***
Когтем по стеклу каждая выигранная L партия. Лайт сидел над доской задумчивый и спокойный, в голове меняют друг друга ленты возможных тактик, он перебирает их, анализирует за доли секунды и пытается предугадать ход соперника, на каждое движение фигуры тратит столько, сколько вообще возможно. Теннис был игрой на публику, они прощупывали друг друга и строили первые теории, они только касались друг друга догадками и ставили первые цели. Шахматы принадлежат им. Единственным зрителем остаётся Рюк, склонявшийся над игровым полем между ними и мерзко хихикающий после каждого проигрыша Лайта. Едкие комментарии и лёгкие касания фигур когтистыми пальцами, пока Ягами беззвучно ругается одними глазами. Проигрывать ему не нравится, но это – часть его плана. Долгие партии с одинаковым исходом, ещё две-три, и бог смерти устанет наблюдать за происходящим, попрощается и исчезнет на время. Долгие партии с одинаковым исходом, и он уверен, что отлично играет роль отчаявшегося человека, прикладывающего усилия к каждому ходу, но продолжающему проигрывать. Рюдзаки подхватывает фигуру и ставит шах ладьей. Лайт понимает, что переставлять короля бессмысленно, через пару ходов его снова настигнут, и фигура останется без защиты. Он мог бы выстроить игру иначе, но целью является медленный проигрыш. Как же неприятно отдавать сопернику фигуру за фигурой. — Твой острый ум не может так подводить тебя, Ягами,— детектив прикусывает палец и отрывает взгляд от доски. Он выглядит гораздо измученнее, чем при их первом знакомстве. Дело Киры ведётся больше четырёх месяцев, и отсутствие стоящих зацепок, способных приблизить финал этой страшной истории с серийным убийцей, действительно не радует, но по-настоящему выматывает L ФБР, полиция и СМИ, ожидающие от него хоть каких-то комментариев. L шёл собственным путём и тратил слишком много сил, чтобы уместить союзников на этой же тропе. — Вероятность того, что ты Кира, возросла до 9%. Сказано в полушутку, но Лайт прекрасно осознавал, что мысленно Рюдзаки добавляет цифру после девятки. — На месте Киры я бы проигрывал не каждую партию, а чередовал победу с проигрышем с неравной периодичностью, чтобы мой соперник сначала сомневался во мне, затем чувствовал своё превосходство, а после серии быстрых, но чистых побед рвал на себе волосы от негодования, но затем снова одерживал победу и терялся в понимании собственных и моих способностей. Но финальная партия была бы прекрасной. Я бы заставил соперника переживать каждую из этих эмоций в одной партии, я наблюдал бы за взлётом и стремительным падением Икара, подлетевшего к Солнцу слишком близко, я бы заставил его восхищаться мной и ненавидеть меня одновременно, — Лайт едва касается фигуры, думая, стоит ли ещё пытаться защитить короля или следует скорее закончить. — Но я не Кира, и шахматы даются мне сложнее тенниса, Рюдзаки. Ты достойный соперник. Рюк качает головой в насмешке. — Это стало скучным, Лайт. Я прогуляюсь. Ягами неспешно кивает (для L – это жест подтверждения мыслей, для Рюка – знак того, что тот услышан) и мысленно возвращается к доске. Достаточно ли времени он тратит на размышления? Косится на часы. Взглядом провожает уходящего бога смерти. В этот раз он ушёл раньше обычного, но Лайт все равно должен сделать ещё два-три хода, иначе победа L будет быстрее обычной. Упорство свойственно Кире, Лайт это понимает, но закончить намного быстрее, чем он делал это раньше, принять своё поражение – не менее подозрительно. Бессмысленный ход. Ладья уходил в сторону, но стоит L притронуться к ферзю – и снова шах. Лайт думает. Почему соперник не объявляет мата? Неужели у Ягами ещё есть возможность сходить так, чтобы убрать короля из-под удара? Или L просто ждёт, когда Лайт признаёт поражение? Когда он сам осознаёт безвыходность положения? Лайт изучает игровое поле. Свою задачу он выполнил – Рюк покинул комнату, а значит, можно приступать к следующему этапу привычного плана. Но эта чертова партия... Он должен был проиграть, он шёл к этому медленно и упорно, почему сейчас нельзя признать проигрыш? Почему кажется, что все немного сложнее обычного? Лайт, Лайт, Лайт. Сколько секунд прошло? Не слишком много? Снова косится на часы, сопоставляет стрелки, фигуры, клетки, делает выдох и откидывается назад. — Ты поставил мат, Рюдзаки. Я проиграл,— он бы добавил «снова», но понимал, что не скажет это с нужной интонацией. — Да?— Осматривает поле и выдерживает паузу. Такой потерянный, будто не следил за ходом парти. Изучает Лайта? Его эмоции? — Да,— расслабленный выдох, полуулыбка, натянутая поверх маски негодования. Игра кажется такой же сложной, как в первый раз, Лайт все ещё тяжело переживает каждый проигрыш, и признать это – значит улучшить игру. Конечно, речь не о шахматах. — За эти пару недель со мной стало интереснее играть, да? — Ты быстро учишься, Ягами Лайт. Партии стали длиннее, ходы интереснее, а ты достойно принимаешь поражения без метания по полю, когда оно не имеет смысла. Это похвально,— так тихо, привычный мягкий голос, не поддающийся описанию и не выдающий эмоций. Действительно ли L рад, что за это время позволил сопернику двигаться на новый уровень? Расслабляется ли во время их встреч или продолжает проверять Лайта? Второе, конечно, второе. И Ягами чувствовал себя чертовым гением, потому что его представление внутри масштабной игры для штаба полиции шло четко по плану, он действительно контролировал каждый свой шаг. Он был уверен, что L постепенно ослабляет бдительность, но не был готов открыто признать это для себя – слишком опрометчиво. Нельзя было выходить из роли ни на секунду, и он был готов восхвалять себя за каждое совершенное действие, потому что продолжал следовать своему плану, контролируя каждый свой вдох – полутона, полутона, полутона, вот что было важным. — Ещё одну партию? — Рюдзаки знает, что Лайт откажется. Так происходит день за днём. До определённого времени они играют, затем пьют чай и расходятся. Рюдзаки чувствует эту закономерность, Ягами понимает это, и самым важным было сейчас продвинуться на одну ступень в общей схеме, чтобы направить мысли L в нужную сторону, чтобы тот отбросил свои догадки и перестал воспринимать эти встречи двумя ежедневными часами общения с потенциальным Кирой, пытающимся прощупать почву и избежать подозрений. Лайт уверен, Рюдзаки осознаёт, что шахматы выходят за рамки совместного времяпрепровождения в рамках расследования, что тот догадывается о наличии у Ягами какого-то плана и продолжает подозревать его. Но Лайт уверен, Рюдзаки даже близко не подобрался к разгадке. По крайней мере, сейчас. — На сегодня достаточно, спасибо,— убирает фигуры в коробку. — Ты хороший учитель, Рюдзаки. — Я не объяснил тебе ни хода,— L встаёт с кресла, чтобы подвинуть к столу тележку с пирожными. — Ты просто умеешь смотреть и быстро адаптируешься, в этом нет моей заслуги. — Но ты продолжаешь играть со мной, хотя мы на абсолютно разных уровнях. И даже позволяешь выигрывать,— собеседник не подаёт виду, но Лайт знает, тот удивлён. Да, L поддавался, но делал это так мягко, что без помощи Рюка Ягами бы этого не заметил. Ещё одна попытка поймать Киру на крючок — Кира никогда бы не признал, что ему поддаются, считая победу заслуженной. Лайт осознавал это и считал тот комментарий от Рюка настоящим подарком. Бог смерти клялся не вмешиваться в его игру, но сильно выручил его. — Я благодарен тебе, правда. — Я рад, что даю тебе возможность развиваться. Накрывают на стол. Лайт предложил играть в шахматы две с половиной недели назад. «Ты ничего не потеряешь, Рюдзаки. Если я Кира, у тебя будет возможность понять это, если нет, ты сможешь отдыхать от дела на пару часов и занимать мозг игрой на тактику». Они встречались почти каждый день. К определённому времени в тетради уже были записаны имена, Миса получала нужные указания, а сам Ягами заучивал новые тактики, чтобы проигрывать . Медленно и почти по-настоящему. Лайт держит в руках пирожное. Их он тоже приносит с первого дня их шахматных встреч. Ещё одна крохотная привычка, которую он должен привить Рюдзаки для закрепления результата. Лениво перебрасываются словами – все так же осторожно, продолжая нащупывать почву. Каждый имеет свой сценарий, которому нужно следовать, каждый пытается прочитать мысли другого. Лайт задаёт вопросы о деле, L подкидывает ему задачки на логику. Под искусственным спокойствием – два хищника, сжатые комки напряжённых мышц. Открытая угловатая поза против округой закрытой, не знаешь, кто из них больший лжец. И это доставляло такое удовольствие Ягами – представлять, как он переиграет соперника, торжество Киры, акт превосходства гения, акт чистой красоты и божественного рождения. Победить L значило подчинить себе мир, и для Лайта не было важно, какими средствами он достигнет цели. Рюдзаки надкусывает очередное пирожное, и Ягами решает, что прошло уже достаточно времени. Если следовать их привычному расписанию, через семь минут он должен будет начать собираться домой. У него есть ещё два-три дня в запасе, но сегодняшний действительно хорош, чтобы перейти к следующему этапу плана. В следующий раз обстоятельства вряд ли сложатся так удачно. Постепенно закрывает позу, возвращаясь в привычное положение – движением привлекает к себе внимание Рюдзаки. Подхватывает пирожное и откусывает небольшой кусочек, мысленно тратит несколько секунд, чтобы подобрать нужную интонацию. — Рюдзаки, у тебя вот здесь,— показывает на себе,— крошки. — Здесь?— голос L такой искренний. В нотках – удивленный ребёнок, и не скажешь, что старше на 8 лет. Пытается убрать крошки с уголка губы костяшкой пальцев, но Лайт отрицательно качает головой. Нет там никаких крошек. И не было. — Нет, чуть левее. Нет, — выжидает. Секунда, две, три. — Позволишь помочь? Не дожидается ответа и наклоняется вперёд. С L нужно быть осторожным — любое резкое движение может закончиться ударом под дых. — Вот здесь,— почти шёпот, большой палец свободной ладони мягко ложится на губы Рюдзаки и движется по ним в сторону с легким надавливанием, чтобы мужчина чуть повернул голову. Почти. Лайт будто чувствует, как напряглось тело L. Не физически чувствует, нет, это что-то фантомное, когда достаточно изучишь своего соперника и можешь предугадать, в какой момент он сделает следующий выпад. Дыхание и пульс L не изменились, но Лайт знает, что тот растерялся. Совсем немного, но это уже что-то. Почти. Язык касается уголка губ детектива, быстро, с максимально позволительным в этой ситуации давлением, так, чтобы захватить большую площадь, но не вызвать отвращение. Секунда, две, три. Сопротивления нет, и Лайт поворачивается левее, перехватывает губы Рюдзаки своими, всего на миг, мазнув по обеим и задержавшись на нижней на лишнюю долю секунды. Отстраняется. Одна, две, три. — Теперь все. Смотрит на часы. Нужно уходить. Сейчас, тогда он добьётся лучшего эффекта, сыграв смущенного первокурсника, ошарашенного собственным поступком. Лайт встаёт в спешке, может, даже немного импульсивнее, чем должен был. Оставляет надкусанное пирожное на столе. — Мне пора,— хотел было ляпнуть про недоделанное дз, но L слишком хорошо его знает. Лайт бы не пришёл, не закончи он с домашними делами. — Нужно встретиться с Мисой. — Передавай привет,— подхватывает пирожное и кусает с прежней невозмутимостью. — Был рад сегодняшней игре. — Я тоже. До встречи. На выходе из здания его встречает Рюк. — В чем ты испачкал галстук, Лайт? Это крем?***
Так светло, что глаза болят. Вот оно – становление Бога. Он дышит резко, не успевая сделать глубоких вдохов, хаос без ритма, проскальзывающие хрипы, на каждом — пальцы сжимаются на плечах Рюдзаки с особой жаждой. Губы мокрые и рванные, но Лайт тянется за новым укусом и прижимается к чужому рту, пока голова не закружится от недостатка кислорода — Лайту это нравится, он теряется в пространстве и тонет в слепящем свете, совершенный и прекрасный, он восхищается собой и знает, что Рюдзаки восхищается им не меньше – иначе не стал бы с такой лаской и осторожностью касаться его тела — длинные, едва тёплые ладони скользят по рёбрам, направляют бережно, обхаживают — руки идолопоклонника, сжимающие сосуд своего божества. Он снова откидывает голову и опускает ресницы — те подрагивают, пропуская вспышки холодного света, и Лайт всхлипывает, когда движения чужих бёдер находят новый ритм, сильный и строгий, доводящий его оцепенения, когда по собственнному телу — дрожь и горящие отметины от чужих зубов, никакого контроля, но ощущение собственного господства лишь от осознания происходящего — вот он, Ягами Лайт, тот самый Кира, страшащий преступников всего мира, вот он — оседлал самого L, великого детектива, всего за пару недель довёл его из фазы неловких поцелуев на прощание в фазу одинокого томления в ожидании новой встречи, когда одежда оказывается сброшенной раньше, чем закончится приветствие. Лайт всхлипывает, и Рюдзаки кладёт ладонь на его щеку, поглаживает успокаивающе, шепчет что-то изящное по-английски, не сбавляя темпа, продолжает двигаться, притягивает к себе для поцелуя – стучащие зубы и соприкасающиеся кончики языков, сложно делать это красиво, когда расстояние между вами меняется каждую секунду, — и перехватывает за патлы на затылке, снова заставляя прогибаться, подставляя открытую шею для новых отметин. Пытаться куснуть сейчас рисково — Рюдзаки может не рассчитать силу или сделать партнеру слишком больно неаккуратным движением, поэтому он утыкается носом во влажную кожу — каждый выдох щекоткой до нового всхлипа, Лайт обхватывает его руками и держится крепко-крепко, всхлипы сменяются тихими стонами. Лайт предполагал, что трахаться с L будет не слишком приятно. Во-первых, он обязан был взять на себя принимающую роль, потому что Кира бы так никогда не сделал, это показалось бы ему унизительным (терять контроль и прогибаться под другим человеком, быть уязвимым, быть человечным), а задача Лайта – делать все, что не сделал бы Кира. Иногда ему действительно казалось, что Кира – другой человек со своими мотивами, идеалами и позициями. Во-вторых, L не выглядел как человек, заинтересованный в сексуальных практиках. Эта догадка была скорее не индикатором неопытности мужчины, а ещё одной трудностью, с которой мог столкнуться Лайт в процессе реализации своего плана. Но платоническая привязанность должна быть сопряжена с физической, тогда вероятность благоприятного исхода увеличится в несколько раз. В-третьих, за собой Лайт тоже не замечал особой тяги к сексу. Если быть честным, даже думать об этом было отвратительно — человеческая слабость, потная, извращённая и слишком биологическая, то, отчего Бог должен отказаться, как от физического, не привязывающего к земле, но в неё втаптывающего и с ней смешивающего. Что-то низменное и ослабляющее, обязательно оскверняющее собственные моральные принципы. Но размышляя над своим планом, об ослабляющей составляющей Лайт думал больше всего. Они с Рюдзаки похожи в некоторых суждениях. В отношении человеческой близости уж точно. И если у Лайта получилось бы осуществить свой план, он не только бы выбил Рюдзаки из колеи, он бы стал искрой его жизни, началом нового опыта, объединяющего тело и разум, он привязал бы его к себе так, что мужчина никогда не решится нажать на метафорический курок. А у него получилось. Именно поэтому он сейчас мокрый от пота и слюней, утыкающийся в его волосы, терзающий его плечи и шепчущий что-то около нежное, но бессвязное. Скачущий на его члене и чувствующий себя прекрасно. Настолько прекрасно, что снова теряется в ощущении себя и своего тела — обжигающе и приятно, он весь подобен единой клетке, реагирующей на любой раздражитель. Жарко и светло, он будто горит, через физическое от физического освобождаясь, возвышаясь над всем, и L становится его проводником в новое состояние, каждый раз как новый. Ладони Рюдзаки скользят по пояснице партнера, прижимают его к себе, сокращая расстояние до минимума. Пенис Лайта упирается Рюдзаки в живот, и мужчина накрывает его пальцами, едва касаясь головки, мягко подстраивает к выстроенному ритму новые движения, недлиннные и медленные, совсем слабые, но на участке с обострившейся чувствительностью решающие. Лайт немного приподнимается, задерживается, растягивая секунду перед своей маленькой смертью, приоткрывает глаза, ослепляя себя искусственным светом, и, наконец, выдыхает громко, тяжело, прижимаясь к Рюдзаки, чувствуя, как липко между ними становится из-за его спермы на их животах. L замедляется всего на миг, чтобы Лайт успел сделать новый вдох. Медленный толчок. Один, два, три, возвращается к прежнему темпу, слушая, как тихо постанывает партнёр, обвивший его руками. — Рю..дзаки...,— тихо, в самое ухо, так хорошо, что сам ощущает новый прилив крови к низу живота. — Ещё немного, my handsome boy,— каждое слово на вдохе, с тяжестью, ожидая приближения своего финала. — Я... почти... — Ага...давай,— прикусывает L за мочку. — У меня колени затекли... Смешок, сбивающий с ритма. Рюдзаки останавливается, перекладывает ладони на рёбра Лайта, остаётся на них, губами нащупывая с десяток раз обкусанный рот. Есть возможность насладиться поцелуем, пока оба относительно неподвижны. Целуются долго, почти неотрывно, слюни по подбородку, жадные до касаний языки, замереть и испугаться громкости взбесившихся сердец, отдышаться и снова въесться друг в друга. У них не так много времени, нужно в каждый миг уместить действие, пропитать его дрожью и удовольствием, разрядиться и наполниться спокойствием. Лайт чувствует пульсацию чужого пениса внутри себя. Лайт взлохмаченный, потный и потрясающий — Рюдзаки достаточно ещё раз взглянуть на его лицо, легко коснуться тела, прижаться к губам, и он кончит. Лайт вздрагивает и откидывается назад. Ещё несколько тяжёлых вдохов невпопад, пока оба восстанавливаются. Лайт слезает с Рюдзаки и растягивается на кровати, кутаясь в простынях. Уставший и смиреннный, абсолютно нагой, свернувшийся калачиком спустившийся с гомоэротичных полотен демон. Рюдзаки садится рядом. Перебирает каштановые пряди вдумчиво, спокойно. — Ты спину только во время секса выпрямляешь, Рюдзаки? — Думать много не надо, вот и выпрямляю. Лайт улыбается и прикрывает глаза, пока мужчина треплет его волосы. Нежно, размеренно, безмолвно. У них есть около получаса на сборы и прощания, и треть этого времени они потратят на эти лишенные пошлости ласки. Именно в них Лайт чувствует, что делает все правильно. Лайт чертов гений, способный не только играть свою постыдную, странную роль, но и получать от неё удовольствие. Но по-настоящему он будет удовлетворён, только когда сердце L перестанет биться.