Подчинение

Кэссиди стоит над могилой бывшего возлюбленного, что оказался похоронен как собака — под огромным и изгрызенным жуками дубом. Он улыбается, скалясь и об ствол спиной облокачивается. Безымянная могила, без креста и могильного камня, единственное, что говорит о захоронение — едва заметная насыпь за долгие годы обросшая травой и полевыми цветами, никто траву не убирал, никому это не надо. Даже Проншенсу это было не надо, он лишь приходил сюда раз в год, с презрением смотрел на насыпь, усмехался кровавой улыбкой. Жалея лишь об одном — не он оказался убийцей, он был лишь очень значимым и незаменимым звеном. Но убийцей он не был, а жаль. Кэссиди думает: когда всё началось? Вероятно, начало и не было никогда, как и не будет конца его вечным терзанием на этот счет. Он просто впустил в свою жизнь конченого эгоиста (трудно было найти существо более эгоистичное, чем Кэс, но он с фееричным успехом справился), манипулятора, морального урода с замашками недобога, перечеловека. Кэссиди сам святым характером не отличался и все его естество кричало о желании подчинять, а не подчиняться. Но Эккариус адаптировал это чёртово желание под себя, искренне надеясь, что Кэссиди ищет себе поддержу и опору, любовь и ласку (да, Кэс искал и человеческие прелести, но в основном желал он лишь подчинения кого-то более сильного и слабого одновременно. Кэссиди успел прохавать эту жизнь с лихвой). Эккариус был идеальным вариантом. Они убивали друг друга нещадно и уповали на то, что однажды существо их перенасытится кровью врага/друга/любимого, остановит насилие, перебесится, искалеченным душам покой вернёт. Дань отдаст тем, кто погиб во имя Эккариуса целей. Раздирали друг друга в клочья за «наше всё». Эккариус выход искал, отпускал его в раз сотый, наверное, но всегда возвращался, с ноги выбивая двери. Они не те, они не с теми и всё, что прожито, осталось на коже ожогами, по венам цианистым. Им не в первой получать пощёчины, давить на больное, срывать все маски. С опаской глядя назад, в проклятое прошлое, они снова спустят курок, перестанут дышать. Кэссиди понял, что о его намерениях Эккариус знал с самого начала — Кэсса обвели вокруг пальца, загнали в ловушку, наебали как младенца, заставили подчиняться. Прибили гвоздями к доске, оторвали от внешнего мира и готовы были выбросить, как надоевшую игрушку при любой возможности. Но Кэссиди игрушкой не был, Кэссиди и человеком не был (ведь человечности давно не осталось), он был монстром, что жаждал крови, подчинения, утолял своё эго всеми способами предложенным способами, играл, как на сцене для единственного своего зрителя — самого себя. В почерневшей, от нескончаемого желания и вечного скитания душе, поселились желания отомстить, вернуть контроль, обернуть ситуацию вокруг себя и, конечно же, подчинить  Эккариуса. Кэссиди старался не давать никаких намёков на свой план, а лишь медленно воплощать его в жизнь — пытался сделать так, чтобы годами отточенный план Эккариуса дал течь и об этом узнали абсолютно все в его жалкой секте вампиров-позеров. И это бы получилось, если бы Эккариус не имел власть, если бы не подчинил всех этих жалких людишек. Кэссиди смотрел, как всё, к чему он стремился, исчезает, а единственное на что он оказался способен — скалить клыки и оказывать жалкие попытки сопротивления. Его снова подчинили, он снова был вынужден дать себя подчинить, чтобы избежать смерти, которую он так боялся, но так вожделел (одно дело пустить пулю в висок, а совсем другое сгореть заживо распятым на бильярдном столе). Он был вынужден подчиниться, продаться, как дешёвая девка, разменять свои принципы. И всё это только ради того, чтобы часом позже Эккариуса сожрали его же подчинённые вампиры-позеры, что уже не являлись позерами. А он с усмешкой победителя смотрел на эту пугающую своей дикостью сцену, но в глубине души чувствовал, что он допустил ахуенно огромную ошибку. Кэссиди выиграл и проиграл одновременно. Выиграл он уважение в лице существ, на которых плевал с высокой колокольни и продолжал относиться с презрением и негодованием. Выиграл десяток подчинённых, утешил своё эго. Но и проиграл гораздо большее — чертового манипулятора со странными и ебнутыми замашками, потерял шанс на подчинение более сильного существа, чем он сам. А ведь шанс был прямо перед ним — руку протяни, схвати, в пальцах сожми и раздави как насекомое. Но Эккариусу повезло — на его судьбу выпала смерть от клыков своих же подчинённых, а не вечное угнетение в лице одного единственного вампира с глазами ебанутого каре-зелёного цвета. — Я вернусь к тебе на адском седьмом по Данте. Встреть меня с распростёртыми. Тебе от меня не избавиться. — Говорит он и на насыпь сплевывает, вкладывая в этот жест всё свое презрение, злость, обиду, ненависть. Всё до отвращения плохое и тёмное, что было в его сгнившей душе. Солнце всходило над пустырем, а это значит лишь одно — время уходить, а после вернуться на это же место через триста шестьдесят пять дней.