Завтра

      Хлопок двери послужил Рейху будильником. Где-то внизу, скорее всего у входа послышалось жалобное мяуканье кота. Фриц досадливо вздохнул, который раз подмечая, что проснулся в компании себя, да и только. Сумев выпутаться из одеяльного кокона, он, совсем не выспавшийся, уселся на край постели, свесив ноги с кровати вниз. Несколько секунд ушло на то, чтобы лениво попытаться достать телефон с неподалеку находившейся тумбочки. Семь сорок три. Рейх еле сдержался от раздраженного «Блять», понимая, что его пробудили аж на две (!!!) минуты раньше будильника. Да, маловероятно, что за две минуты он бы выспался, но всё же шанс был. С коротким «шурх» немец нацепил домашние башмаки, с непонятной тоской на душе и ватными ногами прошагав в ванную. — Душ с феном — самое то, — сварливо проворчал он, включая воду и недовольно дожидаясь, пока согреется вода. — Я тебе не подставка для рук, — напомнил Рейх, злобно притопывая ногой на одном месте. — Да фто ты гофорифь? — усмехнулся русский, даже не вытаскивая щетку изо рта для конструктивного диалога. — Локоть спусти, дылда, вот, что говорю, — нетерпеливо приказал он. Советский хитро прищурился, пытаясь понять: Рейх сейчас противничает или ему, правда, неприятно? Разглядев искренние искорки злобы, русский не стал провоцировать его на спор с самого раннего утра (безопасно подобное только в постели). — Как фкафефь, женуфка, — согласился он, дважды легонько хлопнув по черной макушке и спустив руку. На бледной коже почти сразу вспыхнул несильный по своей сути, но контрастный румянец злости от не особо приятного прозвища. Союз кратко поцеловал бомбу замедленного действия в губы (хоть и планировалось в край) и быстренько решил смотаться — на кухне тоже есть раковина вообще-то. — Союз, черт возьми! — Рейх с неподдельной агрессией проклял русского вслед, только заряжаясь злобой от наглого гогота над чужой картавостью. И если бы не факт того, что он совершенно нелепо картавит, говоря на русском и при этом кривясь и жмурясь от ужасного вкуса мяты во рту, то это всё звучало бы вполне угрожающе. И вообще, немцу не нравились поцелуи с утра. Негигиенично. Плюсом он ненавидел мятную пасту. Не просто так же раздельную пасту покупают, но вот его вторая половинка так и стремится дать её попробовать. Рейх неловко хлопнул себя по голове, стараясь не смотреть в зеркало и стыдливо потянулся к тюбику чужой мятной пасты, которая лежала на второй полке. Еле дотянешься, но всё же. Он попытался как можно менее заметно помять тюбик, выдавив немного мягко-мятного, но такого химозного и резко пахнущего вещества, задумываясь при этом о тайне здоровых зубов Советского. Как только он поднес щетку ко рту, то расслышал, как кто-то вскарабкался на стиральную машину. Повернувшись в сторону шума, Рейх оказался лицом к лицу, хоть и на расстоянии с рыжим бесом. — Не смотри так, Маэстро, — почти умоляюще попросил он, закрывая дверцу шкафчика и начиная чистку зубов. Ужасный вкус. Но чем-то напоминает утренние поцелуи и на том спасибо. — Я уфе софел с ума, — поделился ариец, продолжая чистить зубы и сдерживать слезы от такого же резкого, как и запах, вкуса пасты. «Может аллергия?», — задал вопрос себе он. Маэстро в это время понимающе мяукнул: определённо сошёл с ума, раз скучает по подобным глупостям, которые раньше его капризному Высочеству не нравились. — Ладно уф, — Рейх выплюнул гадость в раковину, пока его голодным взглядом дырявил домашний питомец. — Пойдем тебя накормим, — слабо улыбнувшись довольной морде и почесав того за ушком, предложил он. Кот согласно замурлыкал, приластившись к чужой ладони, но вскоре спрыгнул с стиральной машины, убежав по лестницам вниз на кухню. «Утро доброе. Прости, что не покормил Маэстро, еле успевал с твоим завтраком :)», — немец лениво сорвал записку с холодильника, поняв-приняв причину голодного и жалобно мурлыкающего похабника с самого утра. И сколько не объясняй, что не бывает у него по утрам аппетита, русский всё равно что-то готовит. И несомненно ругает за пропуски трапезы, хоть и права не имеет (о чём Рейх частенько не умалчивает, а в директ говорит, что сам может о себе позаботиться). Фриц, оставляя клочок бумаги на столе, догнал причину, по которой сегодня так громко закрывалась дверь. «Спешил просто», — подытожил он, сыпля корм в миску. «Спешил уйти из дома? Подальше от тебя?» Он мотнул головой, словно отмахиваясь от навязчивых в последнее время мыслей. Это всё глупости. Союз не тот человек, который бы умалчивал о своих намерениях закончить те или иные отношения. Он прямо, даже бестактно предложил бы конец.       Второй хлопок дверью. Маэстро любопытно высунул морду из-за кухонного прохода в гостиную: оба идиота совсем не меняются.

***

      Холод и слякоть. Вот она, русская весна. Рейх иногда чувствовал такое сильное желание улететь обратно в Германию. Там погода тоже не ахти, но уж получше, чем тут, в Петербурге. Дрожат ноги и руки, и так нелепо подрагивает голос, когда просишь левую Наташку-кассиршу чуть поторапливаться со всем, а она так испепеляюще смотрит в ответ, прося повторить «потоРопитесь, пожалуйста». Насмешливо ещё так. — О-отвратительный сервис! — немец злится. (Злится не только на сервис, но и на такую же раздражающую букву «р».) Единственная причина, почему он тут — ублюдошный коммуняга. Нет бы жить вместе в немецкой деревушке или маленьком городке! Конечно, нужно остаться тут, потому что что? Потому что так захотелось Союзу. — Эгоист! Я-я ему! Я ему такое устрою! С-скотина! Уйду, пусть гниет в одиночестве! Блядски холодно! — и не понять, от чего бесится. От холодной погоды или холодного супруга? Рейх заходит домой громко. Готовый крушить с самого порога, но его тираду перебивает вкусный запах чего-то сырного. — О, пришёл? — Союз дружелюбно, хоть и помято выглядывает из дверного проема. — Чего дрожишь? Такая дубарина на улице, что ли? — русский осторожно «наступает», замечая чужое плохое настроение и характерное выражение лица возлюбленного «я подавился ненавистью к тебе». — Да, — фриц еле унял дрожь по всему телу от контраста всё ещё не полностью закрытой двери за собой и домашнего тепла. Союз сожалеюще улыбнулся, аккуратно стягивая с топчущегося на месте немца пальто. — Конечно, будет холодно, если выйдешь на улицу в весеннем пальто, — повесив куртку, Советский принял как должное стать печью для немца, ведь иначе недо-объятия со стороны он объяснить не мог. Нет, не то, чтобы Рейх не любил объятия. Совсем наоборот, для него было важно любое внимание, и тактильные ощущения тоже в понятие «внимание» входили. Просто в этот раз было заметно, что у него был предлог погреться. — Но сейчас весна, — жалобно и заглушенно послышалось со стороны брюнета. — Ну, у нас она своеобразная, сам знаешь, — с сочувствием поговорил он, ничего против объятий в прихожей не имея Фриц принюхался к вкусному аромату, больше задумавшись о желании поесть, нежели поскандалить. «Как-нибудь потом», — пообещал себе он, тихо заперев дверью. Он бросил не совсем заинтересованный взгляд на чемоданы у входа в гостиную: вроде вчера собирался уходить, но планы изменились. «Ну как обычно», — подытожил Рейх, переобувшись, умывшись и спустившись обратно (ванная наверху). — Своеобразная у вас весна, — Советский обернулся на чужой, казалось, неуместный комментарий. — А, ты уже пришел? — немного удивился русский. Рейх поджал губы, немного не понимая с какой интонацией это было сказано: радость или наоборот? — Я сегодня опоздал вообще-то, — немного обиженным голосом пробормотал он. — Да? — Совет неловко почесал затылок. — Не заметил, — виновато признался он. — Заработался, наверное, — поспешил оправдать немец. Самому же так легче. — Определённо, — поддакнул Союз, слабо улыбнувшись. Было липкое ощущение неуверенности, казалось, он сам не был уверен, что причина кроется в этом. Или Рейху показалось? — Ужин готов, можешь положить себе. — Сам ужинал? — кивок. — А Маэстро…? — А Маэстро уже покушал, много ему нельзя, — с целью успокоить ответил он. Несмотря на то, что домой рыжую тваринку притащил русский, больше всего о нем заботился и полюбил Рейх. Немец, довольный сытостью кота, удалился на кухню взять и себе немного поесть. Честно говоря, голодным он не был (на обед поел чего-то сладкого, из-за этого и чувство сытости), но нельзя было не есть то, что специально для него было приготовлено. Да и еда ему-то не навредит. Он вернулся обратно с тарелкой и уселся напротив супруга в ожидании «Приятного аппетита». Молчит. Рейх недовольно прищурился, встал из-за стола и более громко уселся обратно, звеня настольными приборами и скрипя стулом. Союз озадаченно оглянулся, встретившись с парой озлобленных серых глаз. — Что-то случилось, Рейх? — с присущим ему холодным беспокойством спросил он. — Да нет, — отмахнулся фриц, злобно пихая немного еды в рот. Совет попытался сдержать смех, неловко кашлянув в сторону. «Чего ржешь, идиота кусок?!» — вот, что вертелось на языке. — Что-то смешное вспомнилось? Расскажи, пускай и я посмеюсь. — Нет, ничего, — хмыкнул Большевик. Плохое настроение немца веселит, пока он на открытую не высказывает недовольство. — Приятного аппетита. Третий кивнул и чуть смягчился, казалось, даже внешне: перестал хмуриться и расслабил покатые плечи, менее зло, в своей манере более аристократично держа вилку и нож. — Спасибо, — буркнули в ответ. За столом воцарилась тишина. Для Союза, она была уютной и очень даже выгодной для работы, а для Рейха нагнетающей. С каждой её секундой ему казалось, что он отдаляется от русского. Нужно было что-то сказать, рассказать. — Как дела? Как работается? — поинтересовался он. Советский допечатал что-то, глубоко вздохнув и устало поднял взгляд на брюнета. — Нормально, — не многословно ответил он. — Было бы ещё лучше, если бы ты не отвлекал, поешь лучше, — посоветовал, то ли настоял русский, кивнув в сторону тарелки с нетронутой едой. — Ну вот, как обычно ищешь повод меня заткнуть! — немец постепенно начинал злиться. Вместо того, чтобы оценить его попытку быть инициативным (а ему это трудно давалось), Союз пытался отмахнуться, словно от надоедливой мошки. — Ты же не ожидаешь от меня каждую секунду общаться с тобой? Тем более, когда я занят. — Но какое-то внимание я же должен получать, — нож с глухим шмяком вонзился в мясо. — Недожаренное, — прокритиковал он и провел острым концом ножа о мясо вдоль, разрезая на более мелкие куски. Рейх помолчал всего минут пять. Нельзя было сидеть сложа руки, пока супруг готов был променять его на ноутбук и чашку кофе. Нет, в смысле, он понимал, что Совок — человек такой, не первый год всё же вместе — русскому нравится побыть одному. Ему никто не нужен, чтобы не чувствовать скуки или чего-то подобного, ему не нужны были внимание, одобрение, взаимность со стороны возлюбленного. Да и Рейху тоже не нужно было. Ну раньше. Годы проходят, он уже привык к Союзу, его компании и всему подобному. Было слишком эгоистично со стороны русского взять и настолько долго «быть одному». Да, ему-то не трудно, ничего не стоит залипнуть в монитор, а ариец так жить не может, не хочет. «И не буду», — наотрез отказался он. — Мы могли бы пойти погулять, — резко выпалил Третий. — Сейчас погодка не очень, но утром в выходной может повезет. — Я тебя на цепях не держу. Вот дверь, а вот ты, — пожав плечами и не осознавая чужой проблемы в полной мере, намекнул он. — Я не хочу один, — объяснил Рейх, спешно встав из-за стола. Союз одарил вскочившего из-за стола возлюбленного кратким взглядом. — К сожалению, дела. Немец уныло и подавлено глянул за окно: всё ещё лил дождь. Ничего не менялось. Ему казалось, нужно немного подождать. Что изменилось только рабочее расписание и что стоило совсем немного понимающе обождать этот момент. Но это «обождать» длится не первый месяц. —  Необязательно сейчас. Скоро будет весенний фестиваль Пасхи, может тогда и пойдем? — предложил он, опираясь руками о стол. Самонадеянно, конечно, тащить атеиста на религиозный праздник, который ты сам за жизнь отмечал от силы дважды и то не по собственной инициативе, но всё же стоило попытаться. — Это не для меня, — утомленно выдохнул Советский. — Там не мои люди. — Но я твой человек, — полуистерично напомнил Рейх. Союз поджал губы, понимая чужую правоту: в последнее время было намного больше работы, чем раньше, но немец выглядел очень даже счастливым в своей новой компании коллег, которых обрел впервые за долгое время (обычно он работал один), из-за чего казалось неправильным его отвлекать. — Ладно, — повержено согласился он. Немец несколько секунд немного непонимающе проморгался. Затем медлительно убрал руки со стола, спрятав их за спиной. — Славно! — воскликнул Рейх, светясь от радости. Союз кратко улыбнулся. И это всё, что нужно немцу для счастья? Согласие пойти на фестиваль Пасхи, которую Рейх сам не отмечает вместе? — И чемоданы у двери… я их уберу наверх, не против? — спросил Советский. Фриц задумчиво пожал плечами. — Можно.

***

      Рейх тихо отворил дверь, волоча за собой небольшой чемодан на колесиках. Пройдясь по холодному полу до лестницы, немец немного приподнял его над полом, а следом и над ступеньками, чтобы избежать громкого на фоне общей ночной тишины стука колес. Фриц, не убирая руки с ручки чемодана, потянулся в сторону вешалки за пальто. Неспешно и нерешительно надел пальто на себя, чувствуя себя последним предателем: не оставив ни записки, ничего, трусливо сбегает от разговора. Неправильно как-то это, нечестно по отношению к русскому. Союз ведь подумает, что змею на груди грел, вдвойне предателя, который пользовался прощением и чужим доверием. А это было не так. Далеко не так. Рейх судорожно вздохнул — так не пойдет. — Ладно, завтра уйду, ничего страшного, — успокоил себя немец, на ходу торопливо расстегивая пуговицы и вешая пальто на место. Пусть чемодан остается, завтра наверняка будет более удачная попытка. Сам он прыгуче пробежал от двери до лестницы и, сверкая пятками, прямиком в спальню. Оказавшись у постели, Рейх сонливо потянулся и почти бесшумно улегся обратно. Русский, хоть и спал, но почти сразу по привычке притянул супруга, источника приятной прохлады к себе. От объятий зима не стала менее холодной, (Маэстро по взмаху волшебной палочки не научился говорить или как минимум ходить на лоток), но теплее в пределах кровати и двух сердец. Немец всего на секунду задумался о том, что остаться тут, с Советским, — неплохая идея. По истечению этой секунды, он устало тряхнул головой и спрятал её в чужих ключиц. Завтра всё получится. Однозначно.