Ночной гость

Аркадий даже не сразу понимает, что с Алексом что-то не то. Привычно хмурит брови, когда тот проскальзывает в приоткрытые двери балкона и по-хозяйски скидывает пальто на стоящее у окна кресло. — Что ж вы так поздно не спите, князь? — тянет из полумрака, и внутри от этого насмешливого голоса все предательски сжимается, но Аркадий и виду не подает. —  Ну уж точно не жду вас, Алексей, — Трубецкой встает и выходит из-за стола. — Как печально, — продолжает ерничать этот нахал. — А я так надеялся, что вы хотя бы чуть-чуть меня ждали, совсем немножко. Признайтесь, ждали же. Трубецкой усмехается и хочет ответить, но Тарасов делает шаг в круг света, и Аркадий замирает. Вскидывает изумленно брови, разглядывая губы в кроваво-алой помаде, какие-то ярче обычного глаза, которые блестят довольно, когда Алекс, заметив оторопь Трубецкого, улыбается. Медленно облизывает нижнюю губу, явно довольный произведенным эффектом, а Аркадий наконец отмирает. Подходит, все так же разглядывая и пытаясь понять, красиво это или отвратительно. — Это что за маскарад? — спрашивает, цепляет пальцами подбородок Алекса, приподнимает. — Вы в последнюю нашу встречу, князь, назвали меня шлюхой, — Алекс дергает бровями, скалится довольно, — Так вот, решил соответствовать. Трубецкой морщится, то ли от этого дурацкого выканья, на которое Алекс периодически переходит, и которое Аркадия неимоверно раздражает, то ли от того, что картинка их последней встречи отчетливо встает в голове. Алекс тогда был неуемный, бешеный, после первого раза, разводил Аркадия на второй, втирался задницей своей вертлявой, выгибал шею, чтоб поцеловать, стонал, улыбался шало и требовал, требовал от него еще и еще. И Трубецкой, не одобряющий никаких грубостей, не сдержался и выдохнул тогда в мокрый красный рот: «Какая же ты шлюха». А теперь лицезреет этот рот, обведенный яркой помадой: вздернутая верхняя губа, нижняя губа, будто пухлее обычного. Трубецкому хочется обхватить ее зубами, потянуть до боли, но он лишь протягивает руку и большим пальцам стирает след помады на коже. — У тебя тут размазалось немного, — говорит, а Тарасов выдыхает «ничего», поворачивает голову и прихватывает губами его палец, пачкая помадой, втягивает в рот, сжимает легко зубами. Горячая волна ударяет Аркадию в голову, он обхватывает Алекса за талию, рывком притягивает к себе ближе и в очередной раз замирает, потому что под пальцами не привычные твердые мышцы, а какой-то жесткий частокол. Что-то знакомое, но не как не укладывающееся в картинку. Ладонь автоматически скользит на спину, ощупывая, вверх, вниз, и когда до Трубецкого доходит — шнуры, затянутые туго, костяк, ткань — у него позорно сбивается дыхание. Глаза расширяются удивленно, и он еще раз проходится ладонью по спине, чтоб убедиться, что спина эта затянута в корсет. Алекс молчит и дает себя ощупывать, лишь улыбается довольно, блестит глазами из-под прикрытых век, но затем не выдерживает: — Что так и будешь щупать или уже разденешь, князь? Аркадию хочется раздеть его прямо сейчас, Аркадию хочется наказать его уже за это чертово «князь» и он улыбается, вжимает тело Алекса в себя, снова приподнимая за подбородок, склоняется, чувствует, как Тарасов чуть подается на встречу, и выдыхает в самые губы: — Шлюхи раздеваются сами, — и разжимает руки, делает шаг назад. — Раздевайся, — говорит, — А я посмотрю. Алекс выдыхает раздраженно, щурит глаза, но не может отказаться от игры, которую сам же и затеял, поэтому он тут же улыбается, вскидывает бровь: — А вы большой специалист по шлюхам, князь? — подначивает, но Трубецкой не ведется, лишь наблюдает, как Алекс медленно стягивает с плеч подтяжки, расстегивает пуговицы на манжетах и начинает расстегивать пуговицы на груди. Все это он проделывает, не отводя взгляда, наблюдая за Аркадием так же пристально, как Аркадий за ним. Поэтому Трубецкой лицо держит, когда из-под ткани рубашки вслед за острыми ключицами появляется черное кружево, следом красная атласная ткань. Алекс расстегивает пуговицы не спеша, растягивая процесс, выдергивает рубашку из брюк, разводит полы в стороны, давая собой полюбоваться. И наверное Трубецкой должен испытывать отвращение от этого несоответствия: женский предмет одежды на мужчине, но ему нравится, Аркадий заворожен. Корсет обхватывает Алекса плотно, и его и так не самый крупный торс кажется совсем хрупким, по-женски изящным. Алекс стягивает рубашку с плеч, поворачивается боком, выгибается чуть, гнет губы в улыбке, стреляет глазами, и Аркадий снова не выдерживает: шагает в его сторону и обхватывает ладонями талию. Ладони на ней, такой утянутой, кажутся неестественно большими, Аркадий сжимает их сильнее и целует Алекса. Сминает кровавые губы губами, слизывает помаду, толкается языком внутрь, жадно и нетерпеливо. Алекс стонет еле слышно и обнимает его руками за шею, прогибается снова, вжимаясь животом, пахом, бедрами. От этих его стонов, от гладкой атласной ткани под ладонями, голова кругом, и Трубецкой целует Тарасова в шею, оставляя алые следы, спускается к ключицам. Кружево непривычно щекочет лицо, запах Алекса — сигареты, холодный зимний воздух, пот — контрастирует с нежной тканью, и Трубецкой совсем теряется в таких противоречивых ощущениях, трется лицом о кожу, о ткань корсета, сжимает пальцы на талии сильнее. — Нравится, — выстанывает Алекс, но уже без всякой игры, и Трубецкой, вжимаясь приоткрытым ртом в грудь, выдыхает «Нравится», Алекс довольно смеется, ерошит волосы на его затылке, а Аркадий выпрямляется и подхватывает его под задницу. Целует снова горячо и чувствует, как ноги обхватывают его за талию. До спальни идти нет ни терпения, ни желания, и Аркадий устраивает Тарасова на рабочем столе, автоматически смахнув пару бумаг, но даже не обратив на это внимания. Алекс тут же откидывается назад, опираясь руками о столешницу, дышит загнанно, улыбается и с помадой этой размазанной больше похож уже на клоуна, чем на шлюху, но черт, Аркадий с каким-то животным рыком снова целует эти губы, отрывается, размазывает остатки помады с губы на щеки, целует снова, а Тарасов захлебывается стонами, впивается пальцами в шею, толкается бедрами, сильнее сжимает ноги и просит, забыв уже про все игры и усмешки. — Давай уже. Не тяни, чтоб тебя. И свободной рукой сам начинает расстегивать пуговицы на своих брюках, Аркадий ему помогает, приподнимает, чтоб стянул брюки с задницы, под ними никакого белья, и вставший член мажет Аркадия по животу, оставляя влажный след на ткани. Аркадий избавляется от брюк и какое-то время просто смотрит на Алекса: взлохмаченного, раскрасневшегося, с дикими глазами и разведенными приглашающе ногами. Алекс снова улыбается, облизывает губы. — Чулки, к сожалению, Марго не дала, — признается, скорчив разочарованную мину. — Сказала, что отстрелит мне яйца, если я попробую свистнуть хоть одну пару, поэтому прости, князь, что некомплект. Подумал, что мои яйца тебе нужнее. Аркадий выдыхает раздраженно и смеется, снова притягивает Алекса к себе и целует, чтобы просто заткнуть. Алекс затыкается, но стонет протяжно и громко, когда Трубецкой толкается в него пальцами. А много позже лежит уставший, но довольный в разворошенной постели и курит. И Трубецкой даже не думает ему запрещать, потому что любуется длинным мундштуком в длинных пальцах, откинутой головой и блаженно прикрытыми глазами. Снова хочется целовать эти губы, обхватывающие мундштук. Помада с них почти исчезла, оставив следы на коже Аркадия и простынях, но черная подводка в уголках глаз еще держится, делая и так большие глаза Алекса еще больше, а взгляд затягивающим. Аркадий тянется вверх и целует пальцы, держащие сигарету, запястье, плечо. Похоть отхлынула, и теперь нежность ворочается в груди, щекочет горло, заставляя невесомо целовать ключицы, слизывать след помады с соска, вылизывать следы корсета на косточках внизу живота. Алекс шипит, но тут же стонет, когда Аркадий легко дует на покрасневшую кожу. — Чтоб я еще раз надел эту тряпку! — возмущается. — Как женщины вообще в этих чертовых корсетах выживают? — Как ты его на себя надел? — интересуется Аркадий, продолжая свой путь губами. Мышцы живота Алекса восхитительно поджимаются, и Трубецкой улыбается в гладкую теплую кожу. — Перевернись, — просит. — Марго помогла, — Алекс слушается и прогибается, когда Аркадий легко ведет ладонями по спине. Здесь следов больше и он выцеловывает каждый нежно и не спеша. Он благодарит этого ненормального, распластанного по его кровати, за его сумасшедшие идеи, за то, что приходит почти каждую ночь и отдается каждый чертов раз, как в последний. Аркадий в жизни не произнесет ничего подобного вслух, поэтому он просто целует лопатки, оглаживает легко пальцами отпечатки шнуровки и на них тоже дует. Алекс довольно мычит, а когда Аркадий добирается до шеи, он снова дышит рвано, приподнимая, трется задницей, улыбается сыто и в то же время нетерпеливо и выдыхает: — Но это стоило того.