Семейные ценности Цзинь Гуанъяо

Задыхаясь от запахов благовоний, Цзинь Гуаншань отвёл полог кровати. На постели в гнезде из подушек и покрывал сидел маленький ребёнок, почти младенец, лишь миновавший свою первую зиму, и во что-то сосредоточенно играл. Ребёнок развернулся к нему. Его можно было назвать милым; конечно, ему было далеко до толстого и белого, пышущего здоровьем малыша, каким был А-Сюань, но в таком возрасте все дети милы, а у этого ребёнка помимо прочего были правильные черты, миндалевидные глаза и изогнутые брови. Его треугольное личико казалось смутно знакомым, будило воспоминания. На краю сознания едва слышно зазвенели колокольчики. Ребёнок улыбнулся Цзинь Гуаншаню и склонил голову набок. Цзинь Гуаншань почувствовал какое-то смутное беспокойство и сначала не понял, в чем дело, а когда понял, — похолодел. Растянувшиеся в улыбке губы ребёнка обнажали полный набор мелких жемчужных зубов, каких просто не может быть у такого малыша. Да и сама улыбка казалась слишком взрослой на детском лице. — Посадив семя — отвечай за всходы, — грудным голосом промолвил ребёнок, и Цзинь Гуаншань в панике отпрянул и начал падать назад, назад, всё дальше и дальше, а когда открыл глаза, вокруг не было ни ужасающего ребёнка, ни дурманящих ароматов благовоний, ни перезвона колокольчиков, только его собственные покои в Башне Кои. Несколько минут Цзинь Гуаншань лежал на постели, пытаясь успокоить дыхание, а после немедленно отправился в зал предков. Зажег благовония перед памятными табличками и долго размышлял, стоя на коленях. Без сомнения, это был не простой сон. Посланный предками ли, или богами, но он очевидно был призван напомнить Цзинь Гуаншаню о том единственном случае, о его ошибке. Улыбающееся детское лицо всё ещё стояло перед глазами, и теперь, бодрствуя, Цзинь Гуаншань понял, кого оно напоминало. В Юньмэн он полетел сам в сопровождении всего нескольких адептов: не дело поручать другим такую деликатную задачу. Если у него и в самом деле родился ребёнок, он немедля заберёт его с собой и даст жильё и обеспечение матери, если же нет — что ж. За ошибки следовало нести ответственность, надо хотя бы узнать, всё ли в порядке с той женщиной. Но ни в самом городе, ни в окрестных деревнях никто не слышал о Звезде Юньпина, сколько бы посланные адепты не расспрашивали местных жителей, а на месте того заведения, где когда-то переждал непогоду Цзинь Гуаншань, уже много лет стоял уединенный храм. Цзинь Гуаншань обошёл все цветочные дома, от самых дорогих до совсем скромных, куда уважающему себя заклинателю и заглядывать-то зазорно, ему предлагали самых разных женщин, блистающих красотой и талантами, но Мэн Ши — её звали Мэн Ши, как вспомнил Цзинь Гуаншань на второй час поисков, — пропала без следа, будто её никогда и не было. Мэн Ши... За эти несколько месяцев Цзинь Гуаншань почти не вспоминал её, да и сами воспоминания казались мутными и будто подернутыми дымкой, но сейчас её облик как живой стоял перед его глазами. Тогда Юньмэн Цзян проводил большую охоту, и Цзинь Гуаншань, конечно же, присутствовал. Даже сейчас он с трудом мог вспомнить, как оказался перед тем юньпинским весенним домом. Вспышка — он поднимает тост на банкете по случаю окончания охоты, вспышка — и вот уже глубокая ночь, накрапывает дождик, и он бредёт по лесу, один, без меча, адептов и охраны (и как его угораздило тогда так напиться?), вспышка — протрезвевший, злой и промокший, он стоит на пороге перед гостеприимно распахнутыми дверьми, а изнутри доносятся звуки игры на цине и весёлые голоса. А дальше его воспоминания приобретают кристальную ясность: он делает шаг, другой, его тело охватывает живительным теплом, а в ноздри бьёт запах благовоний, и вот перед ним она — Звезда Юньпина, не особенно красивая, слишком тощая и востроглазая, но она всё равно затмевала всех женщин в зале, всех женщин, которых он видел раньше и которых когда-либо увидит. Тогда он ещё не знал ни её имени, ни о её известности, но позволил этой женщине взять себя за руку и увлечь за собой в водоворот вина, музыки и удовольствий. В Башню Кои он тогда вернулся лишь спустя неделю, когда адепты его ордена уже с ног сбились, пытаясь его найти, а старейшины — всё не могли решить, стребовать ли контрибуцию у Юньмэн Цзян сразу или сначала выбрать нового главу ордена. Цзинь Гуаншань поспешил успокоить жену, принёс извинения старшим и с тех пор не думал о Мэн Ши. До сегодняшнего дня. Сейчас же он сам себе показался одержимым, её образ всё стоял у него перед глазами, будто калёным железом выжженный на внутренней стороне век. Но как бы он не желал найти Мэн Ши — теперь ради неё самой, а не ради ребёнка, — в Юньпине делать было больше нечего, и спустя несколько дней он вернулся домой. Ещё долгие недели он просыпался либо весь в поту — от кошмаров с зубастыми улыбками, либо охваченный жарким томлением — когда его сны посещала Мэн Ши. Но чем дольше Цзинь Гуаншань размышлял об этом случае, тем больше вожделение в нём мешалась с ужасом. Почему он забыл её тогда, после упоительной недели вместе? Почему вспомнил после этого сна и больше не может отпустить? И главное, почему он не смог её найти? Он вызывал орденских целителей, но те только почтительно бормотали что-то о нервном срыве и советовали успокоительные сборы трав для благовоний, он требовал, чтобы лучшие адепты ордена проверили, нет ли на нём проклятий, но все только разводили руками... Цзинь Гуаншань не мог спать, не мог есть и не мог заниматься делами ордена. Но постепенно сны сошли на нет, и в душе Цзинь Гуаншаня наконец-то воцарился долгожданный мир. Он уверился, что просто переволновался от дурного кошмара, а образ Мэн Ши со временем совсем поблек и растаял. Да и что он нашёл в этой Мэн Ши, в самом деле, такой тощей и востроглазой. Его поездка в Юньпин имела и другие последствия: после его недельных поисков в весенних домах в народе уверовались, что глава Цзинь — тот ещё бесстыдник, что ревнивая жена запрещает ему заводить наложниц, и поэтому глава Цзинь иногда сбегает из-под её бдительного ока, чтобы всласть покуражиться с цветочными девочками. Как говорят, три человека солгут и появится тигр, но к счастью так же говорят, что слухи заканчиваются на мудрых людях, а супруга Цзинь Гуаншаня, прекрасная Лю Юйлань, была столь же мудра, сколь и добродетельна, так что мир вскоре воцарился и в семье Цзинь Гуаншаня. Так прошло пятнадцать лет. *** День рождения Цзинь Цзысюаня, единственного наследника главы Цзинь, праздновали с небывалым размахом. В Башню Кои заранее пригласили артистов, в Ланьлине не стихали народные гуляния, подстегиваемые бесплатной выпивкой и угощениями, на вечер были запланированы фейерверки, а сам Цзинь Гуаншань восседал на троне посреди пышного пиршества, наблюдал за веселящимися гостями и был абсолютно и неприлично счастлив. Когда один из слуг подошёл к нему и прошептал на ухо, что на улице его дожидается какой-то юнец, назвавшийся его сыном, Цзинь Гуаншань почувствовал искреннее недоумение. Он никогда не предавался весенним удовольствиям ни с кем, кроме своей супруги, откуда взяться ещё одному сыну? Первым порывом было приказать прогнать мошенника, а потом в сознании, будто из тёмных водных глубин на поверхность, всплыло позабытое имя — Мэн Ши. Ещё толком ничего не вспомнив, Цзинь Гуаншань уже знал, что должен выйти, должен встретиться с этим человеком. Юнец стоял на вершине лестнице, склонившись в изящном почтительном поклоне, сделавшем бы честь любому благородному заклинателю. Он плавно разогнулся, поднимая голову, Цзинь Гуаншань успел заметить приятное лицо и мягкую вежливую улыбку, и тут тело его немедля охватило невыносимым жаром и в то же время — невыносимым ужасом; будто бы те чувства, та болезненная одержимость, которую он испытывал много лет назад, в одно мгновение вернулись. Цзинь Гуаншань покачнулся, словно от удара молота, ноги его ослабели, а в висках бешено забилась кровь. В панике он обвёл глазами стоящих подле адептов, но те были спокойны, тихо перешёптывались, будто не замечали ни неестественно натянутой в улыбке бледной кожи, ни мерцающих жемчужных зубов, ни блестящего взгляда глаз с золотистой радужкой. Непослушными губами Цзинь Гуаншань прошептал, отчаянно надеясь, что это снова один из его безумных снов, преследовавших его много лет назад: — Сын? Какой сын? У меня нет других сыновей. Губы... сына Мэн Ши растянулись ещё шире, так, что казалось, кожа вот-вот лопнет, тонкие брови изогнулись полумесяцами, и он произнёс: — Нет, значит? — Да как ты смеешь так разговаривать с главой ордена, — прикрикнул на сына Мэн Ши один из слуг и двинулся было к нему, но прежде чем он успел к нему приблизиться, тот покачнулся назад, раскинул руки и кубарем полетел вниз по лестнице, пересчитывая ступеньки своим телом. Цзинь Гуаншань не мог сделать ни единого вздоха, только стоял и смотрел. — Верните его, верните его немедленно, — спустя мгновение заорал Цзинь Гуаншань, сбрасывая оцепенение, но внизу лестницы уже никого не было. *** В следующий раз Цзинь Гуаншань вновь увидел ненавистное имя посреди Низвержения Солнца. После случая на дне рождения Цзинь Цзысюаня сны ненадолго вернулись, и он снова послал людей в Юньпин в тщетной попытке разузнать что-то о Мэн Ши, внимательно просматривал отчёты в поисках новостей о её отпрыске, но вскоре его полностью поглотили мутные воды политики орденов, не оставляя места для иных волнений. Он стоял у окна, невидяще глядя в рекомендательное письмо, переданным от главы Цинхэ Не, Не Минцзюэ, и строчки расплывалось у него перед глазами. Письмо доставил один из его доверенных адептов, Цзинь Чжимин, он присутствовал при первом визите Мэн Яо и сейчас почтительно молчал за спиной. Не Минцзюэ на разные лады расхваливал своего умного, трудолюбивого и ответственного подчиненного, а Цзинь Гуаншаню за каждым словом чудились растянутые в улыбке мёртвенно-бледные губы и оскал мелких блестящих зубов. Он медленно и тщательно разорвал бумагу, пока не осталось ни единого кусочка больше ногтя, и бросил взгляд в окно. Двор резиденции выглядел как обычно мирно, внизу деловито сновали слуги и адепты ордена. Под пальцами треснуло дерево пристенного столика столика — он и не заметил, что судорожно сжимает кулаки. — Глава Цзинь, — раздался за спиной почтительный голос, в котором ему почудились нотки сочувствия, — сейчас идёт война. Если... этот человек беспокоит вас... У Цзинь Гуаншаня только хватило сил неуверенно кивнуть. Цзинь Чжимин пропал спустя пару месяцев, после боя в Ланъи; его тело нашли позже в лесу, среди ещё десятков трупов вэньских и цзиньских адептов. Тело уже успело чуть тронуть разложение, но было видно, что на груди у него зияет рана от меча, а лицо застыло в гримасе ужаса. Прочитав отчёт, Цзинь Гуаншань впервые за много лет напился, а потом взял лист бумаги и аккуратно вывел на нём два иероглифа: Мэн Яо. Он больше не мог позволить себе забыть это имя. Бумагу он пришпилил на стене у себя в покоях, и хотя теперь его бросало в дрожь каждый раз, когда он переводил на неё взгляд, и он с криками просыпался в холодном поту, иногда по несколько раз за ночь, больше о Мэн Яо он не забывал. Все свободные часы он проводил в библиотеке, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, шпионы прилежно искали любые сведения о Мэн Яо, слуги шептались у Цзинь Гуаншаня за спиной и бросали сочувственные взгляды, а Лю Юйлань каждый вечер приносила ему укрепляющий суп с женьшенем, косилась на пришпиленную бумагу и в конце концов сказала, что готова принять и всех его внебрачных детей, прошлых и будущих, и даже взять в дом наложниц, лишь бы мрачные думы больше не омрачали чело супруга. На это заявление Цзинь Гуаншань едва не расхохотался. Как он и ожидал, Лю Юйлань не поверила его путаным объяснениям, но хотя бы отказалась от идеи принять Мэн Яо в дом. Впрочем, эти меры оказались излишними: на этот раз Мэн Яо не собирался пропадать надолго и сам не дал о себе забыть. Всего спустя пару месяцев он объявился в Цишань Вэнь ближайшим помощником Вэнь Жоханя. Цзинь Гуаншань от души понадеялся, что две сколопендры пожрут друг друга, но пока Мэн Яо прятался в Огненном дворце, он был недосягаем. Что ж... Посмотрим, как он запоёт после победы. Больше никаких политики и полумер, Ланьлин Цзинь вступил в войну в полную силу. Но надеждам Цзинь Гуаншаня не суждено было сбыться: да, они победили, да, Вэнь Жохань был мёртв, нет, наказать Мэн Яо за предательство по законам военного времени теперь не представлялось возможным. Ублюдок не только убил Вэнь Жоханя, но и умудрился спасти Не Минцзюэ. И всё это время работал на Лань Сичэня, передавая ему внутреннюю информацию Цишань Вэнь. И теперь на пиршестве по случаю успешного штурма Безночного города Цзинь Гуаншань выслушивал восхваления своему ублюдку. Он знал, знал, о чем шептались за его спиной. Цзинь Гуаншаню припоминали всё: и прошлые слухи о весенних домах, и как он — ха! — скинул своего сына с лестницы, и как его сын в одиночку был вынужден отправиться практически в пасть дракона, лишь бы заслужить его благоволение. Цзинь Гуаншань затравленно обвёл взглядом глав остальных орденов-победителей. Лань Сичэнь смотрел на него благостно и выжидающе, пряча за своей добродетелью желание подложить в постель Цзинь Гуаншаню ядовитую змею. Не Минцзюэ вроде бы хмурился, но Цзинь Гуаншань не забыл ни рекомендательного письма, ни того, что своим спасением он был обязан Мэн Яо. Цзян Ваньиню будто бы не было ни до чего дела, но Цзинь Гуаншань был уверен: он поддержит притязания Мэн Яо, недаром он так носился со своим Вэй Усянем. Ещё одной тёмной тварью. Его окружали враги и недоброжелатели. У него не было выхода. Ланьлин Цзинь не мог позволить себе ещё одну войну. Цзинь Гуаншань тяжело поднялся из-за стола. И так Мэн Яо стал Цзинь Гуанъяо. *** В день обретения нового сына Цзинь Гуаншань, глядя на почтительно склонённую голову и едва сдерживая дурноту, приказал ему найти себе какую-нибудь работу и заперся у себя в кабинете. Три кувшина вина и один разгромленный кабинет спустя он вызвал Цзинь Хэпина, командира группы доверенных адептов, которые помогали ему в поисках Мэн Яо, и заплетающимся языком приказал по-тихому избавиться от гуевой твари. На лице Цзинь Хэпина не дрогнула ни одна мышца, но Цзинь Гуаншань кожей почувствовал его недовольство. Все они ему не доверяли, шептались за спиной, но пока его приказы выполняют, плевать. Если Цзинь Хэпин справится, он его озолотит. В последующие дни Цзинь Гуанъяо усиленно изображал добродетель, Цзинь Гуаншань пил, запершись у себя в покоях и никого к себе не пуская, а Цзинь Хэпин... Цзинь Хэпин вместе со своей группой пропал без вести на восьмые сутки. В отчёте говорилось о каких-то тварях, о следах тёмной энергии на их телах, но Цзинь Гуаншаню не нужны были отчёты, чтобы сказать, что с ними случилось. Цзысюань предложил зачистить окрестные леса: Цзинь Хэпин был сильным заклинателем, и, конечно же, его смерть вызвала беспокойство. Следовало найти тварь, походя убившую адептов ордена так близко от Ланьлина. Тварь сидела рядом с Цзысюанем и с поклоном предлагала ему свою помощь в организации облавы. Прежде чем Цзинь Гуаншань успел вставить хоть слово, Цзысюань согласился. Цзысюнь тоже кивнул. Все в ордене были рады ублюдку. Даже его любимый сын предал его, что уж говорить о слугах. Цзинь Гуаншань, покачнувшись, встал. Вино из чашки плеснуло на стол. — Этот уб... Гуанъяо никуда с тобой не пойдёт. Цзинь Гуанъяо только почтительно поклонился. В ту ночь Цзинь Гуаншань снова не мог заснуть, но грезилась ему не глумливая улыбка ублюдка, а разочарованное лицо собственного неблагодарного сына. *** На следующий день Цзинь Гуанъяо лично явился к нему в кабинет, неизвестно как миновав замки и охрану. Цзинь Гуаншань отставил чашку с вином — уже не первую за сегодня — и, подняв от стола взгляд, уткнулся в почтительно склонённую макушку. — Проваливай, — грубо бросил он. — Я тебя не вызывал. Алкоголь притуплял страх, и когда Цзинь Гуанъяо выпрямился и посмотрел ему в лицо, Цзинь Гуаншаня почти не передёрнуло. — Как пожелает отец. Этот недостойный сын только хотел оградить его от лишних переживаний, — снова склонился Цзинь Гуанъяо. А потом помолчал и добавил: — Отец так молод и полон сил, разве пойдёт ему белый? Цзинь Гуаншань не сразу осознал, на что он намекает, а когда осознал — мгновенно протрезвел, и ему немедленно захотелось напиться снова. По спине расползался холодный липкий страх. — Ты... ты не посмеешь... — прошептал Цзинь Гуаншань. — Отец, но разве у меня есть выбор? — проникновенным тоном ответил Цзинь Гуанъяо, прижимая руку к груди. — Так долго я стремился войти в семью, заслужить ваше признание, и сейчас я всей душой скорблю, что мне приходится омрачать наше воссоединение. От подобного неприкрытого лицемерия Цзинь Гуаншань задохнулся, и страх его на мгновение смыло гневом. — Грязная тварь! Как долго, ты думаешь, сможешь ото всех скрываться? Сейчас тебе удалось всех обмануть, но тебя раскроют, сожгут и развеют по ветру, и я лично приду на это посмотреть! От этой вспышки силы снова оставили Цзинь Гуаншаня, ноги его подкосились, и он тяжело упал на стул. — Ох, отец, вы все ещё не поняли, — с мягкой укоризной улыбнулся Цзинь Гуанъяо и в мгновение ока оказался рядом. Цзинь Гуаншань вжался в спинку стула. — Я человек. Я заклинатель. Продолжая говорить, Цзинь Гуанъяо медленно двинулся вокруг него, ведя пальцами по его руке. От этого прикосновения Цзинь Гуаншаня пробрала дрожь, он замер, боясь шелохнуться. — У меня есть Золотое Ядро, я пройду любую проверку, я кровь от крови твоей, плоть от плоти, — последние слова Цзинь Гуанъяо прошептал ему в ухо, прижимаясь так тесно, что Цзинь Гуаншань почувствовал его дыхание. От него едва заметно пахло благовониями, а под этим запахом, совсем на грани восприятия, — какой-то сладковатой пряностью. Он двинулся дальше и встал перед Цзинь Гуаншаня, напоследок мазнув острыми ногтями по шее. Лицо его, ещё недавно искаженное глумливой усмешкой, сейчас ничего не выражало, бледные губы были сомкнуты, скрывая блестящие зубы. Цзинь Гуанъяо задумчиво склонил голову на бок, а потом скользнул к Цзинь Гуаншаню, опираясь коленом на стул, между ног, и поднял его лицо за подбородок. Цзинь Гуаншань завороженно смотрел в его бесстрастные глаза, не смея вздохнуть. Ладони и подмышки вспотели, от сладковатого запаха кружилась голова, само его тело казалось чуждым и далёким и отказывалось подчиняться. Цзинь Гуанъяо мгновение разглядывал его, а потом склонился и аккуратно накрыл рот Цзинь Гуаншаня своим. Цзинь Гуаншань взвизгнул и дёрнулся, но пальцы Цзинь Гуанъяо держали его нежно, но твёрдо. Прохладный сухой язык скользнул ему в рот, коснулся языка, и от этого Цзинь Гуаншаня будто прошибло молнией, возбуждение накатило волной, мгновенно и неумолимо. От прикосновений губ Цзинь Гуанъяо его будто выкручивало изнутри, выворачивало наизнанку, по капле вытягивая из него силы. Член стоял, упираясь в колено Цзинь Гуанъяо, и это было так сладко и страшно, что Цзинь Гуаншань вцепился в его плечи и захныкал в прохладный рот. Спустя какое-то время — мгновение? вечность? — Цзинь Гуанъяо отстранился и снова задумчиво посмотрел на него. — Никак не могу понять, что она в тебе нашла, — сказал он, нахмурившись. От его слов с Цзинь Гуаншаня будто сбросило морок; собрав духовные силы, он оттолкнул тварь, и та кубарем перелетела через стол, а потом как ни в чем не бывало встала и почтительно поклонилась. Её губы опять раздвинуло в мягкой улыбке, сверкнули зубы. — Убирайся! — заорал Цзинь Гуаншань. Он тяжело опёрся о стол, дыхания не хватало, член позорно стоял. — Вон! — Как пожелает отец, — раздался любезный голос. Цзинь Гуаншань со всей силы кинул в ублюдка чудом уцелевшую чашку, и тот не стал уворачиваться. Он снова поклонился, так же почтительно, на мгновение скрывая окровавленное лицо, а потом развернулся и ушёл. Цзинь Гуаншань остался один. Продолжая цепляться за стол, он тяжело осел на пол, и его вырвало. *** Кошмары, и без того мучительные, в ту ночь стали совершенно нестерпимыми. Цзинь Гуаншань проснулся задолго до рассвета, пятная семенем простыни и содрогаясь от ужаса и омерзения. Своим поцелуем Цзинь Гуанъяо будто ключом открыл дверь в его сознании, сломал плотину, сдерживающую полноводную реку бесстыдных мыслей и желаний. Страх и похоть сплетались в его сознании, Цзинь Гуаншань забился в угол кровати, обхватив руками колени, и больше в ту ночь не сомкнул глаз. Промаявшись без сна пару ночей, Цзинь Гуаншань понял, что нужно что-то делать. Вино больше не помогало. Новоявленный сын то и дело мерзко ухмылялся ему днём, как бы Цзинь Гуаншань не пытался его избегать, и преследовал его по ночам. Обременять Лю Юйлань этой проблемой было решительно невозможно: да, за последние месяцы они сильно отдалились друг от друга и даже начали ссориться, но искать с ней близости, когда собственная ци находилась в таком состоянии, а в каждом движении плоти мерещился собственный сын, Цзинь Гуаншань не рискнул. Как бы Лю Юйлань не пренебрегала им и какие бы нелепые претензии не предъявляла, Цзинь Гуаншань продолжал её нежно любить. Оставалось лишь смириться с её угаснувшими чувствами. К собственному удивлению в ланьлинском весеннем доме он наконец-то обрёл желанный покой. Вино было выше всяких похвал, слух услаждала спокойная музыка, а цветочные девы были милы, предупредительны и искусны в играх тучки и дождика. Они внимательно выслушали его сетования, и их нежное внимание помогало успокоить и плоть, и разум Цзинь Гуаншаня. Впервые за много ночей он наконец спал без сновидений. *** Дни сливались в недели, недели в месяцы. Цзинь Гуаншань пил в своём кабинете и искал успокоения в цветочных домах. Цзинь Гуанъяо изображал идеального адепта ордена и идеального сына. При всём желании к нему было невозможно придраться, но Цзинь Гуаншань старался. После случая с Цзинь Хэпином и недвусмысленных угроз Цзинь Гуаншань опасался посылать ещё людей, но поручал ублюдку самую сложную и неблагодарную работу, с которой тот каждый раз отлично справлялся. Как там писал проклятый Не Минцзюэ в своём письме? Умный, трудолюбивый, ответственный... Его ценили в ордене. Цзинь Гуаншань чувствовал, будто весь мир обернулся против него; кажется, на удочку ублюдка попалась даже собственная семья Цзинь Гуаншаня. Цзысюань однажды даже намекнул, что он слишком уж строг к А-Яо. А-Яо! Цзинь Гуаншаня тогда чуть не вырвало кровью от возмущения. Он не знал, как их защитить, а цветочные девы только ласково обнимали его и ничего не могли посоветовать. А жизнь вокруг шла своим чередом: пиршества и ночные охоты, торговые сделки и заказы на истребление нечисти. Ланьлин Цзинь процветал, пользуясь всеми преимуществами победителя в войне и самого богатого великого ордена. В Башне Кои появлялось всё больше новых незнакомых лиц, кто-то уходил: иногда безвозвратно, иногда просто покидая орден, — но на их место приходили новые слуги и адепты. На одном из пиршеств к Цзинь Гуаншаню неожиданно и без приглашения заявился Вэй Усянь. Цзян Ваньинь часто таскал с собой свою ручную тварь, но не Цзинь Гуаншаню осуждать Юньмэн Цзян, у них в Ланьлин Цзинь имелся собственный выродок. Но сейчас Вэй Усянь был один. В тот день у Цзинь Гуаншаня было хорошее настроение: он уже прикончил пару кувшинов вина, а малышка Чуньлань вчера вечером была особенно очаровательна. Цзинь Гуаншань отлично выспался в её покоях, и даже вид Цзинь Гуанъяо не особенно его нервировал. Он почти свыкся с его присутствием в ордене — особенно когда тот не попадался ему на глаза — и, в любом случае, не хотел о нём сейчас думать. Вэй Усянь бросался нелепыми обвинениями и всё продолжал что-то требовать, сначала от Цзысюня, потом от самого Цзинь Гуаншаня, угрожал, даже когда Цзинь Гуаншань честно сказал, что знать не знает ни о каких Вэнях. Он не особо вслушивался. В голове шумело и отчаянно хотелось вернуться в спокойный и уютный весенний дом. И где Цзян Ваньинь? Разве не он должен следить за своей тварью? С этой печатью она просто опасна, о чём Цзинь Гуаншань во всеуслышанье и обьявил. Вэй Усянь вышел из себя, Цзинь Гуанъяо попытался его успокоить, и Цзинь Гуаншань было облегчённо вздохнул — авось тёмные твари договорятся, — но Вэй Усянь не отступал. В конце концов Цзысюнь сказал ему что-то, что тот, видимо, хотел услышать, и Вэй Усянь удалился. Память об этом эпизоде растворилась бы в щебетании цветочных дев уже к завтрашнему утру, если бы всего через несколько часов гонец не принёс известие: Вэй Усянь поднял мертвецов и убил адептов его ордена. Что совершил Ланьлин Цзинь, чтобы спровоцировать такую реакцию? Или сам Цзинь Гуаншань не был достаточно почтителен, когда тёмная тварь явилась угрожать ему в его собственном доме? А возможно, просто бессмысленно пытаться понять её мотивы? У него не было ответа. Цзинь Гуаншань немедля распорядился насчёт приличествующего погребения и вызвал Цзысюня к себе в кабинет. Цзысюнь мялся и оправдывался; бормотал, что ни в чём не виноват, что Вэй Усянь сошёл с ума и неправильно его понял, что намеренно он никогда бы не подверг опасности репутацию Ланьлин Цзинь. Цзинь Гуаншань взмахом руки прервал его бессвязный монолог и велел разрешить конфликт с Вэй Усянем, в конце концов, претензии Вэй Усяня были в первую очередь к Цзысюню, ему и нести ответственность. А сам Цзинь Гуаншань при следующей же встрече поговорит с Цзян Ваньинем: не дело отпускать тварь бегать без присмотра по чужим орденам и убивать чужих адептов. Если же он не хочет за ним следить, то пусть хотя бы заберёт печать, проклятый артефакт давно следовало уничтожить... Цзинь Гуаншань удовлетворённо сам себе кивнул и направился к малышке Чуньлань: должно быть, она его уже заждалась. *** А через несколько месяцев — год? два? — погиб А-Сюань. Вэй Усянь убил его, как и Цзысюня, как и ещё сотню адептов Ланьлин Цзинь. Вскоре после своего знаменательного явления в Ланьлин Цзинь и побега на Погребальные Холмы Вэй Усянь порвал все отношения с Юньмэн Цзян, а значит, стал совершенно неуправляем. Теперь нечего было и пытаться воззвать к его разуму через Цзян Ваньиня. Свидетели рассказывали о поднятых мертвецах и клубящейся над холмами зловещей тёмной энергии. Вэй Усянь взял себе имя Старейшины Илина и упорно отказывался как отдавать печать, так и позволить её уничтожить. Но шли недели, месяцы, Вэй Усянь не казал нос за пределы Илина, и Цзинь Гуаншаню даже показалось, что с ним удалось разойтись миром. Как же он ошибался! Сейчас Цзинь Гуаншань понимал, что тёмная тварь просто выжидала, ждала удобного момента, чтобы вонзить в него свои клыки, ударить в самое слабое место. Вся Башня Кои облачилась в белые одежды. Лю Юйлань удалилась на свою половину и отказывалась общаться с Цзинь Гуаншанем, виня его в смерти сына. Впрочем, они и так уже долгие месяцы не разговаривали. Цзян Яньли забрала внука и заперлась в своих покоях. До самого конца она защищала Вэй Усяня. Видеть её сейчас Цзинь Гуаншаню хотелось меньше всего. Надо было что-то делать, что-то решать, но он просто не мог. Потеряв счёт времени, он сидел за столом, глядя в одну точку и вспоминая своего мальчика. Тот тоже всё пытался защитить Вэй Усяня. Бедный доверчивый А-Сюань. Глаза вновь защипало от слёз. Скрипнула дверь. Цзинь Гуаншань с трудом поднял голову. — Ты... Столько лет я терпел тебя в своём ордене ради него, а теперь он мёртв. Ты угрожал ему, а теперь он мёртв, — прошептал он сквозь слёзы. — Отец, вы оскорбляете меня подозрениями! — с укоризной воскликнул Цзинь Гуанъяо. — Разве не был я вам почтительным сыном? Всю свою жизнь я лишь хотел добиться вашего признания. — Ты чудовище. — Я чудовище, — легко согласился Цзинь Гуанъяо. — И я ваш сын, отец. Я пришёл разделить вашу скорбь, когда все остальные вас оставили. Какой бы лживой тварью не был Цзинь Гуанъяо, сейчас он не врал. Со смертью сына у Цзинь Гуаншаня больше никого не осталось: супруга не любила его, с невесткой они никогда не были близки, внук был слишком мал, а собственный орден презирал его. — Разве Цзысюань не был добр ко мне? — неумолимо приближаясь, продолжал Цзинь Гуанъяо. — Разве не был он мне братом? — Это ты виноват! Из-за тебя его больше нет! — закричал Цзинь Гуаншань больше от отчаяния. Он сам не верил в свои слова. Он умудрился настроить против себя двух тёмных тварей, и если с одной из них в последние годы ему удавалось существовать почти мирно, то вторая... вторая забрала его мальчика. Слёзы вновь заструились по щекам. Он почувствовал движение воздуха: Цзинь Гуанъяо стоял перед ним. Цзинь Гуаншань качнулся вперёд и, захлёбываясь рыданиями, уткнулся в дорогой белый шёлк. Сверху раздался мягкий удивлённый смешок. По голове ласково прошлась рука, вплетая пальцы в волосы. — Я так счастлив, что мы с отцом наконец поладили, — мягко произнёс Цзинь Гуанъяо, опускаясь к нему на колени. — Мы отомстим за него, обещаю, — прошептал он и тягуче лизнул щеку Цзинь Гуаншаня прохладным языком, собирая слёзы. *** В тот день Цзинь Гуаншань остался ночевать в Башне Кои. Он лежал без сна в своей постели, свернувшись под одеялом и невидящим взглядом уставившись в темноту. Тогда он тоже не мог заснуть; обмирая от страха, всё ждал, что Цзинь Гуанъяо придёт и закончит начатое, овладеет его разумом и выпьет его без остатка. Зашелестела ткань полога, прогнулась кровать, за покрывало потянули, обдавая его ночной прохладой. На живот, прокравшись под ночные одежды, легла сухая ладонь, и со спины, обнимая его, тесно прижалось чужое тело. Цзинь Гуаншань зажмурился, будто в детстве, когда стоило закрыть глаза — и чудовище тебя не тронет. — Сделай так, чтобы я забыл, — едва слышно прошептал он, но Цзинь Гуанъяо услышал: затылком Цзинь Гуаншань почувствовал его дыхание и его улыбку. Рука скользнула по коже вниз, забираясь под пояс штанов, к его вялому члену. Цзинь Гуаншань зажмурился ещё сильнее, так, что перед глазами поплыли цветные пятна. — Пожалуйста... А-Яо... Цзинь Гуанъяо довольно рассмеялся, но послушался: потянул Цзинь Гуаншаня за плечо, перекатывая его на спину, и так же, не сбрасывая покрывала, перебрался ему на бёдра. Воздух наполнило пряной сладостью. Цзинь Гуанъяо обхватил ладонями его лицо и, улыбаясь, накрыл его рот своим. От нахлынувшего возбуждения Цзинь Гуаншань вцепился в простыни, пальцы ног поджались, и его выгнуло навстречу прижимающемуся к нему телу. На этот раз он не сопротивлялся, позволил похоти охватить себя целиком и без остатка, и его будто затянуло в водоворот ужаса и восторга, но теперь страх только подстёгивал удовольствие. Он запустил руки в волосы Цзинь Гуанъяо и жадно ответил на поцелуй. Сейчас А-Яо показался ему целым миром. Не было мыслей, не было волнений, не было самого Цзинь Гуаншаня, — только жадный рот на члене, искусный, как у лучших цветочных дев, и тянущее напряжение в меридианах. После он лежал, задыхаясь; обессиленный, будто после изматывающей тренировки или многочасового полёта на мече. Он едва мог двинуться, едва чувствовал свои духовные силы, разум наполняла звенящая пустота. Цзинь Гуанъяо выпустил изо рта член и, скользнув по его телу обратно вверх, потянул Цзинь Гуаньшаня за подбородок. Внутри слабо шевельнулось недовольство, но у него не было ни сил, ни желания сопротивляться: он чувствовал себя странно опустошённым и бездумным. Он послушно повернул голову, повинуясь движению пальцев, и позволил Цзинь Гуанъяо прижаться к своим губам. Рот наполнило его собственное семя, и Цзинь Гуаншань, поперхнувшись, судорожно его сглотнул. Цзинь Гуанъяо неспешно целовал его, прижимаясь всем телом, и только теперь Цзинь Гуаншань осознал, что ни раньше, ни сейчас он не был возбуждён. *** Периоды кипучей лихорадочной деятельности сменялись апатией и тягостной болезненной тоской. Цзинь Гуаншань то уговаривал, угрожал и разве что не умолял глав орденов помочь Ланьлин Цзинь отвести угрозу, нависшую над всей Поднебесной, и отомстить за его сына и наследника, сам поражаясь своему красноречию, то тихо сидел у себя в кабинете с документами, пытаясь хоть чем-то занять измученный разум, но толку от этого было мало: иероглифы начинали расплываться, смысл ускользал, и в плохие дни он мог просидеть несколько часов, глядя на одну страницу. Иногда он запирался в своих покоях с кувшином вина, но его разум, охваченный скорбью и жаждой мести, больше не находил в нём утешения. Организацией атаки и всеми делами ордена, внутренними и внешними, занимался Цзинь Гуанъяо. Вечерами он приходил к Цзинь Гуаншаню, почтительно кланялся и отчитывался о проделанной работе, и тот жадно внимал ему, находя мрачное удовлетворение в том, что петля вокруг шеи Вэй Усяня сжималась всё крепче. Иногда он являлся и ночами, и тогда Цзинь Гуаншань сам тянулся к нему, цепляясь за золотые одежды и обмирая от страха и омерзения. Когда Вэй Усянь умер, разорванный собственными мертвецами, из Цзинь Гуаншаня будто вытащили стержень, лишили цели, поддерживающей его все эти месяцы. Он отомстил за смерть сына, поступив достойно и правильно, проклятая печать наконец была уничтожена, и сейчас он должен был бы почувствовать облегчение, но мучительная тоска никуда не делась. Ничего он сейчас не хотел больше, чем забыться, но к счастью, гостеприимные двери ланьлинских весенних домов всегда были открыты страждущим. И был ещё Цзинь Гуанъяо. После их весенних игр тоска всегда отступила, на время сдавала позиции, сменяясь томным тягучим довольством, но обещая вернуться вновь. В голове становилось блаженно пусто и бездумно. В одну из таких ночей Цзинь Гуанъяо как-то заметил, что история с Вэй Усянем могла бы решиться гораздо проще и быстрее, если бы главы кланов не тратили время в пустых спорах. Если бы у кого-то было достаточно доверия и власти, чтобы настоять на правильном решении. Сердце кольнуло знакомой болью, но сейчас, в эти блаженные мгновения, она показалась далёкой и приглушённой. — Они никогда не согласятся, — заплетающимся языком пробормотал Цзинь Гуаншань. Его одолевала дремота. Мысли с трудом складывались в слова. — Не после Вэнь Жоханя. — У Вэнь Жоханя были бесчестные цели и ещё более бесчестные методы, — возразил Цзинь Гуанъяо. Цзинь Гуаншань лениво перевёл на него взгляд. Сейчас, с расслабленным лицом и распущенными волосами, Цзинь Гуанъяо казался почти красивым. Почти безопасным. По его губам блуждала довольная сытая улыбка. — Кому как не мне об этом знать. Возможно... возможно, он был и прав, и так Цзинь Гуаншань сможет искупить свои ошибки. Защитить чужих сыновей после того, как не смог уберечь своего. Обрести новую цель. — Я не хочу об этом думать, — признался Цзинь Гуаншань. — Не сейчас. — Вы правы, отец, — мягко улыбнулся Цзинь Гуанъяо, целуя его в лоб. — Не сейчас. Спустя пару лет неожиданно для самого Цзинь Гуаншаня должность Верховного заклинателя утвердили большинством голосов. Видимо, он недооценил, насколько главы орденов устали от неразберихи и бессмысленных споров. *** Сознание возвращалось рывками. Сначала он почувствовал боль: голова раскалывалась, он лежал на чём-то твёрдом, все конечности затекли. Он попытался пошевелиться, лечь поудобнее, но тело не слушалось его. Ему удалось лишь чуть повернуть голову, и от этого движение виски вновь пронзило болью. Цзинь Гуаншань застонал. Где он? Он помнил, как веселился в весеннем доме, пил вино и осыпал комплиментами очередную прекрасную деву, чьё лицо сейчас даже не смог вспомнить. Он помнил, как его вызвали в Башню Кои, как он брёл по тёмным улочкам, как гадал, куда делось его сопровождение, а после — помнил только темноту. Его охватила паника. Его ударили по голове, ограбили, и теперь лежит где-то в грязном переулке? Или — он похолодел — его зачем-то похитили? С трудом он разлепил веки. Он лежал в незнакомом помещении, тускло освещённом пробивающимися сквозь ставни лучами. В полумраке было почти не разглядеть обстановку, но потолок явно видел лучшие дни, а затхлый запах пыли говорил сам за себя. Краем глаза он заметил движение, а потом перед его взглядом появился Цзинь Гуанъяо. Вопреки всякой логике, накатило облегчение: он был не один, всё будет хорошо. — Гуанъяо, — прохрипел Цзинь Гуаншань. Голос вышел беспомощным карканьем: говорить было сложно, язык еле ворочался во рту, в глотке пересохло. — Помоги... К губам прижалась чашка с водой, и Цзинь Гуаншань с благодарностью сделал глубокий глоток и почти захлебнулся, зашёлся было кашлем: тело ему не повиновалось. Цзинь Гуанъяо осторожно повернул его голову на бок, и он выкашлял остатки воды. Губы обтёрло мягкой тканью. — Боюсь, отец, я не могу выполнить вашу просьбу. Не волнуйтесь. Если вы уже можете говорить, паралич скоро спадёт, — в голосе Цзинь Гуанъяо слышалась знакомая почтительность, его губы искажала мягкая улыбка, глаза смотрели вежливо и предупредительно, и смысл его слов не сразу дошёл до Цзинь Гуаншаня. Горло обожгло желчной горечью, а глаза помимо воли защипало от слёз. Он не должен был чувствовать себя преданным, что ещё можно ожидать от тёмной твари, но в последние годы у него не было ближе существа, чем Цзинь Гуанъяо, и вопреки всему он верил, что Цзинь Гуанъяо тоже привязался к нему. Ему было некого винить, кроме себя. Некстати вспомнилось, каким ласковым он бывал ночами, как всё прикасался к Цзинь Гуаншаню, будто не мог им насытиться. — За что? — прошептал он, смаргивая слёзы. Он не мог даже шевельнуть рукой, чтобы их стереть. — Как бы мне не претило наше расставание, отец, боюсь, вы исчерпали свою полезность, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Ланьлин Цзинь нужен новый глава. — У тебя ничего не получится. — Почему же? В ордене у вас не осталось преданных людей, да и кто будет жалеть о главе, погрязшем в пьянстве и разврате? Это была правда. Давно прошли те дни, когда Цзинь Гуаншань интересовался делами ордена и по лицам и именам знал десятки его адептов. Он почти не покидал своих покоев иначе, чем для визитов в весенние дома, и не помнил дня, когда в последний раз был трезв. В редкие моменты просветления он презирал себя и свою жизнь. А Лю Юйлань... С супругой их отношения давно миновали точку невозврата. — Не думал, что ты так меня ненавидишь, — не удержавшись, горько сказал Цзинь Гуаншань. — Ненавижу? — с притворным изумлением спросил Цзинь Гуанъяо. — За что мне ненавидеть вас, отец? За глубину вашей родственной привязанности? За гостеприимство, которое вы оказали мне в своём ордене? Или за то, что отказались от попыток меня убить? Нет, я вас не ненавижу. Я даже не убью вас. Я уже сполна вам отплатил. У вас и так ничего не осталось: ни власти, ни репутации, ни семьи, ни сил, — Цзинь Гуанъяо склонился к нему, развернул его лицо к себе за подбородок, не отводя от него внимательного взгляда. В нос ударило сладковатой пряностью. В улыбке его мелькнуло предвкушение. — И... неужели вы думали, что Цзысюань сам догадался отправиться на встречу с Вэй Усянем? Цзинь Гуаншань мгновение неверяще смотрел в его бесстрастные глаза, а потом забился, захрипел в цепкой хватке его пальцев. В ушах продолжал звучать безжалостный вкрадчивый голос: — А я думал. Каждый раз, когда вы так доверчиво ко мне льнули. Знали бы вы, сколько раз я порывался вам рассказать, овладеть в этот момент вашим разумом и телом. Спустя какое-то время Цзинь Гуаншань обессиленно обмяк. Он хотел убить Цзинь Гуанъяо. Он хотел умереть. Он ничего не хотел. — Мне будет так не хватать вас, отец, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — В тебе нет ничего человеческого, — прошептал Цзинь Гуаншань. Цзинь Гуанъяо рассмеялся, и Цзинь Гуаншань закрыл глаза, лишь бы его не видеть. — Ох, отец, есть у меня один друг, чистокровный человек, а человеческого в нём не более, чем во мне, — послышался шорох одежд, и он почувствовал, как Цзинь Гуанъяо присел рядом с ним. — А помните, каким вы когда-то были, отец? Уважаемый глава ордена, примерный семьянин, счастливый муж и отец, — задумчиво произнёс Цзинь Гуанъяо, и каждое его слово отдавалась глухой болью. Он уже совсем забыл, какой была его жизнь до встречи с Цзинь Гуанъяо и каким был он сам. Помолчав, Цзинь Гуанъяо продолжил: — Матушка мне столько о вас рассказывала. В детстве я всё думал: что такому блестящему заклинателю её страдания? Он давно уже вернулся обратно, к своей любящей семье, в свою башню из чистого золота. Но разве добродетельный заклинатель бросил бы мать с младенцем? Оставил бы собственного ребёнка? Лучше бы он умер тогда в Юньпине: навсегда остался бы в проклятом весеннем доме Мэн Ши и не призвал бы несчастья в свой дом. — Ш-ш-ш, отец, не плачь, я знаю, что ты не виноват, — на лицо пологом упали длинные волосы, и Цзинь Гуаншань почувствовал, как ко лбу прижались сухие губы. Цзинь Гуанъяо отстранился. — Сначала я злился, думал, матушка лгала, хотела меня защитить, но потом понял, что ты слишком слаб и жалок. Что ты бы не смог сбежать, даже если бы захотел. Она сама тебя отпустила. К семье, к друзьям, к твоему человеческому сыну... Рука Цзинь Гуанъяо осталась в его волосах и неспешно гладила его по голове, ласково перебирая пряди. Слёзы продолжали сочиться из глаз. Цзинь Гуаншань с трудом повернул голову и уткнулся в прохладную ладонь: ему уже было всё равно. Он так невыносимо устал. — Любовь — удел слабаков, — раздался ещё один, смутно знакомый, голос. Кто-то из новых людей, появившихся в Башне Кои в последние годы. — Сюэ Ян, — укоризненно проговорил Цзинь Гуанъяо. — ...а несчастливая любовь — вдвойне! — продолжал голос, будто его владелец не заметил слов Цзинь Гуанъяо. — Вот если бы мне довелось влюбиться, разве отпустил бы я свою зазнобу? Да попытайся она сбежать, мигом переломал бы ей ноги, да посадил на цепь, да и дело с концом! — Что ж, не попробуешь — не узнаешь, — миролюбиво заметил Цзинь Гуанъяо, а потом вновь склонился к Цзинь Гуаншаню, мазнув волосами по его щекам: — Спи, отец, скоро всё закончится. И Цзинь Гуаншань послушно заснул. *** Проснулся он на незнакомой кровати, утопая в мягких покрывалах, благоухающих пряной сладостью благовоний. Где-то на границе слуха мелодично звенели колокольчики. Полог раздвинулся, и на постель рядом с ним присела Мэн Ши. Она была прекрасна, ещё прекраснее, чем в тот день, когда он впервые её встретил. Сейчас она показалась ему богиней, спустившейся с небес. — Простите А-Яо, глава Цзинь. Он добрый мальчик, но слишком меня любит, — сказала она. Глаза её светились заботой и сочувствием. У Цзинь Гуаншаня от нежности перехватило дыхание. Он протянул руку к её щеке и бережно стёр чёрную слизь, выступившую из-под лопнувшей на скуле коже.