Бес-конечно-во́рот

Круг первый. Оживлённый школьный коридор сливается с серыми шкафчиками каждый раз, когда перед глазами Тэхён. То же самое происходит с любыми другими помещениями, а также теряют былые краски самые удивительные места на планете, виной всему — и правда один единственный парень, а не то, что Чонгук смотрит на мир сквозь шестиугольные очки. — Я устал обновлять плейлист, почему мой мозг отказывается слушать те треки, что уже играли в наушниках? — врезается в барабанные перепонки явное возмущение глубоким насыщенным голосом вперемешку со странным смешком. Тэхён небрежно вертит в руках телефон, ожидая ответ на свой вопрос, который больше похож на риторический, а на плече висит портфель, набитый потрёпанными тетрадями. Можно ошибочно подумать, что он прилежный ученик, раз часто листает страницы, загибая уголки, но нет. Лишь от скуки, которая порой накрывает с головой. — Может быть, потому, что треки играют на повторе раз по двести? — предполагает Чонгук, изгибая бровь, и крепче цепляется пальцами за дверцу шкафчика. Он планировал взять учебники для следующего урока, но забыл о них напрочь ровно три минуты назад. Ровно в тот момент, когда Тэхён подбежал, широко улыбаясь, чтобы, как всегда, поговорить о ерунде. — По двести? — переспрашивает Тэхён, смеясь. — Да брось, максимум по сто, — шутливо отмахивается он рукой. Хочется внезапно схватить за запястье, на котором из-под рукава кофты виднеются тонкие серебряные браслеты, заглянуть в глаза так, чтобы не было никакой возможности уйти от ответа, и задать простой вопрос. Точнее, два простых вопроса. «Почему я тону?» «Почему я не пытаюсь грести?» Пальцы Чонгука на дверце шкафчика сжимаются сильнее и ему кажется, что она, металлическая, потерпит крах под давлением, раскрошится, не забыв, конечно же, напоследок врезаться в кожу, оставив кровоточащую рваную рану. — Сойдёмся на том, что по сто пятьдесят, — выдавливает Чонгук из себя, сглатывая, и спешно разворачивается, начиная бесцельно копаться в шкафчике с умным видом. Тот забит всяким хламом вроде измятых листов с решёнными тестами по математике и исписанными ручками, которые лень выбросить в ближайшую урну, а на дверце с внутренней стороны самые разные фотографии, но с одними и теми же людьми: с Тэхёном и Софией, но по-отдельности. — У вас ещё один урок? София согласно кивает за двоих, потому что Чонгук явно выпал из реальности, потерявшись в пространстве бездушного серого шкафчика, в который заглядывает чуть ли не каждый день (ничего нового), и Тэхён широко улыбается, делая всего лишь два шага к Чонгуку (ощущение, что между ними их гораздо больше), чтобы закинуть руку на плечо. — Так, может, сходим куда-нибудь? — Втроём? Ужасный вопрос, да, но Чонгук на большее и неспособен, застыв в одном положении, а София, как на зло, именно в этот момент решила снова продолжить молчать, никак не спасая. Жестокая она, жестокая, ведь знает и без лишних слов, как у Чонгука потеют от волнения ладони, стоит Тэхёну оказаться слишком близко. Не покидает липкий страх, что рухнет весь образ лучшего друга из-за простого «люблю». Ладно, есть продолжение. «До умопомрачения». — Нет, — отрицает Тэхён, что совершенно очевидно, — есть вариант пойти на тусовку к Коллинзам, — объясняет, подмигивая Софии, но, скорее, просто потому, что одно из век время от времени (зачастую) клинит при виде девушек, — как вам идея? — Ты предлагаешь подобное каждый раз, — вздыхает София, закатывая глаза, — разве не очевиден ответ? — Разве я не могу надеяться? — парирует Тэхён, ухмыляясь. София снова закатывает глаза, когда Ким разочарованно мычит «интроверты неисправимы», по-актёрски изображая на лице огорчение. А Чонгук не может двигаться, потому что ему очень хочется на все тусовки мира, где Тэхён, но не можется. До боли в груди не можется. У него не сотни причин, а миллионы, среди которых, возможно, на первый взгляд лишь несколько по-настоящему веских. И так всегда. Чонгук не специально мимолётным взглядом цепляется за те самые браслеты, касающиеся мягкой золотистой кожи, снова, как и за бледно-голубые вены на руках, костяшки, которые маячат перед глазами, стоит Тэхёну начать жестикулировать в своей привычной манере, не специально он попадает в необъяснимый вакуум, из-за которого ощущается давление в груди. Чонгук влюбляется прямо сейчас. Снова. В голос, изученный от и до, во взгляд из-под аккуратных рядов ресниц, в солнечно-русые волосы, пряди которых прикрывают лоб и касаются кончиков ушей, в еле виднеющиеся из-под чёлки брови и россыпь родинок на шее, которые сбились в не известное никому созвездие. Это глупо, наверное, и для кого-то — преувеличено, но в каждую линию и дугу, в ассиметричные глаза, мешочки под ними и ровную линию носа, кончик которого приподнят на идеальное количество градусов. Чонгук, наблюдая, смог это понять, даже не будучи сильным в геометрии. В выемку над губой. В губы, трещинки. В подбородок, который Тэхён забавно морщит в зависимости от сменяющихся эмоций, которых у него полным-полно. Это всё внешность, но Чонгук и начинку знает на вкус, поэтому ему сложнее в несколько раз, поэтому он старается не концентрироваться хотя бы на том, что внутри, ведь этого не видно. Можно попытаться себя обмануть. Чонгук старается не концентрироваться, а получается с трудом, так что, конечно, (рано или поздно) терпит крах. — Ладно, возможно, заскочу, если задержусь до ночи. — Тэхён беззаботно ерошит волосы Чонгука, щёлкает Софию по носу и убегает в ту сторону, где его ждут недовольные одноклассники, потому что наверняка договорились сходить в буфет перед уроком, а что-то пошло не так и времени не то что мало, его попросту нет. — До встречи! — До встречи… — выдыхает Чонгук, провожая взглядом. Вместе со звонком на урок начинает рассасываться народ, расходясь по разным сторонам огромного двухэтажного здания, становится намного тише, но вместе с этим начинают доноситься голоса и самые разные звуки со двора, где, по всей видимости, ученики играют в футбол, что должно вернуть из оцепенения, ведь обстановка полностью сменилась, но Чон всё так же неподвижно стоит, наблюдая за одной лишь точкой. Нога дёргается, намекая, что надо пойти следом, но Чонгуку, увы, в другую сторону. Не за стройным силуэтом в мешковатых модных вещах. Тэхён всегда появляется внезапно, уходит вот так быстро и широким уверенным шагом, оставляет после себя лишь названия любимых на этой неделе треков и запах духов, купленных в безымянном магазине недалеко от собственного дома. — Чонгу-у-ук, — в который уже раз зовёт София, с безразличным выражением лица размахивая перед парнем руками, чтобы вызвать какую-нибудь реакцию. Честно говоря, оно у неё всегда такое (лицо). Почти всегда. В глаза бросаются не кудрявые короткие волосы, не пацанская одежда, которая взята у Чонгука взаймы, потому что так нравится, так удобно, не мило вздёрнутый нос, а равнодушно смыкающиеся веки (чересчур медленно). Часто можно по ошибке вместо воздуха рядом с ней вдохнуть флёр грусти, обжигающий лёгкие. Она редко, безумно редко, превращается в улыбчивого человека, а вот в мечтательного, как Чонгук, — практически никогда. — Что? — выныривает Чон из размышлений. — Скажи ему уже, — тихо говорит София, которая, — это проще, чем кажется. — Да? София утвердительно мычит, не отрывая взгляда, и становится неловко, потому что Чонгук понимает (в какой уже раз?) — он настолько прозрачен, что можно по ошибке пробить его грудную клетку кулаком, ведь просто решить, будто никого и нет. Это не получается замаскировать огромным тёмно-синим свитером с ярко-жёлтыми полосами на рукавах, которые призваны отвлекать внимание, и не становится менее душно из-за расстёгнутых пуговиц воротника, потому что в горле ком, в горле застрял острый кухонный нож. А в портфеле, с которым Чонгук по будням приходит в школу, застряли знания. Не о литературе, не об алгебре или истории США, которую надо знать, несмотря на то, что перебрался из Кореи, а о любви. Чонгук знает, что любит. Знает, что каждый новый день готов ждать лишь для того, чтобы послушать, как Тэхён смеётся. Знает, что послушает, потому что Ким-весельчак-Тэхён не может иначе. Знает, что поставит запись, созданную собственными нейронами, на повтор, чтобы по двести раз, по сто... Ладно, по сто пятьдесят. Чонгук знает, что Тэхёну место в плейлисте под названием «я чертовски влюблён», и знает наверняка, что у Тэхёна такого плейлиста — нет. Нет и не будет. — У нас просто много общего, это не то, о чём ты думаешь, — пытается опровергнуть Чонгук, зная, что звучит нелепо, но, несмотря на это, даже как-то уверенно смотрит на Софию, но та лишь хмыкает, пряча волосы под бордовым капюшоном толстовки. — Из общего у вас только рост. — она обходит парня, специально толкая плечом, и спешит к нужному классу. — Стой! Я выше него на два сантиметра! Ты не можешь так просто уйти! — кричит Чонгук вслед, расплываясь в улыбке, когда лучшая подруга тычет средний палец, и, не забыв хлопнуть дверцей шкафчика напоследок, отчего — оглушающий звон в мнимой тишине, бежит за ней. — Могу, я всё могу, — смеётся та, пропадая за углом. Но её всё-таки удаётся поймать, прямо у двери с табличкой «химия», перехватить за талию, подбежав со спины, и закружить со словами «язык тебе отрезать надо». А она (очевидно) даже без него будет коварным шёпотом повторять, что Чон Чонгук в Ким Тэхёна — по уши. — Отпусти, отпусти! Или я укушу! — хохочет София, пытаясь вырваться из кольца рук, а Чонгук сам ей подсовывает ладонь. — Кусай, если не боишься смерти от моей руки, — шутит он, а София без раздумий кусает, покрепче сжимая зубы, чтобы остались, хоть и ненадолго, следы. Её, как известно, редко можно увидеть такой. Беззаботной. София девяносто процентов времени без устали о чём-то думает, размышляет, погружаясь в себя, из-за чего на «посмеяться» минут не остаётся. Чонгук же полностью окутан прочными нитями под названием «Ким Тэхён», у которых, в свою очередь, на уме одни лишь вечеринки, выпивка и новые знакомства. И так всегда. Чонгук и София ожидаемо опаздывают на урок, даже учитель (что уж говорить об одноклассниках) не обращает внимания на их позднее появление, поскольку подобное происходит довольно часто. Ни для кого не секрет, что именно со звонком приходит на ум то, о чём надо срочно поговорить, или начинают чесаться руки, чтобы подурачиться. Они размещаются на последней парте (самая любимая из двадцати двух), которая находится в самом дальнем углу, чтобы ни с кем не контактировать, и, как всегда, активно что-то пишут в тетрадях, но зачастую — послания друг другу. «София, почему ты так редко моргаешь?»

«Дурак, я моргаю достаточное количество раз для того, чтобы жить».

Она тычет указательным пальцем в щеку Чонгука, пока учитель царапает тёмно-зелёную доску мелом, просовывает ноготь в самое большое кольцо на ухе, по остальным серёжкам просто проводит пальцем, забавляясь, из-за чего парню щекотно, он мотает головой. София на это лишь показывает острый язык, морща нос, и хочется по нему щёлкнуть, Чонгук даже руку поднимает для этого, но резко замирает на полпути, вспомнив, что так постоянно (бесцельно) делает Тэхён. Они с Софией не друзья. Та подобное игнорирует, в одном случае из ста может что-то сказать (слово-два), но обычно либо молчит в моменты столкновений, либо делает вид, что максимально занята, либо (высшая точка) убегает по делам, которых не существует. Собственный голос в голове Чонгука в такие моменты вопит фразу за фразой одинакового содержания. «И ты убегай!» Но не бежится. Не можется. Чонгук и София живут в соседних квартирах (между их комнатами одна стена), они могут держаться за руки, стоя каждый на своём балконе, даже перелазить друг к другу (можно, если осторожно), несмотря на шестой этаж, поэтому и в школу вместе ходят, и из школы, пропуская жёлтый автобус, в котором всегда шумно из-за учеников, включающих громко музыку в портативных колонках. Идти недалеко, по времени — минут двадцать. Да, они видятся каждый божий день, проводят кучу времени вместе, но это не повод отказаться от утренних разговоров о том, как спалось. София часто рассказывает о сонных параличах. Возможно, неожиданно, но лучшие ученики в классе — именно Чонгук и София, работы которых несколько раз отправляли на олимпиады, но для этого им не приходилось ничего зубрить. Всё искусство хороших оценок в том, чтобы внимательно слушать на уроках информацию, запоминать и сразу делать домашнее задание. Так бывает не всегда, но чаще всего. Дома совсем другие заботы. София сидит на кухонной тумбе, болтая ногами (в такт секундной стрелке, на циферблате — 19:37), грызёт зелёное яблоко, смотрит внимательно в окно, что-то пытается найти за пределами квартиры, пока Чонгук бесшумно размешивает сахар в чае. Он бросает себе всегда одну чайную ложку, Софии — полторы, а называет он её лилипутом. Софию. Поскольку единственное, что у них двоих не общее — рост. — Хочу лето, — будто самой себе. Голос всегда тише среднестатистического, смех — хриплый. Смех, которого нет в плейлисте Чонгука. — А мне нравится весна. — парень протягивает Софии прозрачную чашку с горячим напитком, та благодарно кивает, обхватывая её руками, и опускает глаза на веточку мяты (должна успокоить), плавающую наверху. — Ты ничего не понимаешь во временах года, — вздыхает София. Кухня Чонгука тесная, заставленная тумбами и необходимой техникой, часто не мыта посуда, фрукты разбросаны на столе, пока кто-нибудь не выбросит, потому что те имеют свойство гнить, а в помещении мало воздуха. «Кто-нибудь» — либо Чонгук, либо София, либо Тэхён. А больше в квартире никого и не бывает, у родителей Чона жильё этажом выше, чтобы поближе к сыну, но, вопреки ожиданиям, и в нём людьми не пахнет. Те постоянно в разъездах, командировках, чаще всего — в Корее, а образование же лучше получать в США. Чонгуку несказанно повезло, что в начальной школе на его корейскую внешность и испуганные большие глаза отреагировала София, смело протянув руку для знакомства. — Опять думаешь о своих философах? — хихикает Чонгук, щёлкая перед глазами Софии пальцами. Та начинает часто моргать, неловко улыбаясь. Наверное, она хочет лето, чтобы на лице стали отчётливее виднеться веснушки. Их великое множество. Если взять фломастер и соединить все, то (безусловно) получится необычная картина. — А о ком мне ещё думать? — Злюка, — фыркает Чонгук, прислоняясь плечом к холодильнику, дверца которого усеяна магнитиками из разных стран, — ты и наедине с собой такая? — Ты же знаешь, что я не такая. — София, София, — цокает языком парень, делая глоток чая, — злой человек не может быть счастливым, потому что наедине с собой он остаётся со злодеем. — Не пытайся цитировать Канта. — София тянется к животу Чонгука, чтобы легко стукнуть кулаком, из-за чего тот показательно хватается за место, куда приходится удар. — Тебе не идёт. И я — не злая, не злодейка. Чонгук кивает, поджимая губы с немой фразой «да, конечно». Но это, конечно же, всего лишь шутки и его манера общения с Софией, которая любит разговаривать о великом. Чонгук запоминает всё, о чём она лепечет, хоть и не всегда это показывает. «Ты чувствуешь, как сказанные мною слова превращаются в воспоминания?» — спросила однажды София. Думать об ответе на вопрос было как-то грустно. «Они застывают в твоих карих глазах». Парень потом долго смотрел в зеркало, вертелся, чтобы понять наглядно, так сказать, убедиться воочию. Убедился. Вот только воспоминания, застывшие в глазах, лишь об одном конкретном человеке, что аномально. (Не о Софии.) — Чем больше привычек, тем меньше свободы, — говорит девушка, закинув ногу на ногу. С плеча Чонгука сползает просторная футболка, заправленная в джинсы, а на Софии такая же, но в качестве платья, подвязанная тонким узорчатым ремнём на талии. — И кто из нас свободнее? — спрашивает Чонгук, развивая тему. — Не думаю, что это про нас. Чонгук вынужден рассмеяться, чтобы момент не оброс печалью. А ночью, ближе к трём, он понимает, что действительно весь в привычках. Вредных. Он привык помогать Тэхёну стаскивать куртку с плеч, потому что тот слишком пьян для такой сложной задачи, привык снимать с него обувь и вести в спальню, чтобы уложить на матрасе, который служит двуспальной кроватью, привык приносить тому воду и таблетку от головной боли; Чонгук привык выключать весь в комнате свет, кроме одинокой лампочки возле входной двери, привык ложиться рядом, в нескольких сантиметрах, несмотря на то, что губы пересохли, слиплись, а сердце вот-вот остановится, и смотреть на потолок так, будто там что-то интересное. У него так много этого «привык», что уже нет пути назад. — Спасибо. — Тэхён улыбается. Чонгук тоже. — Было весело? — Гарри разбил кальян, Дакота уснула на коврике при входе в туалет… — говоря это, Тэхён прикрывает глаза рукой, неловко посмеиваясь. Он выглядит забавно, когда говорит о том, что чудят друзья. Чонгук не часть их компании, потому что у Тэхёна тоже много привычек, из-за которых больно в груди и нечем дышать. — Завтра иду на свидание с Кристи. — поворачиваясь, Тэхён широко улыбается. Широко и пьяно. — Это здорово, — выдавливает из себя Чонгук. Несмотря на то, что свет слишком слабый и не в состоянии развеять непроглядную темноту, которую не одолеет даже луна за окном, потому что жалюзи закрыты, ему видно абсолютно всё: и блеск в ореховых глазах, и искусанные губы, и то, как непослушные волоски лезут в глаза. Хочется заправить за уши, чтобы не мешали, но Чонгук не решается рисковать. — Могли бы пойти на двойное. — Что? — удивляется Чонгук. — Я и Кристи, ты и София. Тэхён жмёт плечами, мол, что здесь такого, а Чон смеётся, схватившись за живот. Так громко он смеётся, что получает возмущённый удар в плечо, ведь вообще-то головную боль никто не отменял, не так быстро действует обезбол, надо быть тише. Но Чонгуку сложно успокоиться, рёбра трещат. — Мы стопроцентные друзья, — сквозь смех. — Знаю, — улыбается Тэхён, пошутил, — это то же самое, что пойти на свидание со мной, верно? Чонгук смеётся ещё громче. А рёбра становятся пылью, падая в пятки. И это тоже входит в привычку. В комнате, размером с две кухни, стены, окрашенные в синий, и подоконник чуть ярче, на котором пустой термос и надписи маркером. «Здесь была София», «здесь был Тэхён» и всякие небылицы. Нет фразы «здесь был Чонгук». Он застрял в другом месте. Не там, где матрас без постельного белья и старенькая батарея, не там, где скрипучий паркет и полузакрытый ноутбук с фильмом ужасов на паузе. Не там, где за окном многоэтажные дома, а на деревянном кресле висит одежда, приготовленная на завтрашний день. Точнее — уже на сегодняшний. Он застрял в человеке. Тэхён часто так приходит, несколько часов спит, уходит после семи. Чонгук устал объяснять, что из-за такого режима страдает работоспособность, нарушается память, распыляется внимание и может резко меняться настроение. Это, кстати, самое меньшее из зол в длиннющем списке, но Чонгук почему-то ни разу не задумывался, что тоже спит меньше пяти часов в сутки. Но у него много сил, ведь без них не попасть в школу, где Тэхён, по присутствию которого организм успевает соскучиться за полтора часа. Тот себя не заставляет ждать, значит, Чонгук пришёл не зря, не зря пинал по дороге камни носками кроссовок, боролся со спадающей на лицо чёлкой, которую забыл уложить, и с совестью, невовремя напомнившей, что не дождался Софию, которая обычно по утрам заходит, потому что забыл, чувствуя себя потерянным из-за того, как неподвижно, боясь прогнать сон, лежал рядом с Тэхёном до самого утра. С каждым разом всё сложнее бороться со страшным «прикоснуться». Кстати, о лете. Чонгуку перспективы не нравятся — он будет видеть Тэхёна гораздо реже. — Зачем мне знать, что у воздуха нет формулы? — размахивает руками Тэхён, недовольный, что сейчас ненавистная химия, руками с недоумённым лицом, когда парни шагают по коридору. «Она есть, — думает Чонгук, — твоё имя». Но вслух не произносит. Почему Чонгук не может признаться в том, что любит? Возможно, он бы и хотел, но о том, почему всё-таки «не» напоминает та самая Кристи, которая неожиданно набрасывается Тэхёну на спину и целует поочерёдно в щёки. Тот смеётся, опускает её на пол, целует взасос посреди коридора, никого не стесняясь. Быстро у них завертелось. Как и с многими до этого. У Кристи тёмная кожа и волнистые длинные волосы, если с ней конкурировать, то надо хотя бы стройнее ноги и больше губы, а ещё блеском их покрыть, каким-то вкусным. — А где София, кстати? — спрашивает Тэхён, облизываясь. Чонгук не сразу слышит, ведь занят рассматриванием швов на джинсовке того, запоминает изображения на значках, которые на груди для стиля: чашка чая, что-то из аниме, листы папоротника и розовое мороженое. Эти детали заставляют сердце сделать пару болезненных ударов, а затем ещё и ещё. Исправно оно давно не функционирует. Тэхён — это смазливое лицо, на которое все с первых секунд ведутся, шикарный рост и изящное тело, что имеет способность цвести засосами; это беспричинный дикий смех до слёз, колкие подколы, шутки, мемы, прилетающие в чат ближе к утру; это лёгкость, беззаботность, о которой можно вечно говорить, и простое «не надо париться»; это запах алкоголя и поцелуев; это чай с веточкой мяты и ощущение, что больше не нужен сахар в кипятке; это до дыр заслушанные треки, потому что невозможно насладиться сполна ни с первого раза, ни с девяносто первого; это рассвет, когда под ногами пропасть, а балкон старый и ветхий. Не что-то хорошее или плохое, нет. Тэхён — это окружающий мир. — Здесь, — кивает Чон на другой конец коридора, где виднеется идущий к ним чёрный силуэт. Он мысленно благодарит солнечную систему за то, что всё сошлось именно так и ему не надо говорить позорную фразу «не знаю, я всё утро думал о тебе». — Привет! — радостно машет Тэхён, получает от Кристи локтем в бок. София, подойдя, коротко ему кивает, а с Чонгуком здоровается как обычно, приобнимая, ничего не говоря о том факте, что он о ней (сомневаться причин нет) забыл. И так всегда — Чонгук не отводит взгляда от рук Кристи, которые забираются под ту самую джинсовку. И так всегда. Надежда лишь на очередную ночь, когда Тэхён придёт, потому что задержится на вечеринке. Домой ему никак нельзя, строгие родители думают, что он тихо-мирно спит в своей комнате, ведь возвращаются ближе к одиннадцати вечера, когда в кровати под одеялом гора подушек вместо тела. В семь утра они разъезжаются по работам, что даёт возможность беспрепятственно вернуться в родные стены. Тэхён приводит себя в порядок, завтракает и в школу. По крайней мере, Чонгук надеется, что тот завтракает. После каждой вечеринки от Тэхёна пахнет громкой взрывной музыкой, пивом, дымом, иногда сексом, в крайнем случае — чужими губами. А Тэхёновы часто покрасневшие, налиты красным, искусанные. Чонгук знает, потому что рассматривает, когда они лежат на матрасе, раскинув руки. Пальцы никогда не соприкасаются. — И какие тебе нравятся? — разговор уходит не туда. Тэхён задумывается, хмыкая, а Чонгук даже не мечтает о том, что ответом будет «такие, как ты». Ночью разговоры всегда становятся честнее, и это стопроцентная правда. Парни могут откровенно поговорить совершенно обо всём, но только Чонгук знает, что врёт, когда дело подходит к разговорам о симпатии к кому-то, о любви. Люди ничего не знают о любви. Чонгук тоже. Просто уверен, что она где-то и к кому-то живёт. В простуженном ею сердце и к Тэхёну. — Думаю, стройные, с отличным чувством юмора… — загибает Тэхён пальцы, количество которых подходит к концу. Приходится намеренно не вслушиваться в слова, просто слушать голос, который заставляет трепетать. Чонгук влюбляется, снова. Снова и снова. И не понимает, как тот, кто может лепетать о нелогичных мультфильмах днями, делать тоненький голосок, кривляясь, подобно ребёнку, так просто говорит о девушках, на которых встаёт. Ах, да. Это нормально — обсуждать такое с друзьями. — Ты чувствовал подобное? Чонгук вздрагивает, мотает слегка головой и вопросительно мычит, хмурясь. — Чувствовал, как сводит челюсть, когда ты просто смотришь?.. Мне сказала Кристи... — Да, — Чонгук не даёт договорить. «Прямо сейчас», — умалчивает. Есть ещё сотни несказанных фраз, так бывает. Но ему не всегда удаётся держать рот на замке, когда София пытается что-то узнать, потому что её слова имеют способность подковыривать оболочку, добираясь до сути. Пусть там не то, что радует, но всё же важнее дежурных слов о том, что всё нормально, всё будет хорошо. Наверное, она слишком много читает, раз так умеет копаться в извилинах. — Ему нравятся девушки, — пытается объяснить Чонгук такой простой очевидной фразой, хотя всё гораздо глубже. Глубже глаз, которыми он захлёбывается. — Разонравятся, — София подмигивает, Чонгук превращается в неё — закатывает глаза. И они вновь в школе. Потом вновь дома. София приходит очень часто, что радует, ведь Чонгук не выносит одиночества, на него нападают собственные мысли (лучше пусть нападают мысли кого-то другого). Он не один сидит на балконе, не один смотрит на дом напротив, пересчитывая окна, в которых горит свет. Ночами люди действительно становятся откровеннее. С острого плеча Софии спадает бретелька лифчика, виднеющегося из-под майки, Чонгук на неё накидывает плед, укрывая от лёгкого щипающего ветра, даёт зажигалку и плюхается рядом, на соседнее кресло. То пропалено, как и плед, но не Чонгуком, ведь он предпочитает пассивное курение. Чонгук всего лишь наблюдает за малиновыми губами, которые сжимают фильтр, выдыхают едкий табачный дым, отлично понимая, что не «всего лишь», ведь здоровье страдает вдвойне. София тушит сигареты искусно. Одну за одной. — София, — зовёт Чонгук. Девушка оборачивается, вздёрнув подбородок. Немое «что». — У тебя было такое, что челюсть сводит? Та неотрывно смотрит перед собой, кажется, скользит по Чонгуку взглядом, цепляясь одновременно за всё и ничего, пока тень от ресниц покрывает кожу под глазами. — Однажды, — вместе с дымом. — И как это было? — Так, словно челюсть сводит. — она смеётся, Чонгук возмущённо фыркает, он не это хотел услышать, но, видимо, такие чувства не объясняют словами. У Софии прекрасный профиль, она запрокидывает голову, выпускает изо рта кольца. Её стройные ноги заброшены на небольшой столик, такие ноги можно увидеть лишь подобными ночами, потому что София прячется под слоями одежды. Её щит? Щит расколот прямо сейчас. — Это было ни с чем несравнимо, — всё-таки отвечает София. — Было? Больше… нет? — Нет. У Софии тоже есть привычки. — Больше нет. — она откашливается, потому что давится собственной ложью. Чонгук наблюдает за тем, как чёрные краски на небе смешиваются с ярко-оранжевыми, он царапает ногтем перила, пытается вывести какое-то слово. Отчётливо виднеется балкон Софии, на котором ноги Чонгука ни разу не стояли, а в квартире — всего ничего, потому что та такая же маленькая, как и его собственная, но внутри четверо жильцов. — Человек редко думает при свете о темноте, — шепчет София, — в счастье — о беде, в довольстве — о страданиях и, наоборот, всегда думает в темноте о свете, в беде — о счастье, в нищете — о достатке, — они с Кантом однажды вместе обедали, не иначе, — я ударю тебя, если ты будешь относиться ко второй категории людей, так что сделай что-нибудь. Первые шаги и всё-такое. — А ты бы как поступила? — Так, как и сказала, — у Софии свои привычки. София давится собственной ложью до подступающих слёз. — Всё в порядке? — Пойду, уже поздно, — говорит о времени суток? — До завтра. — Конечно. Чонгук снова забывает подождать Софию утром, потому что срывается раньше положенного времени в школу, пока в венах бурлит смелость (ничего радикального, но всё же). Он обдумал то, что сказала подруга, и не видит трагедии в том, чтобы попробовать изменить хотя бы одну деталь. Возможно, начать обнимать Тэхёна при встрече? Хлопать по спине. По-пацански. Они делали это несколько раз. Например, когда выигрывали раунд в компьютерной игре, заканчивали успешно учебный год, покупали любимые хлопья в супермаркете по скидке или радовались хорошему финалу напряжённого фильма. Тэхён в столовой за час до начала уроков, у него под глазами патчи, рядом сидит Кристи, прячет в сумку контейнер из-под них. Конечно, неужто Ким бы сам решил заняться красотой? Он и так бесподобен. Однажды София сказала, что Чон Чонгук идеализирует, не видит в Тэхёне изъянов… А у Чонгука были ответы. «Я вижу его недостатки, я не слепой», — один из них. И это правда. Он видит и осознает, что Тэхён меняет девушек как перчатки, пьёт алкоголь, что вредит здоровью, мало спит, он иногда прогуливает уроки, отказывается делать домашнее задание. Тэхён часто относится к серьёзным вещам несерьёзно, морщит недовольно нос, будто ему восемь лет, а не восемнадцать, ругается матом, может сказать что-то грубое, хотя, скорее, чересчур прямолинейное. У Тэхёна плохие отношения с родителями, а ещё обветренная кожа на губах. Уши у него не пробиты. Как это относится к недостаткам? У Чонгука нет повода прикоснуться к мочкам, нет возможности сказать «дай рассмотрю новые серьги поближе». Это ужасно. А ещё у Тэхёна самый кошмарный мобильный оператор, из-за которого парни практически не созваниваются, потому что уходит на это много денег. Тэхён звонит, когда решает прийти внезапно. Точнее — когда ему необходимо прийти. Вывод один. Влюбляются даже в недостатки. Даже в то, что может оттолкнуть. — Тэхён! — Чонгук машет рукой, Чонгук всегда какой-то другой, когда тот в поле зрения. — О, какие люди! — восклицает Ким, переводя внимание на друга. Ожидаемо всё теряет краски, кроме необычной улыбки с плавными уголками. — Ты чего тут? — Просто, — всё, на что Чонгука хватает. Он садится напротив за круглым гладким столом, вытягивает ноги так, что они в нескольких сантиметрах от ступней Тэхёна, старается не смотреть в глаза. Но всё равно влюбляется. Снова и снова. Или энергетика, или харизма, или просто какой-то бес подталкивает к тому, что не суждено откусить и попробовать, но факт на лицо. Краснеют даже уши, кажутся намного насыщеннее чёрной худи, почти невесомо прикасающейся к телу. Это не прикосновения Тэхёна, конечно, но хочется представлять, что они. — Где София? — спрашивает Кристи. Чонгука бесит вопрос, они не сиамские близнецы. — Без понятия. Все в школе знают, что Чонгук и София — не разлей вода. Они и рядом постоянно, и похожи: что внешностью, что стилем одежды. Ну конечно, ведь София носит его вещи, они даже пахнут его дешёвыми духами. До роскоши Чонгуку далеко. Но одновременно с этим — рукой подать. Тэхён сидит прямо перед ним и пьёт апельсиновый сок, специально громко всасывая жидкость через трубочку, чтобы Кристи смеялась. «Я люблю тебя», — думает Чонгук, громко вздыхая. — Всё хорошо? — Да, — этому он научился у Софии. Из необщего — только рост. (Просто лгут разным людям.) Чонгук всё же решается — он не простит себе, если не рискнёт. Поэтому он делает это. Круг второй. Обнимает. Обнимает, когда Тэхён подлетает к нему на крыльце после уроков, пытаясь ущипнуть за нос. Чонгук дышит Тэхёну в шею, но лишь долю секунды, ведь по-пацански не обнимаются, крепко прижимаясь. Девиз штата Айдахо: «Будет всегда». Почему нет продолжения, можно ли самому придумать? Чонгук смотрит перед собой, прямо на то, как Тэхён неловко смеётся, начиная что-то рассказывать. Обычные новости из жизни, которые и интересно слушать, и как-то больно. Чонгук не часть историй. Разве может кому-то Тэхён рассказывать о нём? Вряд ли. Почти два миллиона людей в штате, где-то двести тысяч человек в городе, но лишь один, прикосновений которого хочется. «Будет всегда невыносимо». Да? — Кстати, не знал, что ты тактильный, — хихикает Тэхён, закидывая на плечо руку, когда парни идут к дому. В крупном городе узкие улицы. И один человек. Прикосновений которого хочется. Все остальные разы, когда Чонгук касается чаянно и нечаянно — Тэхён не обращает внимания, ни слова не говорит, будто они всегда так общались. Будто Чонгук всегда ерошил его волосы или щёлкал по носу, будто всегда поправлял лямку портфеля на плече и хлопал по нему несколько раз. Кажется прекрасным времяпровождением — смеяться в унисон. Потому что люди вокруг смешные или они сами, потому что Тэхён обляпал новую ветровку клубничным йогуртом и забавно вздыхает, спрашивая у вселенной «почему». А действительно. Почему? Почему, вселенная, ты так жестока? — Веришь в прошлые жизни? — задаёт Тэхён вопрос, над которым можно думать бесконечно. Чонгук поджимает губы, даже перестаёт жевать. София научила мыслить так, чтобы нырять глубоко-глубоко. Парни сидят на газоне у школы, обеденный перерыв. Травинки перебираются босыми пальцами, между ног Чонгука мяч, который он собирался побросать в кольцо, но планы нарушил один прекрасный знакомец. — Верю. — Мы наверняка были знакомы! — радуется Тэхён. Его глаза превращаются в полумесяцы, которые сверкают из-под ресниц. Интересно, щекочут ли они кожу, когда глаза закрываются? — Если были царями, то наши империи были дружными, если солдатами, то на передовой плечом к плечу, если цветами, то из одного букета!.. Он продолжает, Чонгук слушает и запоминает. Если цветами, то из одного букета… Можно поспорить, ведь все цветы Чон называет именем Тэхёна. Все, что были, есть и те, что будут однажды. Тэхён не прекращает звать на вечеринки, так умоляет пойти с ним, что Чонгук даже соглашается, поддавшись и зная примерный исход. На нём серая футболка с настолько длинными рукавами, что больше похоже на кофту, волосы растрёпаны, словно не на тусовку, а в кровать, спать. Во всём остальном — отлично. Модные джинсы и кеды, отсутствие синяков под глазами, потому что София добродушно помогла замазать их тональным кремом. — Иди уже, — пытается вытолкнуть та из квартиры. Это нормальная практика, когда София остаётся в доме Чонгука, когда тот идёт в магазин за хлебом и молоком. Сейчас поменялась только причина и количество времени, что парень будет отсутствовать. — Если я вернусь весь в слезах, — нервно улыбается Чонгук, не решаясь переступить порог, — ты меня пожалеешь? Бедного, несчастного, — шутливо выпячивает нижнюю губу. Лицо Софии говорит «боже, ты дурак». — Конечно, — она обнимает, тычась в грудь носом, пользуется тем, что касается Чонгука, и всё-таки выталкивает за порог, — но без победы не приходи, герой-любовник. София хлопает дверью, из-за чего кожа покрывается мурашками. Ведь это действительно происходит на самом деле. Чонгук решает пройтись пешком. Пока идёт, о многом думает, но не о том, что его ждёт на вечеринке, старается как-то себя отвлечь, чтобы выглядеть непринуждённо. Поэтому, когда он подходит к дому, адрес которого Тэхён скинул, и бровью не ведёт при виде роскоши, к которой совсем не привык. Три этажа, хоромы, идеальный газон, статуэтки всяких сказочных существ между полян с цветами и небольшой фонтан, который светится тускло-белым. В окнах ярко и силуэты многих людей, потому что вечеринка популярная, как и человек, который её проводит, но Чонгук даже имени его не знает. И не пытался узнать. Возможно, Тэхён говорил, но лишнюю информацию запоминать ни к чему. Чон пришёл совершенно не из-за тусовки. Может быть, совсем чуть-чуть, из-за алкоголя, который находит на кухне. Музыка играет настолько громко, что скручиваются в трубочку уши, но Чонгук умело игнорирует весь шум, наливая себе пиво в стаканчик, и людей, с которыми время от времени сталкивается, потому что народа действительно много. Все выглядят на ура, с минимальным количеством одежды, потому что жарко. Возможно, из-за выпивки, возможно, из-за танцев, возможно, из-за того, что в воздухе концентрация секса превалирует. Чонгук ищет взглядом Тэхёна, наперёд зная, в каком тот состоянии и с кем, потому что «я напьюсь в хлам, со мной будет Кристи». Да, дрожат даже коленки, потому что именно из-за этого Чонгук всегда избегал подобных собраний, но раз уж он решил хоть как-то попытаться изменить своё отношение к Киму… точнее, не отношение, а то, как сам Чонгук себя рядом с ним ведёт. Возможно, стоит попытаться стать одним из тех, кто веселится ночами напролёт, а не лежит у себя в комнате, ожидая стуков в дверь или телефонного звонка? Тэхён наверняка не подозревал, что его контакт в быстром наборе. Уже несколько лет. За запястье Чонгука цепляется симпатичная девчонка, он извиняется в духе корейского подростка, кланяясь, потому что нервничает и потеют даже виски, поэтому возвращается к корням. Да и он никогда не сливался с американскими толпами. — Чонгук! Чонгук! — слышит парень как из-под толщи воды, оборачиваясь на зов. Там счастливый Тэхён с Кристи на бёдрах и стаканчиком пива в руках: улыбается и машет. Боже, это затмевает всё остальное, если честно. — Тэхён! Чонгук спешит к нему. Плюхается рядом на диване, поздоровавшись хлопком ладоней, кивает Кристи, и откидывается на спинку дивана так, словно уже устал. — Как тебе вечеринка? — радостно спрашивает Тэхён. — Сейчас мы пойдём танцевать, ты почувствуешь вкус, обещаю! Чонгук цепляется за «обещаю», потому что это слово синоним слова «надежда». Он так глуп, разговоры с Софией проходят зря. «Обещаю» — плохое слово. Рубашка на Тэхёне расстёгнута на пять пуговиц, слегка видна его грудь, хочется коснуться, но противопоказано, потому что есть другой человек, чьи пальцы гуляют по коже. Кристи жмётся ближе, наверняка и её волосы ласкают, проводит языком по щеке, Тэхён прикрывает глаза. Это больно бьёт, потому что прикрывать глаза равно удовольствию. — Кристи, мы пойдём потанцуем, ладно? — мурлычет Тэхён на ухо, а Чонгук почему-то слышит, несмотря на шум. Кажется, у него есть функция перенастройки только на голос Тэхёна. Автоматическая функция. Врождённая, ведь работает идеально. — Я уже натанцевалась. — она впивается в губы поцелуем, размазывает красную помаду по гранатовым губам и улыбается во все тридцать два, когда кусает Тэхёна за язык, а тот шлёпает её по ягодице в отместку. — Поэтому я пойду с Чонгуком, — говорит Тэхён, аккуратно скидывает с себя девушку и хватает под локоть сидящего Чона, отчего тот сразу же растворяется в ворохе событий. Они посреди гостиной и в толпе, тёмно-фиолетовый свет освещает помещение, он мигающий, но глазам на удивление спокойно. В отличии от сердца, которое ходуном, потому что у пьяного Тэхёна глаза другого цвета: они темнее, чем обычно, но разве Чонгук не должен был к ним привыкнуть? Сейчас всё по-другому. Всё по-другому, потому что Тэхён напротив и он танцует, поднимая руки, Чонгук старается хоть и неуклюже, но повторять за ним. Мимо двигающейся под музыку толпы лавирует рослый подросток с подносом, на котором самые разнообразные шоты, и Чонгук не отказывается от того, чтобы опрокинуть в себя один-другой. Он не понимает, когда дело доходит до пятого-шестого, но знает, что это для него многовато. Они всё также танцуют, кожа покрывается едва ощутимым слоем пота, а в уголках губ застыл алкоголь, который лился через край, слышен смех Тэхёна, к ним обоим жмутся три девушки в вызывающих платьях, которых, ради приличий, что прописаны в статутах о вечеринках, надо обнимать за талию. Чонгук теряет себя в моменте, теряет себя вообще, когда «случайно» обнимает так же Тэхёна, который реагирует абсолютно нормально и приобнимает в ответ, начиная во всё горло орать любимую песню. Как двигаются его губы… — Скажи, что это супер! — кричит Тэхён-любитель-развлекаться. — Да, супер! — отвечает ему Чонгук. Чонгук, который двигает бёдрами ломано-криво, потому что всё внимание на взъерошенные русые волосы и тонкую цепочку на шее, потому что у него пальцы свело в местах прикосновений, потому что у него только один ориентир, который сбивает с толку. Можно было бы многое представить, например, то, что момент интимен. Для них двоих. Но стоит пошире распахнуть глаза — нет. Комната в дыму кальянов, их запахи бьют в нос, Чонгук грустит, потому что не может чувствовать духи Кима, но забывает об этом, когда они пьют коктейль из одной трубочки по очереди. Это поцелуи. Пусть и косвенные. Пусть и коктейль этот — девушки, которая решила с ними позаигрывать, предложив выпивку. Одна-вторая… четвёртая-пятая… Чонгук танцует, Чонгук дышит свежим воздухом, Чонгук в уборной, Чонгук умывается ледяной водой. Он первый раз в своей жизни перебрал, и он первый раз, стоя уже на втором этаже чужого дома в попытках найти тихое место, сползает по стене вниз, потому что за углом знакомый шёпот. У Чонгука нет конкурентов. Не он — вне конкуренции, а все они. Все те, кого Тэхён целовал, целует и будет. Да, они лучшие друзья, Ким относится к нему замечательно, идеально, так, как этого требует дружба… Но Чонгуку нужно совсем другое, и он чувствует себя паршиво, потому что не может с этим ничего поделать. Он зажимает ладонью рот, заталкивает в себя свои «хочу» и крики, слушая то, как Тэхён признаётся в симпатии и в то, как шуршит одежда. Чонгук может представить, что признаются ему? Всего лишь нужно во фразах менять имя. Женское на мужское. Чонгук понимает, что все его планы рушатся и домой он пойдёт один, потому что Кристи стонет «останешься сегодня у меня?», а Тэхён соглашается. И всё так, как должно быть, но сердце Чонгука только что проткнулось острой шпилькой блестящих туфель в стразах, сердце Чонгука обречено вечно обливаться кровью. А ещё паршивее то, что он чувствует себя Тэхёном, когда вваливается в квартиру, где его ловят руки. — Выглядишь паршиво, — старается бодрым голосом произнести София. И сама она не очень, не спала. — Всё равно до меня нет никому дела… — бессвязно бормочет парень, пытаясь сбросить кеды, которые в итоге помогает расшнуровать и снять София, потом ведёт в комнату, придерживая за талию, и укладывает Чонгука на матрас. Раздевает, укрывает одеялом, ложится рядом, закуривает. Хочет, наверное, убить таким образом. А разве есть за что? — Как прошло? У Чонгука как минимум кружится голова, как максимум — потолок, кудрявые волосы Софии превращаются в змей и расползаются по комнате. Они шипят. Как сигарета, когда её обжигает огонь. А ещё суровая реальность подсовывает в нос запах рвоты, хочется чистить зубы до кровавых дёсен. — Паршиво, — вздыхает Чонгук, — там весело, но там нет ничего моего. — Твой друг, — жмёт София плечами, поворачиваясь лицом к Чонгуку. — Я не хочу, чтобы он был моим другом… — шепчет парень с такой виной, будто предал страну. А это и правда равносильно в его понимании. Он не ценит того, что есть, хочет большего… Это эгоистично. Все влюблённые так поступают? — А чего ты хочешь? — Ты знаешь… — Озвучь. Чонгук не обращает внимания на то, что непроглядная ночь и им двоим уже давно пора спать, потому что завтра в школу. Он начинает рассказывать. — Я хочу, чтобы он смотрел на меня так, как я на него… — и на одном дыхании — обо всём, о каждой мелочи, даже о температуре воздуха. София внимательно вслушивается в каждое слово, рассматривая большими грустными глазами. — Ты его любишь, так? — Так. — Не признаёшься, потому что вы друзья, потому что он по девочкам, потому что у тебя нет шансов? — Да, — сглатывает Чонгук. София задумчиво хмыкает. — И ты знал об этом с самого начала? — Да. — Зачем влюбился? Чонгук прикрывает глаза (жестокий вопрос), хочется разодрать грудь, ведь не его прерогатива — выбирать любовь, кто-то другой управляет этим, но парень всё же вспоминает каждую мелочь. Ему хочется уметь рисовать, чтобы сейчас изобразить ауру Тэхёна, которую невозможно достаточно точно описать словами, лишь кое-как. — Я не был влюблён с первого взгляда, — на грани слышимости, — я просто понял, что он стоит разбитого сердца. — Понимаю, — Чонгук замечает, как София поджигает ещё одну сигарету, чтобы курить сразу две. — Ты невероятна, — потрясённо выдыхает парень, но с толикой осуждения. — Спасибо. Днём Чонгук перемены проводит в уборной, потому что ему плохо после вечеринки, он то умывается водой, то сидит на подоконнике, наблюдая за школьным двором. Он на подсознательном уровне ищет знакомую макушку, но желаемый человек появляется за спиной, заставляя вздрогнуть и резко обернуться на голос. — О, Чонгук, наконец-то я тебя нашёл! — восклицает Тэхён. Он быстро подходит, хлопает по спине и осматривает оценивающим взглядом, присаживаясь рядом. От прикосновения бёдер хочется волком выть. — Почему так быстро сбежал, неужто нашёл себе какую-то девчонку? Я знал, что ты тот ещё обольститель! Чонгук смеётся и мотает отрицательно головой. Эти слова точно не о нём, а Тэхён выглядит свежо, словно не пил почти всю ночь: волосы уложены, спортивный костюм идеально выглажен, он из тех, на ком не найдёшь и пылинки, чтобы выдумать повод и прикоснуться, стряхивая. — Мне просто стало нехорошо, вот и ушёл. — Почему ты не сказал мне? Я бы ушёл с тобой, — взволнованно щебечет Тэхён. Колени соприкасаются тоже. Тесное помещение с множеством туалетных кабинок и умывальником становится самым уютным местом на земле. Потому что они встречаются тут почти каждую перемену. Каждый день. Каждый день имеет смысл. Наверное, это нечестно, что Чонгук (который постоянно об этом думает) знает о Тэхёне всё, а тот о нём — не знает очень важной детали. На то она и деталь, верно? Чонгуку страшно стереть широкую улыбку с лица, адресованную ему. Вдруг потом её не станет? Он держится. Тэхён совершенно не конфликтен, он может уладить любую ситуацию, заболтав оппонента до смерти. Они потом ещё вместе пойдут на вечеринку, чтобы оттянуться. Были случаи. Тэхён инициативен, когда дело касается того, чего ему хочется, в скучных для него делах — наоборот. Не подстраивается под других, поэтому не станет подбирать слова, когда Чонгук скажет «я гей». Ким Тэхён хороший человек, щедрый, душу отдаст лучшему другу, если тот попросит. Но никакой хороший человек не может полюбить по чьей-то просьбе, как и любой другой. Чонгуку страшно стереть широкую улыбку с лица, адресованную ему, поэтому он никогда не затрагивал тему своих чувств. Это его дело. Его проблема. Если бы всё было взаимно — давно бы решилось. Но однажды всё происходит само собой. Парни на спортивной площадке недалеко от дома Чонгука: они собираются так частенько, чтобы позаниматься. Тэхён постоянно кряхтит, жалуется на то, что он слишком хиленький для ста подтягиваний в отличие от Чонгука, который по вечерам занимается и у себя в квартире, где даже сооружён собственноручно турник. — Давай, ты сможешь! — смеётся Чонгук, плюхаясь на лавочку. Тэхён извивается, ухватившись руками за металлическую конструкцию, и сам смеётся, потому что это действительно забавно. — Надо меньше пить в свои восемнадцать! — Меня устраивает моё телосложение! «Меня тоже», — думает Чонгук, когда жадными глотками пьёт воду из бутылки. Та с уголков рта капает на футболку, но сейчас совсем другие заботы — то, как изящен Тэхён, даже в невыгодном положении, как мешковатая одежда очерчивает его острые ключицы, как выпирают тазовые косточки, когда тот прогибается, делая упражнения. Это невыносимо. — Я выпускаюсь в этом году, — внезапно говорит Тэхён, садясь рядом. Он раскидывает ноги по обе стороны, участки кожи, которые видны, блестят от пота, — ты единственный человек, с которым не напиться, а поговорить по душам. Давай в один и тот же колледж? Единственное, что решил для себя Чонгук — просто быть рядом. И пусть, что другом. — В архитектурный? — улыбается Чонгук, сдувая со лба чёлку. — Алкостроительных не существует? Тэхён обаятельно подмигивает, закидывает руку Чонгуку на плечо и с умным видом говорит: — Может быть, там бы тебя научили, как следует пить. — Чон на это лишь фыркает под тихий смех. На площадке в такое время обычно никого нет, поэтому Чонгук ловит момент, напивается им, как первоклассным алкоголем, до тех пор, пока не обрывает разговоры телефонный звонок. София и 18:00 — она пунктуальна, Чонгук — нет, как оказалось. На запланированную встречу он уже опоздал. — Засранец, — первое, что говорит девушка, когда Чонгук отвечает. Он виновато вздыхает, облокачиваясь о ствол дерева, и прислоняется к нему лбом. — Как долго тебя ждать? Мы собирались сделать домашку. — Через час? — с вопросительной интонацией отвечает Чонгук, за что получает выговор, после он исправляется. — Прости, прости, ладно? Я и не заметил за занятиями, как пролетело время… — Спорт твой всего лишь отговорки, ты ходишь поглазеть на пресс Тэхёна, — издевается подруга. Чонгук шикает на неё, бросает опасливый взгляд на Кима, который, ничего не подозревая, начинает отжиматься от пола, пачкая руки землёй. — Он не показывает здесь пресс, мы в одежде, София, — заговорчески шепчет Чонгук, прикрывая рот ладонью, — не говори глупостей. — Тогда я тем более не понимаю, что ты там забыл. — она смеётся, Чон расслабляется, почти скатывается вниз, чтобы устало сесть или лечь, начав пересчитывать ещё не виднеющиеся звёзды. — Встретимся. — она сбрасывает. Чонгук делает вид, что ещё слушает, не отнимая телефон от уха, чтобы украдкой наблюдать за тем, как справляется Тэхён. Бывают моменты, когда ему приходится в чём-то помогать, поддерживать за спину или показывать новые упражнения, которые высмотрел в интернете. Задумавшись, Чонгук не сразу понимает, что он действительно в положении лёжа и пересчитывает те самые ещё не виднеющиеся звёзды. — Прошло целых десять минут, ты чего? — Тэхён весело ложится рядом, стукнув по плечу в попытке привести в себя. — Кто звонил? Чонгук поворачивает голову вбок, чтобы наткнуться на профиль Тэхёна. Подушечки пальцев зудят — хотят касаться. — София. — О, эта девчонка… — небрежно бросает Тэхён, тоже поворачиваясь к Чонгуку. — Она на всех смотрит своими зелёными так по-злому, как и на меня? — хрипло смеётся, но вполне серьёзно продолжает. — В таких не влюбляются. — Что? Почему? — Странная какая-то, — жмёт Ким плечами, — да и не очень похожа на девчонку. — Ты погряз в стереотипах, — улыбается Чонгук, наблюдая за тем, как ветер путается в русых волосах Тэхёна. Бой. Встать бы с холодной земли… — Влюбляются в любых. В идеальных и далёких от идеального. Тэхён мотает головой, срывает несколько травинок и бросает, шутя, Чонгуку в лицо, а тот уворачивается, упорно возвращаясь взглядом к беззаботному лицу. — Пусть. Если в таких, как София, влюбляются, то они — дураки, как и те, кто влюбляется в таких, как я, — смеётся Тэхён. — Я, получается, дурак? — снижает Чонгук голос до шёпота. Брови парня напротив него недоумённо взлетают вверх, а губы слегка приоткрываются. — Боже! Господи! — Тэхён подскакивает, принимая сидячее положение, и начинает тормошить Чонгука, чтобы тоже поднимался. — Неужели ты влюблён в Софию?! Это сенсация! — в его глазах плещутся буйные волны интереса, любопытства, удивления, радости… чего угодно из того, что заставляет Чонгука содрогаться всем телом. Круг третий. — Нет, не в неё, — отвечает Чонгук. Пальцы Тэхёна так и замирают на плечах. Тот сначала перестаёт улыбаться, потом хлопает заторможено ресницами, пытаясь разглядеть в мимике Чонгука какой-то подвох, но ни намёка на шутку или скрытый смысл — всё прямо и прозрачно на тоже сбитом с толку лице. Чонгук этого не планировал. — Но… Тэхён не успевает больше ничего сказать, потому что Чонгук подрывается со своего места и, спотыкаясь, быстрым шагом идёт в сторону дома, спустя шестьдесят метров срываясь на бег. Ему так стыдно и так хочется скрыться от всеобщего позора, что он напрочь забывает о спортивной сумке, оставленной у скамейки, не обращает внимания на то, что наступает на развязанные шнурки кроссовок, отчего те, белоснежные, пачкаются в грязь. Чонгук влетает в подъезд пулей, а почему — и сам не знает. За ним никто не гонится. Это очевидно. Драма ни к чему — он просто сглупил. Чонгук врезается в Софию на тесной лестничной клетке, та пыталась вынести мусор, но, бросив пакет на бетонный пол, обхватывает обеспокоенное лицо Чонгука руками, становясь на носочки, чтобы рассмотреть потрясение в глазах. Парень тяжело дышит, пытается связать пару слов, но не получается. — Помолчи, помолчи. — София заключает Чонгука в объятия, обхватив его руки, из-за чего все рваные жесты руками прекращаются. — Помолчи. Её пальцы зарываются в волосы, перебирают их, Чонгук лишь мотает головой и тычется в её плечо лбом, сильно жмурясь. — Я дурак? — Да, — тихо говорит София, что заставляет Чонгука улыбнуться. — Ты такая добрая. — руки Чонгука находят её лопатки, размещаются там и уже не дрожат. — А я такой дурак… — Что произошло? — Я дурак… София закатывает глаза. — Скажи что-нибудь новенькое, — просит она, тихо посмеиваясь, — но только после того, как я выброшу мусор. Будь в квартире, понял? Чонгук быстро-быстро кивает, скрываясь вскоре за дверью. Все внутренности бешено колотятся, парень прикладывает к груди ладони, чтобы хоть как-то успокоить себя, состояние сравнимо с тем, если бы он прыгал с парашютом, боясь высоты. Эйфории после удачного спуска нет — Чонгук разбился, не справившись с управлением. Он так и говорит Софии, которая запихивает в него овсяную кашу с порезанными маленькими кусочками бананами. — Я облажался по полной программе. — А что он ответил? — любопытствует подруга. Чонгук замирает, прекращая жевать, и поджимает губы, мол, действительно интересный вопрос. — Ты бы видела его… Он смотрел на меня так, словно я убожество… — Глупости. — качает девушка головой. — Он просто был удивлён. София поднимается из-за стола и задвигает шторы, которые повесила, сняв из окна своей комнаты, потому что закатный свет бьёт в лицо, в это время Чонгук погружается в себя, залипая в одну единственную точку на заляпанной смальцем плите. Ему просто надо было промолчать… Просто промолчать… Или отшутиться как-нибудь. А теперь он вынужден нервно стучать пальцами по столу в поисках решения, выдерживать сочувствующий взгляд Софии, слушать, как противно-мерзко свистит чайник и понимать, что так бывает. Так случается. Разве он может что-нибудь сделать? Слов не вернуть, можно сказать новые, но Чонгук онемел. Открыть чат с Тэхёном (уже среди ночи), лёжа в кровати, чтобы попробовать написать сообщение, — кажется неплохой идеей. Но. Пальцы, конечно, не слушаются, поэтому приходится то печатать, то стирать, а потом снова печатать заново несуразный бред, что-то вроде «это была шутка, бро», «какие там сегодня вечеринки, я бы сходил». Это продолжается до тех пор, пока не раздаётся дверной звонок, заставляя сжаться до минимальных размеров, потому что слишком неожиданно, волнующе, страшно. Чонгук уверен, что Тэхён. Он это понимает по тому, как топчутся у двери ступни сорокового размера. Знает звук шагов. Но открывать не спешит, потому что не представляет, как себя вести. Раньше Чонгук не боялся, что его внимательные и мечтательные взгляды будут трактовать как-то иначе, нежели просто дружеские; раньше Чонгук не боялся, что его губы, намазанные гигиенической помадой в ветренную погоду, будут объяснять с точки зрения его ориентации; раньше Чонгук не боялся, что Тэхён взглянет с осуждением на множество серёжек в ушах, кольца на пальцах… Рука на ручке и не думает тянуть ту вниз. Чонгук прислушивается к дыханию за порогом, слышит шуршание ветровки. Это наверняка та, которую Тэхён купил совсем недавно, — с капюшоном, на котором нарисованы минималистичные растения. По-детски… Но Тэхёну идёт, его милому лицу… — Чонгук, открывай уже… Мир уходит из-под ног. — Я знаю, что ты меня слышишь. — мир уходит из-под ног (2). И выход есть. Но где-то в другом месте. Чонгук распахивает дверь, не смотрит Киму в глаза, пропускает внутрь того, кто привычными действиями разувается, раздевается и плетётся в спальню, укладываясь в позе звёздочки на матрасе. Чонгук своим глазам не верит, поэтому неловко трёт их, когда стоит при входе в свою комнату, нервно перебирая пальцами ног воздух, и ловит взглядом каждую мелочь и каждый вдох-выдох Тэхёна, следя за его грудной клеткой. Волосы рассыпаны по подушке, которая сбилась в комки, и Чонгуку приходит ужасная мысль в голову… Найти потом несколько волосков, когда Тэхён уйдёт, отнести к гадалке, попросить рассказать о судьбе… А может быть, приворот?.. Зелье забвения?.. Парень мотает головой. — Ложись уже, — шепчет Тэхён, и Чонгук не медлит. Они лежат несколько часов в молчании (сложно), слушая одно лишь тиканье часов. В какой-то момент Чонгуку кажется, что он слышит, как закрываются и открываются веки. Настолько тихо. И в два раза более неловко, чем он себе представлял, потому что кожа Тэхёна в паре сантиметров, потому что кожа Тэхёна тёплая и это чувствуется. — Я нравлюсь тебе? — не то спрашивает, не то утверждает, а у Чонгука холодеют босые ступни. Как у мертвеца. Осталось вынести ногами вперёд. Тэхён не смотрит в его сторону, взгляд направлен в окно — на многоэтажки, погружённые во тьму. — Я люблю тебя, — признаётся Чонгук. Если уж быть искренним, то на всю. Если пугать чувствами, то по полной программе. С головой и в омут. В болото. — Как друга? — Нет. Хочется истошно выть раненым зверем, когда Тэхён тяжело вздыхает, когда он заметно пальцами перебирает болтающиеся на своих бёдрах штаны в попытке подобрать слова. Чонгуку хочется лишь лежать вот так до скончания веков, пусть и чувствуя, что не всё в полном порядке. Пожалуйста. — Мне жаль, что я не люблю тебя так, как это делаешь ты… Я даже не представляю… — Помолчи… Давай помолчим… — на грани слышимости вторит Чонгук, переворачиваясь так, чтобы уткнуться лицом в подушку, и подбирает ещё одну под себя, обнимая. Чтобы занять руки, которые совсем к другому тянутся. — Не подумай, я ничего не имею против геев или бисексуалов, — спешит оправдаться Тэхён, замахав отрицательно руками, — просто ты мой лучший друг, даже не знаю... как посмотреть на тебя иначе… Он продолжает говорить, а каждое слово по сердцу ножом. Каждое «друг» — сломанная извилина в мозгу. Чонгуку так до слабоумия недалеко. — Я не хочу тебя терять, понимаешь? Знаешь, у меня такое было, что, лишь поцеловав кого-то, я понимал, что чувствую что-то… Ну, мы могли бы с тобой… Поцеловаться, чтобы проверить мои ощущения? Это не кажется мне чем-то ужасным, я ведь… «Я ведь целуюсь со многими, — продолжает мысленно Чонгук, — для меня это не имеет значения, мне всё равно». — Хуже точно не будет, — уверят Тэхён, — если ты любишь, то дальше некуда. Может, после поцелуя я вообще тебе разонравлюсь? А если я не люблю, то либо так и останется всё, либо ты мне начнёшь тоже нравиться. Понимаешь? Хуже не будет. Чонгук садится, смотря на Тэхёна, склонив голову, а во взгляде читается «почему ты надо мной издеваешься таким способом». — Я серьёзно, — тише прежнего говорит Тэхён, понимая не с полуслова. С полувзгляда. Они писали в одних и тех же кустах, так и устанавливается прочная эмоциональная связь. — Можем поцеловаться, если ты этого хочешь. — Тэхён садится напротив. — Этого не хочешь ты. Парни соприкасаются взглядами. Чонгук опирается на одну руку полулёжа, а Ким наклоняется к нему, оставляя десяток сантиметров между губами. Его ресницы пахнут звёздным небом… — Хочу, просто иначе. «Ради эксперимента», — крутится в голове у Чонгука, но он всё равно прикрывает глаза и приоткрывает губы, когда чувствует на них горячее дыхание. Круг четвёртый. Тэхён подаётся вперёд, прошептав что-то вроде «с богом» как-будто перед алкогольным запоем в неделю, и Чонгук забывает о том, кто он на самом деле. Влюблённый или любимый — какая разница? Тэхён стоит разбитого сердца. Те самые губы, которые могут рассказывать уймы весёлых историй и широко улыбаться — очень мягкие, опьяняющие, сладко-горькие. Чонгук не отдаёт себе отчёта, когда шумно тянет воздух через нос, действительно почувствовав что-то странное в животе. Тэхён его щеку накрывает рукой, на пробу двигая губами, и слюна смешивается так же, как вращается Земля вокруг Солнца. Жизненно необходимо. Чонгук не отдаёт себе отчёта, Тэхён отрывается спустя минуту, переводит дыхание, утыкаясь лбом в лоб Чонгука. Тот отказывается открывать глаза, ни за что. — Нормально? — шепчет Тэхён прямо в губы. Это их обжигает. — Нормально, — еле ощутимо кивает Чонгук перед тем, как его снова увлекают в поцелуй, но не такой, как прежде. Тэхён двигает губами искусно, языком — медленно, тягуче, но уверенно, пробирается в Чонгуков рот, обводя ряды зубов, и всё кажется невозможным сном, когда Чонгук ощущает через тонкую ткань одежды под своими ладонями кожу. Ладонями, которые размещены на талии, ладонями, которые могут коснуться любого участка тела, если им позволить, но Чонгук останавливает себя, довольствуясь тем, что уже имеет. — Ляг, — шепчет уже который раз Тэхён, обмазывая губы слюной, и толкает в грудь, отчего Чонгук действительно валится на бок, а тот — рядом, продолжая целовать, но не забираясь целиком сверху, лишь закинув слегка ногу на бедро. В этот момент комната становится в сто раз уютнее. Чонгук романтик, и ему кажется, что так ощущается дом, а потом его живота касаются пальцы, забравшиеся под футболку. Щекотно. Это вынуждает хрипло смеяться в поцелуй, а Тэхён, зная слабые места, пробирается маленькими шажками к рёбрам, чтобы пальцы развлекались между ними. Чонгук извивается на матрасе, пытаясь избавиться от таких ощущений и одновременно не, потому что это самое приятное, что с ним когда-либо случалось. В его объятиях Тэхён, он сам — в объятиях Тэхёна, они целуются. Кто ставит жизни на паузы? Чонгуку срочно это надо. — Ты хорошо целуешься, — шепчет Тэхён. Наверное, подбадривает, потому что у Чонгука было совсем мало опыта в любовных делах. — Ты тоже. — Тэхён хмыкает, проникает языком в рот глубже. «Ты тоже», — слишком очевидная похвала, слишком. Ведь Тэхён — это непостоянство и разные девчонки, то поцелуи, то секс, то ещё невесть что. Ведь Тэхён — это «давай встречаться, ты мне нравишься», а через неделю он приходит к Чонгуку с фразой «мне надоело, хочется чего-то нового». И с Кристи так случилось. (Круговорот в природе.) А Чонгук в пищевой цепочке самое мелкое насекомое. Он старается хватать воздухом ртом, не теряя губ, хотя сам потерян, и блуждает руками в рассыпчатых волосах. Он не знал, что однажды так будет. Пусть эти поцелуи — не в его пользу, он выиграл уже для себя кое-что. Тэхён прекращает целовать и чуть отодвигается, уже прекрасно устроившись впритык. Можно беспрепятственно чувствовать, как вздымается его грудь. Даже в такой темноте его покрасневшие блестящие губы отчётливо видны. Молчание, потому что Чонгук ни за что не спросит «ну как там твои чувства». Молчание, потому что в глазах Тэхёна «всё как со всеми, прости». Сожаление? К чёрту. Чонгук сам притягивает Тэхёна за ворот футболки, повалив на себя, и не собирается тратить время на то, чтобы думать. Он слишком много думал. Тэхён отвечает, потому что «всё как со всеми». Бывает такое, что действия превращаются в негласное соглашение, потому что вслух не обговорили. И это случается. На следующий день. На следующий день следующего дня. Чонгук прижимает Тэхёна к пошарпанным цветочным обоям на кухне, его руки прилипли к щекам старшего, а большие пальцы поглаживают тонкую кожу под глазами. Они успели показать свои поцелуи каждой комнате в доме за прошедшие дни, а в школе они показали всем, что друг от друга отдалились. На самом деле, возможно, так действительно случилось. Губы Тэхёна можно искусать, его — испить, но парни друг от друга далеко. Пусть и ближе, чем в школьных коридорах. Руки Тэхёна спешат вынуть рубашку Чонгука, заправленную в джинсы, забираются под неё, скользят по спине, останавливаясь на пояснице. Миллион мурашек. Надо вспомнить о том психологическом приёме «если чего-то не видишь, не слышишь, то этого нет». Чонгук этим пользуется, пусть и чересчур жмурит глаза, когда обжигают касания того человека, который давно растоптал всю душу, вынул и выбросил, а затем вернул. Чтобы вынуть и выбросить снова. Зацепленная чьей-то рукой банка из-под кофе падает на грязный пол, катясь ближе к выходу, а Чонгук вздрагивает в унисон с её дребезжанием, когда ладонь Тэхёна скользит на ягодицу, гладит, сжимает, подталкивая парня к себе. — Стой, стой… — Чонгук останавливается, упираясь в грудь Тэхёна руками. — Подожди… — Что не так? В темноте видно то, как глаза Тэхёна затуманены, как в радужках отражаются блестящие глаза Чонгука и ярко-красная лампочка на радио, что стоит позади. — Ты… — Чонгук не договаривает, резко потеряв слова, когда Тэхён размещает руку в опасной близости к его паху. — Разве ты не этого хотел? — шёпотом, дотянувшись до уха. А Чонгук прикрывает глаза, когда его мочку обхватывают губы и ласкает язык, но руки, сохраняя благоразумие, пытаются остановить Тэхёна за запястье. Он уже просовывает некоторые пальцы под кромку белья, касаясь лобка, из-за чего вдруг становится холодно. — Нет, я… — Разве у поцелуев нет продолжения? — хрипло смеётся Тэхён на ухо, из-за чего хочется бежать. От себя самого. «Это не то, что важно, мне хочется слушать с тобой одну и ту же музыку, петь в унисон и соприкасаться пальцами, наминая попкорн из одной упаковки», — Чонгук молчит об этом. Тэхён никогда его не поймёт, потому что привык по-другому. Его пальцы касаются головки члена, он задевает нежную кожицу пальцем, а Чонгук отскакивает, ударившись копчиком о стоящую позади тумбочку, и мотает отрицательно головой. — Стой, мы же друзья. — Чонгук говорит нелепую фразу. — Да? — вскидывает старший брови, сдувая с лица чёлку. — И что нам мешало целоваться всё это время? И тебе хорошо, и мне. Чонгук хочет кричать. Кричать о том, что он не думал тогда, не думает и сейчас, ведь ему вновь хочется броситься вперёд и обнять. Так, чтобы захрустели косточки. Так, чтобы не было слышно, как трещит по швам он сам. — Тебе уже не кажется это неплохой идеей? — серьёзно спрашивает Тэхён. — Я бы даже мог быть снизу, потому что мало понимаю в таком сексе, что думаешь? — Я не хочу этого, нет, — бормочет Чонгук. Внутри пожар. «Я лишь хочу чувствовать, что нужен тебе». — О, — неловко скручивает Тэхён в трубочку губы, задумавшись, — то есть… Что? Сейчас правильное решение — выдохнуть, вдохнуть, чтобы кислород наполнил благоразумием, и поговорить. «Тэхён, мне почему-то хуже». Но Чонгук всё ещё хочет быть нужным, хоть и на волосинке от верной гибели. — Нет, ничего, — говорит, мысленно машет рукой рассудку, тонет в глазах, затем — в поцелуе. Во множестве поцелуев. Сердце в два раза быстрее стучит лишь у одного. Чонгук случайно бьётся головой о стену, когда они с Тэхёном перемещаются к матрасу, что помнит очертания их тел. Это вызывает тихую волну смеха губы в губы, а Ким гладит рукой затылок, шепчет немыслимое «аккуратней». Это забота, верно? Чонгук не знает, он прикрывает глаза в надежде чувствовать отчётливее каждое дуновение призрачных чувств. И чувствует. То, что происходит, он приукрашивает тем, чем ему хочется. Да, возможно — самообман, да, возможно — будет ещё хуже. А куда уж хуже?.. Предела нет, если честно. А нужны ли пределы, когда Тэхён нависает над ним, медленно исследует трещинки губ, залечивает раны (хочется так думать) и гладит руками? Нет, не нужны. Ничего не надо. Чонгук ловит момент. Руки Тэхёна поддевают майку, тянут её вверх, а каждый миллиметр горит огнём, но светлее в спальне не становится. Только жарче, и так, словно матрас превратился в костёр, на котором сжигают рыжеволосых ведьм. Говоря откровенно, Чонгуку стыдно, поэтому он молчит, а Тэхён потому, что сосредоточен, разглядывая непривычное глазу тело под ним. Что он чувствует? Ему нравится или ему противно? Не видно эмоций, взмокшие пряди волос прикрывают веки, прилипают к коже и бисеринки пота срываются вниз, впитываясь в ткань шорт Чонгука. Эти капли — смола (раскалённая), которой оставляют печати на теле преступникам. Чонгук один из них — он обвинён в молчании. И это не только о сейчас. Скольких Тэхён вот так целовал? Многие так развлекаются? «Хватит думать, хватит думать», — думает Чонгук... Думает, думает и думает, а затем отключается как по волшебству одним прикосновением к груди, где бешено колотится заточённая птица. Чонгук проигрывает, но у него кое-что уже есть. Привычки и те самые воспоминания, которые не только на нём и в нём, а и в стенах комнаты, которые впитывают, внимательно наблюдая. Говорят, что стены могут слышать. Видеть. Дышать. Пусть вместо Чонгука живут, ведь он не знает как это — поступать правильно. — Тэхён, Тэхён, — повторяет Чонгук, пытаясь подняться, останавливает старшего, который снова лезет в нижнее белье, и крепко жмурит глаза. Тот смотрит удивлённо, сдувая чёлку со лба, и действительно не понимает, почему опять. У Чонгука голый верх, отчего можно, если захотеть, рассмотреть в темноте перекатывающиеся мышцы, которые видны благодаря занятиям спортом, от которых Тэхён ливает постоянно, а ещё можно рассмотреть то, как дико он напуган, что вот-вот, вот-вот произойдёт плохое. Не хочется, чтобы Тэхён марал руки, изящные пальцы... — Чего творишь? — хрипло смеётся тот, когда Чонгук начинает раздевать. Он старается маскировать дрожащие кисти, думает о том, каково это — заниматься подобным не по обоюдному согласию с разных причин, а по обоюдной любви, а ответы льются сами. Наверное, это когда целуют не только в губы. Чонгук опровергает. «Иногда и в губы не целуют, всё в порядке». Наверное, это когда шепчут нежные слова. Чонгук опровергает. «Иногда никаких не шепчут, всё в порядке». Наверное, это когда потом лежат в обнимку. Чонгук опровергает. «Иногда даже не остаются после, всё в порядке». Чонгук прикасается к голой груди Тэхёна собственной, прижимая к матрасу, чувствует, как ток задевает каждый нерв, и дуреет от того, как руки на его спине сцепляются в замок. Пусть, чтобы было просто удобнее, но сцепляются же, касаются же, касаются... Он совсем не знает, что собирается делать сейчас, лишь следуя порывам своего тела, ведёт рукой по центру живота вниз, замирает где-то в районе бёдер, лбом тычется в место возле плеча Тэхёна, чтобы спрятать то, как он смущён, обезоружен и пристыжен. Перед тем, как прийти, Тэхён наверняка успел опрокинуть несколько стопок чего-то крепкого, зажевать мятной жвачкой и лимоном с лаймом, из-за чего на языке противная горечь, когда их губы вновь сплетаются. Тэхён сам касается себя рукой, проводя несколько раз по твердеющему члену, чтобы возбудиться сильнее, шепчет «необычная обстановка, понимаешь». О да. В этот раз у них получается не очень, прикосновения к интимным местам не доставляют ожидаемого удовольствия, как-то смазанно и размыто, Тэхён несколько раз говорит «твои руки такие грубые» (и это не комплимент, судя по голосу и выражению лица), когда Чонгук скользит ладонью от основания члена до головки, выворачивая кисть, чтобы поменять угол, но вынужденно (ожидаемо) замирает, не зная, продолжать ли ему. — Продолжай, продолжай, — читает Тэхён мысли, — начали же уже. По его напряжённому телу хочется вдруг стукнуть кувалдой, но потом Чонгук понимает — себя, по голове. За то, что ожидал другого, за то, что узел скрутился внизу живота так же быстро, как и рассеивается без следа, отчего тот падает рядом, а Тэхён убегает в душ. Чонгук не думал, что однажды, лёжа на боку, слёзы будут течь так, что вся переносица станет влажной. Это не из-за того, что хотелось чего-то сверх, нет. Совсем не поэтому. Скорее из-за того, что Тэхён сейчас в последний раз ложится рядом (уже одетый), наверняка сбросив напряжение, и укрывается одеялом, в последний раз к нему подать рукой, потому что после такого провала неудобно смотреть в глаза, а не то что проводить время вместе. Кто они друг другу?.. В этот раз у них получается не очень. И в следующий, когда, к огромному удивлению Чонгука, они пробуют снова. Но не всё так просто. Тэхён, избегая Чонгука неделю, заваливается в квартиру со звенящими пакетами, выставляет на шаткий стол бутылки с соджу, за чем Чонгук следит широко распахнутыми глазами. — Мне кажется, мы должны выпить вместе, — и вот после этого у них получается друг другу подрочить, испачкав руки в вязкой сперме. То ли алкоголь из самой родины так повлиял, то ли то, что «три» — волшебное число, то ли то, что они просто не совсем в себе (до сих пор). Целуются на невымытой плитке узкой ванной комнаты, обхватив два члена вместе. Это удивительное чувство, когда пальцы пачкаются в одну и ту же жидкость, на вкус наверняка солёную, скользят в миллиметре друг от друга, часто соприкасаясь из-за рваных толчков. Это удивительное чувство, когда пульсируют вены, посылая по телу вибрации. Это удивительное чувство?.. Кажется, что Чонгук стукнется головой о ножку раковины и истечёт кровью, затопив соседей снизу, потому что слишком опасная ситуация. Да, возможно, это не из-за ножки раковины. Промывая после желудок, Чонгук понимает, что перебрал во второй раз в своей жизни. И непонятно — соджу всему виной? Или Ким Тэхён, который остался даже под ногтями? И Чонгук ненавидит себя за всё. Ненавидит за те вопросы, которые задаёт утром. — С кем чатишься? Чонгук прикрывает глаза от слишком яркого солнечного света, который окрашивает стены и поднимает в воздух невидимые ранее пылинки, и поворачивается набок, кутаясь сильнее в одеяло. Тэхён лежит рядом, смотрит неотрывно в телефон. — Сегодня же выходной, на вечеринку не хочешь? Вопрос заставляет напрячься. Следующая фраза — тем более. — Кристи говорит, что приведёт всех своих подруг. — Ким увлечённо рассматривает экран, увеличивает неизвестные Чонгуку фотографии. — Две недели без веселья меня утомили, что скажешь? «Две недели без веселья меня утомили». — Не люблю такое, ты же знаешь, — говорит Чонгук заплетающимся языком. — Но надо уметь развлекаться! Ты слишком напряжён! Давай забудем обо всём, что с нами было, ведь мы действительно натворили делов, и оттянемся! «Давай забудем обо всём, что с нами было...» Тэхён подскакивает на месте, с надеждой заглядывая в глаза Чонгука, но тот тычется лицом в подушку. И Чонгук бы согласился, если бы они действительно могли пойти туда вместе, а не просто вдвоём. — Развлечёшься сам, — тихо отвечает он, не желая больше ни смотреть, ни видеть. Ему достаточно того, как вздыхает Тэхён, словно проиграл в международной войне, и копошится на кровати, наверняка одеваясь, чтобы уйти. — Тогда я загляну ночью, да? — Да. Но в этом совершенно никакого смысла, понимает Чонгук. Он думал, что, целуясь с Тэхёном, будет чувствовать себя лучше. Он думал, что, чаще видясь с Тэхёном, будет чувствовать себя лучше. А ему только хуже. Им двоим. Потому что целовать — одно, отдаваться, целуясь, — другое. Потому что видеться и видеть внутренний мир — другое. Потому что… Чонгуку только хуже. Им двоим. Влюблённые творят глупости, совершают противоречивые поступки, говорят одно, а делают — совсем другое. Пытаются не смотреть и не слышать, зашивают душу прочными лесками, но всё равно чувствуют. И Чонгук, когда Тэхён щёлкает по носу на прощанье, когда захлопывается перед носом дверь, думает «этого больше не повторится». Но что-то идёт не так, когда Чонгук в квартире Софии на ветхом стуле подставляет своё лицо для того, чтобы та нанесла успокаивающий кожу крем. А лучше бы успокаивающий сердце. Глупое и безрассудное. София была удивлена, когда Чонгук без предупреждения залетел в гости в состоянии непонимания, как ему правильно поступить, и самовольно поставил на паузу видео, которое та на телефоне смотрела. Один из дней, когда вдвоём гуляли в парке аттракционов. — Так ты всё-таки пойдёшь на ту вечеринку? — непринуждённо спрашивает София. На ней огромная толстовка, а рукава подвёрнуты так, чтобы не мешали. Совершенно ассиметрично, как и её глаза, один из которых накрашен, другой — нет, потому что внезапно пожаловал Чонгук, оборвав абсолютно все планы. Хорошо, что дома у Софии больше никого. — Да… — Почему? Касания пальцев отдаются мурашками на затылке, потому что они холодные, но Чонгук не подаёт виду, что что-то не так. Возможно, он не может признаться прямо, что его мысли в другом месте. «А вдруг у меня получится его в себя влюбить, если мы будем на одной волне? Вдруг я должен попытаться ещё раз? Может быть, он посмотрит на меня иначе и станет целовать чувственнее, а не просто так, потому что это интересный опыт?» — Развеяться, — коротко отвечает Чонгук. София издаёт странный смешок, проводя пальцами по лбу, и кивает, поджимая губы. Её волосы сегодня пушистее обычного, наверное, из-за того, что совсем недавно высушила феном. — А ты? Куда-то идёшь? Из-за вопроса у Софии на секунду дрогают пальцы, но затем она уверенно продолжает, спускаясь на шею, чтобы втереть остатки крема. — Может быть, на свидание, — улыбается, сдерживая смех, — а может и не быть. Шутит задорно и весело. Шутит с грустными глазами. — Что-то случилось? — серьёзно спрашивает Чонгук. На секунду кажется, что он в этой маленькой комнатке свой: домашний, уютный, с ещё не открывшимися полностью глазами. Сломанный старенький телевизор покрыт пылью и хочется дунуть, чтобы она слетела. Но этого недостаточно, чтобы избавиться ото всей. Надо больше усилий. — Послезавтра снова в школу, не хочу туда, — дует София обиженно губы, а Чонгук облегчённо выдыхает. — Я уж думал что-то серьёзное. Лучшая подруга лишь отмахивается от слов, помогает уложить красиво волосы, создав ровный пробор посредине, даёт рекомендации по стилю, чтобы Тэхён был сражён наповал. Да, она сама не одевается на поражение, но толк знает, поэтому всё идёт как по маслу. На Чонгуке излюбленные широкие джинсы, которые почти по полу качаются, прикрывая кеды, простая белая водолазка и поверх бежевый жакет с двумя карманами, в один из которых София кладёт визитку такси, если вдруг Чонгук не будет в состоянии пользоваться интернетом, чтобы отыскать там нужную службу. Спасения. — Ты будто из пинтереста, — смеётся София, заправляя пряди волос Чонгука за уши, и теребит блестящие серёжки, — будешь там самым крутым, зуб даю. — Всего лишь один? — А ты хочешь все? — Да, я продам их зубной фее, заработаю денег… — Чонгук рассуждает, загибая пальцы, а София пытается выпихнуть его из квартиры, как в прошлый раз. Но есть много отличий у того временного отрезка и этого. Чонгук решительнее. Да? «И красивее», — рассуждает, спускаясь по ступенькам вниз. И пусть ещё немного холодно для такой одежды, пусть у него дрожат коленки, когда он выбегает из подъезда, ударяясь о вечернюю прохладу, он должен следовать за своим желанием. Да, сказал, что его не будет, но передумал. С каждым случается. Поэтому он не рискует искать Тэхёна в очередном доме разврата, как думает сам, он рискует гораздо сильнее, когда решает ему позвонить, нажимая всего одну кнопку на телефоне. Чонгук считает гудки, которые заканчиваются предательски, опирается плечом о стену дома на заднем дворе, наверняка слегка пачкая белоснежную водолазку, но набирает снова. Он оставил позади толпы людей, громкую музыку, яркие вспышки самых разных огней, променял на более-менее тихое место, небольшой пруд и скамейку, на которой выцарапаны чьи-то инициалы. И среди всех тех, мимо кого он прошёл, добираясь до этого места, он действительно самый красивый. Пусть все люди красивые, пусть нет уродливых или хотя бы несимпатичных, но Чонгук всё равно самый красивый. Потому что его походка не выдаёт волнения, он лёгкий и воздушный, его образ можно ассоциировать с нежным цветком, но его тёмные глаза, которые умеют смотреть из-под ресниц, выдают то, что здесь он может подкашивать всем коленки, даже парням, а не ему, что здесь он может быть самым заядлым тусовщиком, а не орущие группки подростков, разбрызгивающих пиво друг на друга, что здесь он может всех послать, уйдя домой, но на деле — наоборот. Ему нужен один человек, коленки которого не дрожат при виде Чонгука. И это исправить довольно сложно. Чонгук набирает номер снова. Из чёрного выхода выбегает парочка, держащаяся за руки, Чонгук не запоминает лиц, не знает, конечно, чей дом и чья вечеринка, придя по адресу, сказанному Тэхёном на прощанье, и упорно набирает номер снова. Те целуются, не в силах друг от друга оторваться в пьяном дурмане, и теряются из виду, пропадая ещё дальше, где спуск к маленьким беседкам. Наверняка там уютно болтать и болтать ногами, сидя напротив своей второй половинки. — Да? — Тэхён! — восклицает Чонгук, услышав голос из динамика. — Где ты?! Приходится говорить громче, музыка, как назло, становится более оглушающей. Либо же это страх звучит в ушах Чонгука слишком чересчур. — О, — тот удивляется, шум на фоне становится тише, словно парень отходит от места скопления народа, но музыки как нет, так и не было, — а ты что, на вечеринке? Обманщик, сказал, не пойдёшь! — смеётся Тэхён, наверняка размахивая рукой в привычных жестах, пальцем журит. — В последний момент мне вдруг захотелось, — признаётся Чонгук. Не совсем честно. Не совсем в последний момент. — Значит так, я познакомился с крутыми ребятами, но мы уже далеко от тебя. Тебе скинуть геолокацию, придёшь? — Да, я приду. Тэхён кивает головой так радостно, что Чонгук понимает это через экран, и улыбается, когда в чате появляется обещанная карта с точкой на ней. Что ж, ему необходимо пройти несколько кварталов и он это сделает, потому что решимость не убивается одним неверным маршрутом. Он даже не считает шаги по пути, не считает количество толчков, когда пытается пробраться сквозь появившуюся так быстро толпу танцующих людей на террасе. Так быстро? Чонгук названивал час. Тэхён наверняка если не пьян (сложно вычислить по одним лишь предложениям — тот всегда говорит без запинок), то полу, а его губы уже зацелованы чьими-то другими. Веки тяжело держать полностью открытыми. Но это всё ерунда. Чонгук пропускает машины-одиночки, когда приходится переходить дорогу, но игнорирует красные цвета светофоров, спеша в указанное место. Он проходит все преграды на пути в виде пьяных людей, скитающихся по округе, и чувствует, словно это квест, приз за который он не получит. Странное ощущение. — О, ты! — Тэхён подрывается с асфальта, когда Чонгук появляется из-за угла, добравшись до переулка. Тот тёмный, вокруг сыро, но Тэхён слишком ярко улыбается, спеша навстречу. — Я и не надеялся! «Я тоже», — думает Чонгук, когда руки Тэхёна обвивают его подобно змеям, забирают с собой, опьяняет воздух вкуса коньяка, волосы вкуса солнца, несмотря на ночь, когда младший зарывается в них носом, прижимая Тэхёна в ответ. Ким на ногах стоит не очень, но уверенно держит лицо, не смея опускать подбородок, потому что его образу не идёт слабость от алкоголя. Только Чонгук видел его совершенно точно пьяным, когда ловил у порога своей квартиры. Можно ли считать, что Тэхён в такие моменты был искренним, только с ним? — Это Намджун… — указывает Тэхён рукой, когда парни оказываются у сидящих на асфальте людей. У тех в руках алкоголь, рядом тоже он стоит, и ещё что-то Чонгуку неизвестное. Он думает о том, что асфальт грязный, холодный, как и стены вокруг. Как и стены, что люди строят. Берьеры, которые расставляют сами. Намджун легко кивает, улыбаясь, за ним идёт Хосок, ярко-рыжие волосы которого являются пятном на фоне. Чонгука удивляет то, что Тэхён нашёл корейцев на той тусовке, но девушка, сексуально одетая, не удивляет ни капли, потому что её имя приторно и отвратно, когда тонким голосом, смеясь, представляется «Шилли» и подмигивает. Как в фильме ужасов. Чонгук не удивляется, что он ревнует, сжимая зубы до скрежета, ведь Шилли тянет руки к Тэхёну, усаживая рядом, а тот в свою очередь проделывает с Чонгуком то же самое. В центре круга Намджун размещает фонарик, чтобы было отчётливо видно разложенные карты, и Чонгук ничего не запоминает о людях, которые его окружают, просто наблюдая за тем, как пальцы Тэхёна тасуют колоду. Масти мелькают настолько быстро перед глазами, что Чонгук не запоминает ни одной, а все, что знал, внезапно забыл. — Ты с нами? — Нет, я… — Чонгук сглатывает под пытливым взглядом Тэхёна. — Первую пропущу. Он действительно забыл, как играть. — Ты не думай, мы не играем на самом деле, — говорит Хосок, смеясь, и Чонгук вынужден оторваться от разглядывания рубашки в полоску, — мы просто бросаем их, создавая вид. Мы выпили слишком много для того, чтобы играть, — признаётся парень. И Чонгук ему верит, потому что широкая улыбка во все зубы абсолютно пьяная. Нет нужды задавать лишние вопросы о том, почему здесь, почему на асфальте, почему именно таким составом, единственное, что важно, в этом пустом месте, несмотря на людей, что рядом, Тэхён не сливается с серыми стенами. Глаза Чонгука не приукрашивают, нет. Он ничего не идеализирует. — Чонгук, а вы с Тэхёном давно дружите? — внезапно интересуется Шилли, облизывая наверняка горькие из-за выпивки губы. В них запуталась прядь волос, которую та убирает рукой. — Да, с начальной школы. — О! Тэхён, Тэхён, это тот парень, о котором ты рассказывал? Шилли тормошит Кима за плечо, который закатывает глаза, наверное, она слишком приставучая, и кивает, безучастно подбрасывая карты парням, даже не смотря на то, какие там числа, масти. Всё, как говорил Хосок. Просто так. Не во всём обязательно искать смысл, но он определённо есть. — Рассказывал? — изгибает Чонгук бровь. Намджун что-то языком цокает, открывая очередную бутылку пива, и отбрасывает крышку подальше с громким звоном. — Так ты тот самый? — Что? — хмурится Чонгук, обращая взгляд уже на Тэхёна. — Они несут какой-то бред, — смеётся тот, запрокидывая голову. Ким протягивает руку Хосоку, который вкладывает в неё уже зажжённую сигарету, и после обхватывает её губами, с треском затягиваясь. — Да нет! Точно! — хлопает в ладоши Шилли, тут же указывая на Чонгука пальцем. — Ты влюблён по самые уши! Тэхён, это же он?! — Ты как в зоопарке, — тяжело вздыхает тот, — будто гея никогда не видела. Не в Китае же живём, ей-богу, где гомосексуальность признали болезнью. — А, вы об этом, — облегчённо выдыхает Чонгук, чувствуя, как становится легче, но не успевает набрать в лёгкие новую дозу, как губы нажатием пальца на подбородок раскрываются перед губами Тэхёна, изо рта которого перемещается дым в собственную глотку, обволакивая гланды. Тот горький, оседает на стенках, больно, но Чонгук прикрывает глаза, когда Тэхён закрепляет успех поцелуем. Он рукой зарывается в волосы на затылке, заметно улыбается и языком очерчивает ровные ряды зубов. Чон может лишь разместить руку на груди напротив себя под свист парней и удивлённый вздох Шилли, позволить себе слегка сжать ткань под пальцами, забыться на считанные секунды, которые хочется превратить в вечность, когда горячее дыхание гуляет по коже, а губы стирают всё плохое. — А можно третьей? — спрашивает Шилли, смеясь, когда Тэхён углубляет поцелуй, а Чонгук тянется к нему так, что становится инициатором, пробует слюну, истинный вкус которой не испортит ни одна сигарета в мире. Он бы цеплялся так за него всю жизнь, он бы цеплялся, если бы цеплялись в ответ. — Я обещал им, что покажу гейский поцелуй, — шепчет Тэхён, касается губ, пальцами проходится по вискам, но не даёт Чонгуку поцеловать снова, сталкиваясь с ним лбом. — А так и не скажешь, что ты с ним из жалости, — хихикает Шилли, подбородок которой оказывается на плече Тэхёна. Она обвивает его со спины руками, и ими же ползает по груди, прикусывая мочку уха. А Тэхён прикрывает глаза, чтобы открыть и выстрелить прямо в сердце… действительно, жалостью. — Я не так говорил, — фыркает тот, отбрасывая её руки, и хватается за бутылку, допивая остатки. — Ой, точно, — подскакивает девушка на месте, настроившись всё в Чонгуке потушить одним махом: — Ты сказал «я слишком милосерден, чтобы прекратить». Все трое взрываются хохотом, наверняка мечтая об этом всё то время, пока Чонгук здесь. Прикрыть глаза, попытаться переосмыслить. «Чонгук, ты же знал, что всё так, что же тебя удивляет?» — шепчут ангелы на плечах. И он действительно знал, но впервые услышал. Руководствоваться принципом «я не вижу, значит, нет» — больше нельзя. Круг пятый. У Чонгука дрожит губа. — Вы несёте пьяный бред, я имел в виду не то, что он себе сейчас надумает из-за ваших необдуманных слов! — восклицает Тэхён, бросая карты в лица парням. Он подрывается с места, поднимая за собой Чонгука, которому, кажется, дела нет до окружающего мира, и волочет за собой прочь. — Это были твои необдуманные слова! — кричит вслед Намджун, а Тэхён поднимает руку, тыча неприличный жест. — Заткнись, парень! Чонгук переставляет ноги с тем ритмом, который задаёт Тэхён, и ему хочется плакать, действительно плакать, рыдать, упасть на колени прямо сейчас и рыдать от осознания того, что пальцы Тэхёна держат его за руку, даже не задумываясь о том вреде, который наносят. Тот вред, к которому Чонгук тянется сам. — Ты никого не слушай, кроме меня, ладно? Со стороны всегда всё иначе, Чонгук, хорошо? — бормочет Тэхён, смотря перед собой. Чонгук может лишь ловить взглядом его макушку, ухо, часть скулы, которая видна, но нет у него права смотреть на эмоции. Они идут прямо, а чувство, будто друг от друга. Они идут, держась за руки, а Чонгук думает, что сражение на мечах — не так страшно. — Ты важный для меня человек, правда. Я не хочу вешать сейчас какие-то ярлыки, говорить, что ты мой лучший друг или же просто друг, или даже недодруг. Важный человек — это обобщение чувств, я к тебе много чувствую, пусть и не совсем то, что ты, но у меня такое впервые, поэтому… — Стой, — перебивает Чонгук, остановившись. Тэхён разворачивается резко, уже готов крикнуть «та дослушай же ты меня!», но его губы не смеют и слова сказать, потому что (внезапно) (неожиданно) Чонгук выглядит разбитым, прикусывая щёки изнутри. Он во рту чувствует металлический вкус, это лучше — чем глотать слёзы, верно? Тем более, когда перед ним человек, которому хочется нравится. Всё ещё, конечно. Он одевается недостаточно красиво или его эмоции чересчур сухие? Может, наоборот? У Чонгука что-то не так с глазами, плечами, руками? Почему нельзя любить лишь взаимно? Любить, а не просто дорожить. Дорожить можно и порванными штанами, которые носятся десять лет, дорожить можно мороженым, которое покупается по пути домой, дорожить можно заколкой, которая блестит в волосах. Но это всё совершенно не то. Надо уметь беречь. — Тэхён, всё в порядке, — тихо говорит Чонгук, сглатывая в горле ком, — я не обижаюсь, ладно? — Но ты думаешь, что я сказал им, будто ты… — Тэхён, — снова перебивает Чонгук, — что бы ты ни сказал — ты сказал так, как считал нужным, нет нужды что-то говорить сейчас. Голос у Чонгука успокаивающий, такой, словно он провинившийся, словно ему — извиняться. Хотя, по сути, это даже не конфликт. Но почему по сердцу бьёт? И ноет, и скулит, и в пятки падает. Чонгук старается не моргать, потому что слёзы держатся на глазных яблоках кое-как. Один взмах ресниц — ручей из-под них. Так нельзя. Чонгуку уже нравился однажды человек. Это было, как только он перевёлся в американскую школу, первые недели, он тогда не задумывался ни о чём, был совсем-совсем ребёнком, был из тех, кому многие нравятся, поэтому девочка, которая сидела за соседней партой, стала для него, нового ученика, кем-то вроде маяка, светом в непонятной тьме. Тьму можно было пощупать, но невозможно было понять. Всё сложно — как статус в социальных сетях. Чонгуку уже нравился человек однажды, Чонгук однажды признался в этом, после уроков подкинув девочке в шкаф валентинку с надписями корявым почерком, и ночь не мог спать, дожидаясь праздника, потому что воображение рисовало картинки — как она улыбнётся, скажет, что тоже. Или просто поблагодарит. Чонгуку уже нравился человек однажды, Чонгук был предан кому-то и был кем-то предан, потому что, открыв дверь в класс, на него как ведро ледяной воды — смех. На него как ведро ледяной воды — она и валентинка в руках, признание на которой читала всему классу. Чонгук был убит однажды. Маленькой розовой валентинкой. Об этом, конечно же, все забыли через три дня, как и Чонгук уже не помнит имя той девочки, которая теперь учится неизвестно где и неизвестно как. Даже лица не помнит. Поэтому чушь фразы о том, что мы во всех последующих ищем свою первую (позвольте так сказать) любовь. Чонгук будет во всех прохожих узнавать только Тэхёна. — Чонгук, я… — пытается что-то сказать Тэхён, делая шаг ближе, но Чонгук видит в его глазах то, как меняется мысль. — Мой телефон… Он у… — неловкое движение рукой в ту сторону, из которой пришли. Неловкое движение рукой в ту сторону, откуда смех. Прямо как тогда… в классе. Может быть, мы действительно выбираем по первой любви… — Иди, — говорит Чонгук, а его рёбра сжимаются, расстояние между ними становится меньше. Это как в тюрьме, это как прутья клетки, которые не дают выбраться. — Подожди меня одну секунду, подождёшь? Тэхён размещает свои руки на плечах Чонгука и смотрит так, будто ему это действительно надо. Но у Чонгука, который подходит вплотную и тычется лбом в лоб старшего, другие размышления на этот счёт. Ему кажется, что кожа в местах касаний горит огнём. (Да сколько можно?) Любовь — это ад. Чонгуку хотелось бы даже, чтобы это был юношеский максимализм, чтобы его падение из крайности в крайности было вызвано именно им, но он же хорошо держится, правда? Он не радикален, он вообще никто, когда Тэхён, легко улыбаясь, его целует. И этот поцелуй говорит «подожди меня, я вернусь, не успеешь моргнуть», поцелуй говорит «мне не противно тебя целовать, это не из-за того, что я пьян», поцелуй говорит «я дорожу тобой». Но это всё не то. «Я не уйду», «ты нравишься мне», «я берегу тебя». Этого не слышно. — Сейчас приду, — шепчет Тэхён, а машины на дороге неподалёку почти заглушают его тихий глубокий голос. Чонгук кивает, чувствует касание на щеке, а затем глаза наблюдают за тем, как Тэхён размыт, как Тэхён спешит за телефоном, чуть пошатываясь. Всё нормально, да. Но это не то. И Чонгук сам во всём виноват. Он быстро-быстро набирает сообщение дрожащими пальцами, пытаясь сбежать от себя и от всего, действительно срываясь с места. Как он может так быстро бежать, если, он готов поклясться, у него упадок сил? Это всё немыслимо, это всё не укладывается в голове. Чонгук ложью пропах. «София позвонила, надо с чем-то помочь», — так написал. Такую причину придумал, чтобы бежать, потому что прямо сказать никак нельзя. А что ему надо было? «Мне больно, когда мы рядом». «Мне больно, когда мы порознь». «Но, может, тебе будет лучше, если мы не вернёмся к прежнему общению?» А разве София не могла позвонить среди ночи Чонгуку, который пошёл веселиться? Чисто теоретически — могла бы. Нарушила бы личные границы. Чонгук не помнит, чтобы она так себя вела, но он и не помнит, чтобы когда-то так хотелось думать о ком-то, кроме Тэхёна. Хотелось, но не моглось. Снова это дурацкое «не». В жизни постоянно чего-то «не». Чонгук зажимает ладонью рот, съезжая по стене собственного дома вниз, не сумев даже дойти до подъезда, чтобы не кричать. Если бы он мог сейчас прекратить дышать, чтобы умереть, то он бы так и сделал, но максимум — потеря сознания. Он и так уже потерял всё, что только мог. Ещё и сознание?.. А было? Кажется, что кирпичи царапают спину, но это не отрезвляет, не помогает, не вытаскивает из болота, в котором погряз. А Чонгук бы хотел начать всё заново, чтобы не совершать ошибок, чтобы быть правильным… Холодные руки хлопают его по мокрым плечам, в темноте ночи он не видит человека, который перед ним опускается на колени, накидывает курточку на плечи, но точно знает, что это София, даже сквозь забившийся нос чувствуя её новые духи, которые пахнут могильной землёй и искусственными цветами. Она сказала, что это круто… — Скажи спасибо, что я выглянула в окно, — шепчет она с осуждением, а Чонгук лишь горько усмехается. — Не скажу. София пытается его поднять, но Чонгук вновь возвращается на своё место, не желая вообще что-либо делать и как-нибудь стараться, потому что его обнимает невыносимой тяжести усталость. И София тоже, прижимая щекой к своему пальто. — Рассказывай, — просит. Чонгук лишь шмыгает носом, не в силах даже собрать мысли в кучу. Никто не умер — значит, всё хорошо. Так говорят? Только у каждого разные смерти. София в пальто, да, Чонгук думает, что она молодец, не забыла одеться, но его собственные переживания преграждают ему путь к тому, чтобы увидеть, как на её босых ногах пальцы поджимаются от холода, а голые колени ранятся о каменистый асфальт. Софии нужны пластыри. Тоже. — Чем я хуже?.. — шепчет Чонгук, а София прижимает его к себе крепче, разрешая пальто впитывать солёные слёзы. Оно в катышках, потому что София часто так обнимает. — Нет такого понятия «хуже», если что-то происходит не так, как хотелось бы, то это лишь мимолётный этап, — аккуратно и неспешно, пальцами зарываясь в волосы. Если кто-то наблюдает в окно за развернувшимся зрелищем, то это чересчур простая вульгарная картина — пьяный муж вернулся домой и не может дойти. Только вот Чонгук не муж, София — не жена, а идти не хочется, потому что некуда. В квартиру, серьёзно? Уж лучше пробраться в школу через окно и отправиться в колонию для малолетних за взлом, там веселее. — Я ничтожен, — мычит Чонгук. — Нет, нет, ты чего?.. София блуждает руками по его позвоночнику, прогоняет мурашек с затылка, жмётся ближе и так тепло, так тепло. Но всего лишь иллюзия, обман. — Я ничтожен… — Если тебя кто-то не любит в ответ, то это не значит, что ты ничтожен — есть и другие люди, понимаешь? Чонгук, понимаешь? — пытается достучаться София. Она ищет ладонями щёки, вновь прикасается к ним, заставляет взглянуть на себя, умоляет взглядом услышать. И перестать плакать, пытаясь спрятаться. Умоляет плакать, не боясь быть осуждённым. — Если тебя кто-то не любит, это не значит, что ты какой-то не такой? Ты же знаешь, Чонгук, — тихо говорит София, стирая слёзы со щёк, — иногда не любят самых хороших, влюбляясь в злодеев, — подушечкой пальца задевает родинку под губой, а у Чонгука на этот счёт много мыслей. Тэхён никогда не касался так. — А я когда-то говорил, что ты злодейка, помнишь? — на грани тишины шепчет Чонгук, повторяет вдруг её же движения, но зеркально. — Иногда не любят злодеев, влюбляясь в самых хороших… — Разве он самый хороший?.. Целовал просто потому, что было забавно... «Для меня — да», — думает Чонгук, а губы говорят: — Достаточно… — Достаточно, — повторяет София, — забудься. Чонгука впервые так нежно прижимают к стене. — Разве буду я самым хорошим?.. — шепчет Чонгук в ничтожное пространство между ними. Он облизывает губы, языком уже задевает губы Софии, но глаза его не бегают по лицу её — лишь прямо, чтобы читать ответы прежде, чем они звучат. «Для меня — да». Круг шестой. «В жизни так много всего… Я отпущу, я отпущу», — и это несравнимо ни с чем, потому что слишком больно София целует, еле касаясь. От её прикосновений, практически невесомых, слазит кожа. Это несравнимо ни с чем. Чонгук рассыпается. Его руки зарываются в кудрявые короткие волосы, пальцы дрожат, губы дрожат, но это не мешает поймать Софию в свои объятия. Она оказывается почти что сверху, в спину Чонгуку упирается фундамент дома, в которым живут, и такое чувство, что останется кровавая полоса. Тяжёлое пьяное дыхание смешивается с виной, но Чонгук мысленно себе повторяет раз за разом, что он не делает ничего плохого. Верно? Да? Из коленок Софии стекает кровь, пачкая асфальт и, скорее всего, любимые джинсы Чонгука, потому что она неловко ёрзает, устраиваясь удобнее, и задевает, по ощущениям, абсолютно всё. Но не изнутри. Точнее, не так. Чонгук углубляет поцелуй, делая его мокрым, развратным, создавая ужасные пошлые звуки, крепко жмурит веки, а хотелось бы и уши, чтобы ничего не слышать. «Отпущу, отпущу», — если и так, то какой ценой? София цепляется сильнее, а Чонгук — за неё. Как за спасательный круг в открытом океане, как за последнюю сигарету из пачки, как за последний день летних каникул… Цепляется так, словно не отпустит. Словно вот-вот, словно сейчас-сейчас прозвучит «навсегда». Не существует такого слова. Выдумка. Миф. — Чонгук, Чонгук… — отрываясь, шепчет София. Чонгук впервые такой голос слышит, впервые такой её видит и вдруг хочется её взять на руки и унести в квартиру, потому что не лучшая ситуация. Не та ночь. Не тот век. Но она и не против, кажется, остаться недалеко от мусорных баков навсегда. С плеч Чонгука падает принесённая заботливо куртка, она соскальзывает медленно, но неощутимо, и мнётся под поясницей, когда София забирается на колени, обхватывает ладонями щёки, проникая в рот языком. Если бы Чонгук открыл сейчас глаза, то понял — на него падает многоэтажный дом, в котором практически вырос, вместе с надеждами и всеми «попробую». — А если ебанёт? — любит спрашивать Тэхён в моменты шалостей. — Не должно… Но «ебануло». Чонгук скользит по голым ногам Софии вверх, пропускает ткань шорт, ныряет под толстовку, касаясь у живота, и чувствует подушечками пальцев мурашки. От холода или… Или оттого, что у Софии четвёртый круг?.. Это всё не имеет значения, а поцелуй солёный. Он похож на беспокойное море, в котором тонут, наверное, бермудский треугольник, где пропадают корабли. Наверное, так оно и есть, наверное, для кого-то — наверняка. У Чонгука никаких соображений на этот счёт — он впервые не может остановить слёз, ему впервые стыдно за то, как сильно он слаб. И за то, как слабы перед ним. Чонгук прикусывает нижнюю губу (не свою), оттягивает, мычит, будто больно ему, а руки, ведомые Софией, касаются голой кожи груди, пальцы замирают на вставших сосках, а София становится настойчивее, скуля прямо в губы. В заднем кармане джинс жужжит телефон, Чонгук старается достать его, отрываясь от Софии, а та выцеловывает щёки, спускается поцелуями ниже. Они нежные и болезненные, сколько нужно раз повторить второе слово, чтобы донести его смысл? Наверное, надо иначе. Переворот внутри. Прохладный ветер задевает участки тела, где мазки слюны, а Чонгуку кажется, что он бредит. У него галлюцинации, он моргает и моргает, прогоняя слёзы, чтобы разглядеть на экране имя. Отвечает, недолго думая. — Чонгук, какие там могут быть дела? А ночевать мне где? Родители меня убьют! — тараторит Тэхён. Круг первый. Чонгук влюбляется. Снова.