Совершенное создание

Ни одного шрама, ни одного изъяна не осталось на этом прекрасном теле — только черные вены, изысканным узором вьющиеся по мертвенно-серой коже. С человеком его не перепутаешь: под руками холод и каменная твердость мышц, затихшее навечно сердце и бурлящая иньская ци. А если прикусить кожу — сильно, до крови, — выступит лишь пара терпких черных капель. Но и на мертвеца он не похож тоже: мертвецы не выгибаются от удовольствия, когда горячие живые губы скользят вдоль черных линий; не цепляются за чужие плечи так аккуратно, стараясь не ранить острыми когтями. И волосы у Вэнь Нина — тяжелые, шелковые, пахнущие травами. А глаза и вовсе яркие как у живого. Смотреть в них — одно удовольствие. Можно было бы, на самом-то деле, и коже вернуть естественный цвет, убрать черную кровь. Можно — но зачем? Он же и так красив, прекрасней всех живых, прекрасней всех мёртвых. В его объятьях можно забыть обо всём: о политике, интригах, о делах ордена. Можно ненадолго побыть не главой тёмного ордена Илин Вэй, ужасающим Ушансе-цзунем, — а всего лишь собой. Слушать своё имя, срывающееся шёпотом с холодных губ, и, не веря в любовь, — быть любимым. Невозможная, ничем не заслуженная награда непонятно за что. Неужели лишь за то, что вытащил с того света юношу, которому был обязан жизнью, — когда должен был и вовсе не допускать его смерти? Думать об этом не хочется. Хочется — ласкать холодное тело под собой. Руками, губами. Ощущать на языке сухую тяжесть мужской плоти, пьянеть от того, как она приятно толкается глубоко в горло. Проникать покрытыми маслом пальцами вглубь задних врат, ощущая, как легко они раскрываются. С живым человеком, наверное, пришлось бы потратить несколько — а то и несколько десятков — феней на подготовку. С ним же можно и вовсе смазать свой янский корень и сразу же толкнуться вглубь. Наверное. Ласкать изнутри, ощущая, как при прикосновениях к потайной жемчужине мертвая плоть сильнее толкается в рот, — упоительно. Человеку бы, чтобы достичь сияющего пика, хватило и этого — но высшей нежити куда приятнее не телесное удовольствие, а вкусная, живая энергия ян. И когда при первом же толчке напряженной плоти в холодную глубину ощущаешь разливающуюся по собственным меридианам иньскую ци — никак не удаётся удержать неистовый стон наслаждения, что почти граничит с болью. Интересно, а как ощущается живой жар в мёртвом теле? Можно было бы даже спросить и даже получить ответ. Но, виданное ли дело, известному бесстыднику Поднебесной — стыдно спрашивать. Стыдно мешать интерес исследователя с этим пьянящим единением плоти, единением душ. А ци Вэнь Нина не такая, как у прочей нежити, как у Погребальных Холмов. Будто бы теплее и на вкус не затхлая кровь — горькие травы. Она ласкает изнутри, поначалу не давая и шевельнуться от накатившего удовольствия — лишь уткнуться в шею, шепча, какой он прекрасный, замечательный, самый лучший. Невозможный. Но уже через несколько мяо волна инь чуть отступает, давая возможность двигаться — резко, сильно; так, что у живого бы перехватило дыхание. С мёртвых губ не срываются стоны, но даже без них невозможно не увидеть, насколько Вэнь Нину нравится происходящее. По запрокинутой голове и закатившимся глазам, по сжавшимся на простынях пальцам и закушенной губе. Выступившие на ней капли черной крови невозможно не собрать, не приникнуть к этим губам своими, проникая языком глубже. Этот танец языков прекрасен каждый раз, как в первый. Вместо стонов — имя. Еле слышным шепотом, не сильнее вздоха: «Вэй Ин». Хватка бёдер могла бы переломать рёбра — и пожар желания разгорается лишь сильнее от знания того, что на талии после не останется даже синяков. Даже на пике удовольствия, даже раздирая острейшими когтями простыни — он никогда не позволит причинить своему возлюбленному боли. Не больше, чем тому будет в удовольствие. Одна эта мысль заставляет сорваться за грань. Засыпать в холодных объятиях своего никогда не спящего спутника — давно привычно. Как вообще когда-то могло быть иначе?