Герои Юньмэн Цзян и военно-полевой допрос

Когда отряд Юньмэн Цзян натыкается на совершенно неожиданную вэньскую засаду в первый раз, это ещё можно списать на случайность. Когда, несмотря на все предосторожности, это происходит второй раз, верить в совпадение уже сложнее. Третьего раза — третьего провала за какой-то месяц, — который однозначно подтвердит закономерность, они допускать не собираются. И так ясно, что среди их людей завелась крыса. Последняя засада была не из тех, что можно организовать быстро, а список знавших план операции заранее не такой уж и большой — так что чем измышлять сложные комбинации, проще Вэй Усяню обойти их всех, обмолвившись с каждым парой фраз. Не почувствовать чужой страх невозможно: он слишком отчётливо путает потоки светлой ци. Для других людей это незаметно, но не для него, стоящего на полпути между заклинателем и тёмной тварью. И страх этот бывает очень и очень разный: от привычного беспокойства, которое вызывает тёмный заклинатель почти у всех, до едкой, жрущей внутренности тревоги, объективной причины для которой быть не должно. Яркое облегчение, донёсшееся до Вэй Усяня, когда он покидает Ван Даданя, одного из многих присоединившихся к Юньмэн Цзян бродячих заклинателей, окончательно подтверждает предположение. Жаль, Цзян Чэну этот старательный юноша нравился. Разговоры с остальными подозреваемыми не дают более ничего, и вечером уже сам глава Цзян ловит юношу, якобы чтобы проверить, как тот осваивает юньмэнский стиль. Ничего необычного, Цзян Чэн и Вэй Усянь действительно часто занимаются с новыми членами их ордена индивидуально, уж больно разнится у них всех уровень и особенности подготовки. В ближайшей роще, завершив скрывающее звуки и отводящее взгляд поле, их ждёт Вэй Усянь. Только заметив его, предатель наконец-то понимает, что раскрыт, и наивно пытается сбежать. Как будто они его отпустят. Удар фиолетовой молнии приходит на колено сбоку, и нога юноши тут же подламывается, а изо рта вырывается крик боли — первый за этот вечер, но далеко не последний. Слабак, Цзян Чэн ему даже связки пока не перебил. Пара часов, и нога восстановилась бы и так — будь у этого идиота пара часов, конечно же. — Ну и что же тебе пообещали Вэни? — обманчиво-ласково спрашивает Вэй Усянь, подходя ближе, становясь почти вплотную к Цзян Чэну. Это не первый предатель в рядах их ордена, да и не первый человек, которого им на пару приходится допрашивать. Не то чтобы это стало совсем привычно, но уже и не вгоняет в такой ступор, как впервые. Вэй Усянь перехватывает юношу жгутами тёмной энергии, не давая даже уползти, но больше ею ничего не делая. Так не интересно. Куда приятнее доставлять боль собственными руками — это они с Цзян Чэном для себя выяснили почти сразу. Опуститься на колени, почти нежно пробежаться пальцам по левой руке — и тут же жестко вывернуть мизинец в сторону: до хруста, до крови, до ласкающих слух воплей. Попавшей в силки птицей бьётся под пальцами чужая ци. — Пообещали избавить мир от подобных вам тварей, — выплёвывает юноша вместе с оскорблениями. Правильно, пусть говорит. Это ведь такой простой вопрос, ответ на него ни на что не влияет. Верно же? Под пальцами так же хрустит безымянный, потом средний — а следующий вопрос так и не звучит. Ведь когда знаешь, о чём молчишь, что именно ни в коем случае не должен выдать своим мучителям — переносить пытки проще. Сохраняется какая-то глупая иллюзия контроля. Ты будто сам выбираешь терпеть эту боль, хотя в любое мгновение можешь признаться и окончить мучения. — И чем же мы тебя не устраиваем? — куда жёстче спрашивает Цзян Чэн, подходя вплотную, касаясь бедром плеча Вэй Усяня. Чужому человеку даже может показаться, что он куда более нетерпелив, но это не так. У главы Цзян не клубится под кожей тёмная энергия, желающая вкусить чужой крови и боли, ему просто нравится смотреть, как корчится под изящными руками его шисюна тело предателя. — Я заклинатель! — с облегчением выплёвывает тот. — Я должен истреблять нечисть, а не прислуживать ей! Вэй Усянь смеётся — холодно и жестоко, отрываясь от уже полностью искалеченной левой кисти предателя. Тянет в рот окровавленные пальцы, но тут же протягивает руку своему шиди, зная, что тот тоже любит вкус крови. Это игра на публику, тоже часть пытки. Пусть сложно не раствориться в ощущении скользящего по коже языка, но всё же Вэй Усянь пересиливает себя, краем глаза наблюдая за немного пришедшим в себя юношей. На лице того читается удивление, переходящее в отвращение. Конечно, пусть слухи о том, что глава Цзян и его ручной тёмный заклинатель делят ложе, и бродят по армии Низвержения Солнца, но подтверждений им нет ни у кого. — Вы омерзительны, проклятые обрезанные рукава! — огрызается предатель, почему-то при этом даже не пытаясь отвести взгляд. Забавно. Как часто обрезанных рукавов презирают те, кто сам бы не прочь попробовать этот сорт удовольствия. Глупые люди с глупыми предрассудками — тем забавнее видеть под слоем боли, ненависти и показного омерзения отголоски желания. В голове Вэй Усяня даже мелькает мысль, а не реализовать ли фантазию этого юноши, в которой тот даже сам себе не готов признаться. Выпить до дна эту вкусную ян, не оставив ни капли. Не сейчас, конечно же, пока что нужно узнать, сколько этот крысёныш успел передать вэньским псам. Но когда юноша расколется окончательно, почему бы не поиграть с ним ещё? В лиловых глазах Вэй Усянь читает понимание и безмолвное разрешение — и голова на мгновение идёт кругом. Даже после многих месяцев войны всё ещё тяжело поверить, что Цзян Чэн и правда принимает и разделяет его новые увлечения. Он вновь возвращается к левой руке пленника — теперь разрезая острыми когтями кожу, связки, мышцы. Обрывая один за другим вывернутые из суставов пальцы. Это уже не столь больно, сколь страшно: вывихи можно вправить, переломы срастить, но после подобного никакой заклинатель больше никогда не сможет пользоваться рукой. И вновь — никаких вопросов. Даже когда Цзян Чэн тоже опускается на землю и принимается медленно обрабатывать вторую руку юноши, точно так же выламывая палец за пальцем, а после обрезая их ножом. В лиловых глазах в этот момент плещется такое прекрасное жестокое удовольствие. Лишь после того, как Ван Дадань почти теряет сознание от боли, произносятся так желанные им сейчас слова: — Какую информацию ты передал Вэням? И в таком состоянии уже не до попыток придумать правдоподобную ложь: признания льются изо рта юноши непрерывным потоком, а в его глазах разгорается надежда на быстрое избавление. Размечтался! Разве того, что было, хватит отплатить за предательство и чужие смерти? Впрочем, чтобы этим юношей можно было насладиться в полной мере, ему сейчас следует дать небольшую передышку. Да остановить тёмной энергией кровь и немного обезболить руки, а то кое-кто рискует помереть слишком быстро и незаметно. Пока что же Вэй Усянь с удовольствуем уже сам слизывает кровь с рук Цзян Чэна, а после целует своего шиди, делясь этим пьянящим пряным вкусом. После стольких лет сокрытия этих отношений столь откровенно показывать их перед посторонним — пусть даже этот посторонний не переживёт сегодняшнего вечера — так волнительно. Чувствовать скользящий по медленно обнажающимся плечам взгляд, обжигающий смесью презрения и вожделения... — Ты правда не против? — быстро шепчет Вэй Усянь на ухо шиди, даже не зная, хочет ли услышать в этом голосе нотки ревности. — С чего бы мне быть против? — вместо ревности там звучит лишь мрачное удовлетворение. — Эта мразь заслужила и более страшную смерть. И скользнувшая к янскому корню рука — как извращённое подтверждение этих слов. Обещание удовольствия одновременно от близости и убийства. Вэй Усянь сам не знает, когда подобные фантазии стали привычны и нормальны не только для него, но и для Цзян Чэна. И действительно ли это шиди шагнул вслед за ним во тьму, а не наоборот. Когда последние слои шёлка оказываются на земле, а твёрдая горячая плоть вжимается в другую такую же, думать столь сложные мысли становится невозможно. Хочется лишь обхватить рукой оба янских корня, да вцепиться другой в волосы Цзян Чэна, лохматя аккуратный пучок; целовать до одури, до кончившегося в лёгких воздуха, сплетая языки и деля на двоих чужую кровь. Отрываться не хочется совершенно, но в планах на этот вечер стоит нечто куда большее, чем сияющий пик от одних лишь кровавых поцелуев и незамысловатых ласк руками. Лежащий рядом юноша уже совсем потерял стыд, даже не пытаясь скрывать желание во взгляде, а его янский корень начал проявлять некоторый интерес к происходящему, — но так же в его глазах, в течении его ци отчётливо виден страх. Вкусный, правильный страх. С трудом отрываясь от губ Цзян Чэна, Вэй Усянь перемещается ближе к Ван Даданю. Единственное усилие воли — и тёмная энергия моментально срывает синее ханьфу с их сегодняшней игрушки. — Хочешь меня? — шепчет Вэй Усянь, даже проходясь пару раз сомкнутой ладонью по янскому корню юноши. В ответ тот шепчет что-то невразумительное, что равно можно трактовать как согласие и как отказ. Это совершенно не имеет значения. Влажные пальцы в собственных задних вратах распаляют ещё сильнее, а прошедшаяся по янскому корню масляная ладонь и прикусившие шею зубы намекают, что пора переходить к главному блюду. Предателю, естественно, ничего более не полагается: только разведённые до предела ноги и ткнувшаяся в сухую сомкнутую хризантему черепаховая головка. Без растяжки юноша тугой до боли, до искр перед глазами. Двигаться в нём невозможно — даже толчков Цзян Чэна, вбивающих Вэй Усяня глубже в лежащее под ними тело, оказывается слишком много. Другой человек, наверное, даже мог бы повредить так себе чего-нибудь. Возбуждение у юноши, конечно же, пропадает моментально: плоть, таранящая его тут же начавшие истекать кровью задние врата, просто не может приносить никакого удовольствия. И этот контраст пряной ян со вкусом боли с одной стороны, и яркой, колкой, наполненной чистейшим удовольствием ян с другой, наполняющих тело Вэй Усяня, почти сводит с ума. Он с трудом ощущает что тугую влажность, окутавшую его спереди, что горячую твёрдость, таранящую сзади, — всё это перекрывает ощущение энергий. И даже этого — мало. Хочется больше, и Вэй Усянь тянется рукой к животу Ван Даданя, взрезая пальцами мышцы. Через несколько мяо его ладонь смыкается на пульсирующем горячем комке. Немного потянуть вверх — и наружу показывается сияющее Золотое Ядро, от которого в тело тянутся медленно истончающиеся энергитические каналы. И вот теперь на лице юноши разливается такой ужас, по сравнению с которым всё испытанное ранее кажется какой-то глупостью, — а самое прекрасное, что все эти эмоции Вэй Усянь сейчас в полной мере ощущает в своей руке. Не дожидаясь, пока ядро окончательно рассеется, он подносит его ко рту и раскусывает, как спелую локву. Концентрированная энергия тут же заполняет рот пряной сладостью, стекая по губам быстро исчезающими золотыми каплями. Кажется, предатель перед смертью даже успевает увидеть, как Цзян Чэн слизывает эти капли с губ шисюна. Когда душа Ван Даданя покидает тело, Вэй Усянь отследить даже не успевает: просто понимает, что шиди толкает его уже на труп, начиная вбиваться ещё яростнее. Изливается он уже в расслабленные задние врата мертвеца, а чужого сияющего пика не замечает и вовсе, кажется, на некоторое время потеряв связь с реальностью от переполнившей его энергии. Приходит в себя он от не слишком нежных тычков в плечо и обеспокоенного вопроса: — А жрать его Золотое Ядро точно было хорошей идеей? Вэй Усянь не знает. Ему вроде и хорошо: тело лёгкое-лёгкое, а в голове шумящая пустота, — но как-то соскрести себя с земли и идти в лагерь нет сил совершенно. А звёзды над головой такие красивые...