акварелью по шрамам

ты всегда был рядом — клеил лейкопластыри на мои разбитые коленки, но перевязать даже отвратительно пожелтевшим от старости бинтом ты мое сердце не смог. ты был рядом, я был рядом — мы были вместе, но я опять запутался.

комната казармы совершенно неправильная. почему-то. на стенах — серые рисунки, а душный воздух мондштадта никак не может заменить плешивый запах масляных красок. в детстве рисунки были легкими-легкими, ярче неба. рисовал, потому что нравилось. рисует — потому что умеет. и сублимирует. за окном приевшиеся виды, выбившиеся на внутренней стороне века. совершенно неспециально — просто когда ты видишь одно и тоже изо дня в день, от застоявшейся картинки избавиться не представляется возможным. вон там, возле туманно-розового дома, пробежала крыса, видишь? я знаю, что ты их ненавидишь — они же разносчики заразы. в какой-то момент ты сам назвал меня мондштадтской крысой. ты даже не представляешь, как прочно это прозвище въелось в меня: в мою кожу, сердце и мозг. с кожи я пытался его срезать, бился головой о каменные стены, чтобы забыть, но с сердца я никак содрать его не смог. клеймом, ярко-ялым пятном «мондштадтская крыса» выбита на нем. ты никогда больше мне не улыбнёшься как прежде, и я это прекрасно осознаю. люди толкаются, — только что под ребро прилетел чей-то локоть, наступают на ботинки. для города свободы это норма. устои — на то и устои, они не меняются. и одного желания одного человека совершенно не хватит. и одного действия одного человека не хватит. если людям дать свободу, они перестанут быть людьми или станут ими? дилюк невероятно свободолюбив и устои его — закон. и кэйя с этим не справляется. в «доле ангелов», когда наступает час ночной — стрелки переваливают за полночь, — тишина совершенно не хоронит тебя. кэйя это понял совершенно точно, потому что в любом другом месте ржавые гвозди вбиваются в пальцы, раздрабливают череп и стальными оковами сжимают сердце. дилюк всегда прав. он прав. прав. прав. прав. и насчёт деяний кэйи он как никто другой прав. кэйю он ненавидит, кэйю он презирает, но как же сложно испытывать такое по отношению к человеку, с которым ты вырос бок о бок. броситься в чужие объятия хочется, но непозволимо. он понял ещё давно, что душа чужая (как же не хочется этого говорить) — не место для него. его давно не ждут, он уверен. но у кэйи все по-другому. душа его не изменилась, душа его совершенно не чужда, в душе его — бури, песчаные и сухие. они царапают, рвут, и хотят выбраться наружу. клеймо убрать можно, да только жертвенно. нож кухонный, ноги босые, сердце кровоточит — бури выбрались наружу. бури никому не навредят. кровь ледяная, она застилает глаз. и брызгает на простынь. дилюк никогда раньше не видел мондштадского кладбища.