Предательство

Павел Аркадьевич безучастно брел по коридору отеля, отрешенно глядя себе под ноги. Глубокое разочарование в жизни и людях отображалось на лице молодого человека укоризненно кривой усмешкой. Было очень душно. Пульсирующая боль в висках и щемящее чувство уязвленной гордости лишали Павла возможности свободно вдохнуть тяжелый воздух перед начинающейся грозой. Оказавшись в номере, серб подошел к окну и, резко распахнув его, шумно втянул воздух. Ощущение боли, обиды и горечи неприятно ощущались на языке, отчего Павел Аркадьевич хмуро сдвинул брови и прислонил голову к оконному косяку; вдруг резко сверкнула молния, и полил проливной дождь. Паша прикрыл глаза и, чуть скривив губы, стал прокручивать в своей голове недавние события, вновь и вновь уязвляя свое самолюбие. Даша. Его неповторимая, эфемерная, практически неземная… Она – воплощение женственности, грации и нежности… и так жестоко надсмеялась над ним! Кривая ухмылка вновь исказила красивое лицо серба, сжимающего кулаки с такой силой, что костяшки пальцев казались белее снега. – Не прощу… предала! – гневно прошептал Галанов, судорожно втягивая воздух. Их история любви казалась убогой изначально: откровенное презрение и нескрываемая похоть в одночасье! «Бабник», «волокита», «мажор» и «сербский обольститель»… какими только лесными словами не одаряла его непреступная горничная! «А сама-то..!» Неприкрытый интерес серба в Канаевой изначально зиждился на желании доказать всему миру – ну, и конечно же, потешить свое самолюбие, – что женщина – существо примитивное, готовое лечь под состоятельного мужчину, дабы получить все то, что ей как стереотип «о принцессах» навязывали с детства. Куда там! Канаева оказалась не из робкого десятка: дерзя и, невзирая на финансовое превосходство, она дала Павлу возможность осознать, что не деньги правят миром… есть также честь, достоинство и непоколебимый столп моральных устоев, которые спасают человека от низменных поступков и падений в часы отчаяния и уныния. Желание обладания этой девушкой и ее гордое сопротивление буквально сводили серба с ума. А когда волею Провидения они нашли некий общий язык и стали держать дружескую ноту в отношениях, язвя и откровенно насмехаясь друг над другом, Галанов вдруг осознал, что любит Дашу… – О, наивный! – усмехнувшись, прошептал серб. Слоганом последних месяцев для Галанова было сделать Дашу своей. Запоминая каждую черточку ее лица, каждый изгиб хрупкого тела, слыша приятный тембр ее голоса, пусть даже с откровенной толикой насмешливости, запечатлев укоризненно-недоступный взгляд Павел Аркадьевич был уверен, что женщина, покорившая его сердце, – нимфа! Однако ее ханжество выводило серба из себя! Нежный взгляд, невесомое прикосновение, легкий поцелуй… Per aspera ad astra! Павел Аркадьевич был уверен в успехе… Но что таило в себе это явное чванство, заставляющее серба каждый раз страдать от отказа строптивицы? Никита в глазах серба был изумительно правильным мальчиком, от порядочности которого, ей-богу, тошнило! Приторная физиономия откровенно смотрела на Канаеву, которая, как казалось сербу, не должна была польститься… О том, что Даша была с Никитой можно было и не сообщать. Павел Аркадьевич все понял, увидев глаза и одной и другого. Заговорила уязвленная гордость: чем он так плох? Горячий балканский мужчина доводил женщин до сумасшествия… они были готовы душу отдать, лишь бы еще раз насладиться близостью с ним! Почему Канаева беспринципно отдалась слащавому парнишке в машине? Тогда как он хотел доставить ей незабываемое удовольствие, лишая рассудка и даря всего себя? Неужели этого мало? Почему жеманница так противилась его проявлению любви и страсти, почему противилась его прикосновениям, поцелуям..? Зачем было ломать комедию? Зачем нужно было заставить его верить, что она – неприступная дева, трясущаяся от страха к таинству любви? Что заставило ее лицемерить, заставляя верить, что все между ними – правда, в то время как некий ненавистный сербом субъект добровольно зажал Канаеву? – «Зачем все это? Зачем..? – бесшумно выдыхает Павел Аркадьевич. – Зачем нужно было давать надежду? На что..? Зачем нужно было притворяться, что я тебе нужен… почему учила меня верить в любовь? Ведь ты уничтожила ее…» Словно в бреду, сидя в кресле, серб что-то возмущенно говорил, прежде чем подорваться и с яростным и полным боли криком сказать: «За что..?». Даша изменила. Отдалась другому мужчине, хотя всячески форсила и жеманничала перед Галановым. Как только серб узнал правду, жизнь в одночасье потеряла смысл… «Почему?» – вечный вопрос, остающийся без ответа, вновь сорвался с уст молодого человека. Он еще очень долго смотрел невидящим взглядом в скупой пейзаж, открывающийся из его окна, прежде чем какие-то звуки в коридоре отвлекли Галанова от дурных мыслей. Самоедство никогда не было его отличительной чертой, однако, расставшись с Дашей, Павел Аркадьевич часто ловил себя на том, что всерьез думал о своей жизни, о своем бессодержательном будущем, о своих поступках и о такой же пустой, неразрешенной и безответной любовной истории. Серб злился на себя, на грозу, на город, на отель, в котором все напоминало ему о Даше, и на саму Канаеву… Чертыхнувшись, он с остервенением схватился за ручку и бумагу. Глубокий вдох и выдох… вдох и выдох… и вот он уже решается: все – его здесь больше ничего не держит! Красивым почерком Павел Аркадьевич пишет… а затем, тяжело вздохнув, принимает решение – он возвращается в Сербию…

***

Утром, подойдя к шкафчику, Даша заметила торчащую в дверце сложенную бумажку. Поспешно развернув ее, она прочла: «Все смутно в моих мыслях, но надеюсь, что это к лучшему… Я потерял то, что, как мне казалось, было моим… Не проси у меня прощения! Закрыты навсегда дороги. Я подарил тебе целую жизнь, но это оказалось напрасной жертвой. В тот вечер ты подошла ко мне с поцелуем Иуды и подписала предательство. Твой поцелуй – это предательство! Чужая страсть, чужие губы… Твое тело – это мое изгнание. Чужое место, чужая земля! Злюсь сам на себя, плачу и жалею об этом. Жаль, что полюбил только тебя! То, что было начато – кончается… Не проси меня о прощении…» Паша…