Исповедь грешника

Робеет статуя из камня, Часы свой замедляют ход. И вздох мне слышится хрустальный, Последний скрипнул оборот. Бокалы шепчутся в серванте, Им вторят чашки из фарфора, А я сижу в своей палате, Похороненный средь узора. Узора, вытканного златом, На синих стенах, вдоль свечей. И наслаждаюсь лишь закатом, Возможно, я уже ничей. Нет больше женщины, чей взор Во мне огонь мог всколыхнуть. Я шёл вам всем наперекор, Сейчас же не могу вздохнуть. Вздох рваный вырвался из уст, Ланиты ярко заалели, Я вспомнил белый её бюст Да глаз искристые метели. Я встал с постели и с трудом Рванулся к зеркалу стальному, В нём отразился страшный сон, Привидевшийся мне больному: Она стояла позади, такая бледная, Немая. С губами цвета старых вин, Как будто даже чуть седая. Она одна. И я один. Бросаю взор Заре кровавой. Что через мутное окно Всё тешится своей забавой. На муки люда всё равно, Ей козырнуть б своей бравадой. Я проморгался; отступив, Виденье растворилось в зное. Мне грудь сковал побег крапив, Пронзив всё тело молодое. И ангел на моём плече, Крылами белыми тряхнув, В ночной и мглистой темноте Шептал, вдруг в вое потонув. То вой был стонущий, протяжный Из самой глубины души, А лик мой был какой-то влажный, Глаза — попробуй, осуши. Сорвался голос, захрипел, За ворот я схватился крепко; Мой лоб от влаги заблестел, На языке так было терпко. Я голову склонил и тихо Шептал молитвы небесам Но Бог был зол и, будто психа, Меня склонил к своим ногам. Связал мне руки, лоб сдавил Калёной сталью, чтобы боле Не смел я льнуть к его перстам, Когда у всех такое горе. Для них, «родных», я страшный враг, Предатель, лжец и самозванец. Нас всех окутал синий мрак, Нам снится всем её румянец. Они ведь тоже не святые, Им было на неё плевать, Их души все насквозь гнилые, Все предпочли не замечать. Не замечать всех ран и ссадин, Что я на ней всё оставлял; Лишь звук шипенья склизких гадин Нас за порогом догонял. Распятие я в руке сжимал До красных полос на руке, А Балберит мне напевал, Чтоб я не каялся в грехе. Чтоб не раскаивался в том, Ревнивой яростью объятый, Что замахнулся топором, Изрядно чачею примятый. Багровый след я чётко помню На платье, шее и груди; Взгляд тёмных глаз, залитый болью, И слово тихо: «Пощади…» В сознании моём схлестнулись Расчёта холод, пламя гнева, На шее на моей сомкнулись; А тихий ужас грыз мне чрево. Не мог вдохнуть я ни глотка, Стоял, глядел на лужи крови; Она как сон была легка, Уста ж её уже лиловы… Я глянул в сторону; вдали, На тёмно-синем небосводе, Зажглись белёсые огни, Напоминая о свободе. Я подошёл к окну, открыл, Вдыхая запах зябкой ночи, Чуть поумерил свой я пыл, Закрыв свои суровы очи. Мне кажется, время решить: Пора заканчивать свой путь Иль надо продолжать, пожить, Хоть грех и нелегко тянуть. Я отступил на шаг назад, На пятках повернулся резко, Решил устроить променад, Хоть и смотреть мне было мерзко На счастье в лицах окружения; В груди мой бился эгоизм, Не мог сдержать я выражения Презрения, гордости; снобизм. Петлял я долго мостовыми, Но мысли в голове всегда Всё возвращались мне дурными Воспоминаниями. Туда, Где ждал меня льняной шнурок, Завязанный вокруг блестящей Хрустальной люстры; где дымок, От папиросы восходящий. Внезапно встал я, оглянулся, Мимо меня, как нежный сон, Проплыл фантом, меня коснулся Волной волос, сказал «pardonne». Мне эти волосы знакомы: Кудрявы, чёрны и густы; Но обернулся призрак; Понял — была это совсем не ты. И тем не менее я жаждал Остановить её, понять, Была ль она такой же слабой, Смогла б она отпор мне дать…