Июнь 1841 г.
Анна чувствовала, что нервы у нее на пределе: она была раздражена и рассержена, поскольку все в доме точно сговорились довести ее до сердечного припадка. Казалось, никогда прежде прислуга не была такой медлительной и бестолковой. Она уже пригрозила выпороть нерадивых лакеев и горничных, ежели через час парадная лестница и гостиная не засияют, как начищенные пятаки, а комнаты не будут утопать в цветах. — Глафира! — озираясь по сторонам в поисках своей горничной, крикнула Анна. — Немедленно сюда, где тебя носит?! — Здесь я, пани, — тут же подскочила к ней Глафира, — я, как вы и приказали, отдала распоряжения на кухне по поводу праздничного обеда. Вот только Павлина говорит, каких-то там приправ у нее нет. Значит, нужно отправить кого-то в город… — С обедом мы позже разберемся, — отмахнулась Анна, — сейчас нужно больше внимания уделить порядку в доме. А самое главное — приготовить комнату Гришеньки! Осталось совсем немного, уже послезавтра он будет здесь, — счастливо улыбнулась Анна. — Поэтому не теряй времени попусту, пойди и распорядись, чтоб там прибрали все, вычистили до блеска, сменили белье и поставили цветов. — Сию минуту, пани, все сделаю в лучшем виде. — Ступай! — кивнула Анна. Вздохнув, она еще раз проверила, как идет работа по уборке дома, наведалась на кухню, где Павлина уже снаряжала Якова в город за приправами, а после вышла в сад. Анна дошла до своего любимого розария и опустилась на скамейку. Господи, уже через несколько дней она сможет обнять своего сына, милого Гришеньку. Жаль только, что пробудет он совсем недолго, всего-то несколько недель, а это так мало! Анна отчаянно скучала по тем временам, когда Гриша жил в Червинке, но… Петр Иванович прав, говоря, что жизнь не стоит на месте, и их сын взрослеет день ото дня. Анна сама настояла на том, чтобы Гриша поехал учиться в петербургскую гимназию, а не в местную, нежинскую, как, скажем, дети Кожемских, или в киевскую, подобно сыновьям Косачей и Дорошенко. Правда, Александр Васильевич с супругой говорили, мол, было бы прекрасно, кабы дети учились все вместе, да и Петр Иванович не возражал, но Анна была резко против. Во-первых, она знала, что Гришенька не очень-то ладит с сыном Дорошенко. Так уж вышло: не складывалась у них дружба, а значит, пусть они будут как можно дальше друг от друга. Ну а кроме того, ведь ее муж так любит повторять, что теперь фамилию Червинских знают и уважают в губернии, и у них есть все, что только можно пожелать, и что приличествует их положению. Поэтому-то Анна и решила, что их с Петром сын достоин только самого лучшего, а значит, пусть отправится в Петербург. Уж в столице-то он сумеет получить самое лучшее образование, завести нужные знакомства и стать в будущем влиятельным и уважаемым всеми человеком. — Лишь бы не спутался там с какими столичными повесами да не пошел по кривой дорожке, — ворчал время от времени Петр Иванович. Анна же лишь беззлобно усмехалась на подобные слова мужа, поскольку видела, что он просто-напросто обеспокоен (пусть и не так сильно, как она сама) и переживает за сына. Однако же, вне всяких сомнений, он рад за Гришу и гордится им. — Тамошние учителя явно не дадут ему ворон считать и лоботрясничать! — прибавил Петр Иванович. — Просто мальчик слишком чувствителен и восприимчив, — возразила ему Анна. Это было их с мужем очередным камнем преткновения: когда учителя жаловались, что Григорий Петрович не проявляет к учебе должного усердия, предпочитая мастерить из вырванных страниц бумажных голубей, Петр Иванович выходил из себя и принимался отчитывать сына, а иной раз даже и за розги хватался. Анна же как могла защищала своего милого мальчика, пыталась убедить мужа, что Гриша просто-напросто устал, возможно, у него разболелась голова, вот он и решил немного отвлечься. — Ведь он же не железный, вдруг ему занедужилось! — восклицала она. — А вы… — Лодырь он, вот что! — сердился Петр Иванович. — И нечего защищать его, Анна Львовна, сами подумайте, что из него вырастет, коли он учиться не желает! — Вы слишком суровы к нему! — Хватит, — стукнул в один прекрасный день кулаком по столу Петр Иванович, — надобно нам с вами всерьез заняться его воспитанием и образованием. Вон, Косачи Лешку своего в гимназию отправляют, Николай Дорошенко уже уехал в Киев, так что и нашему оболтусу нечего тут сиднем сидеть да дурака валять. Пусть учится, ума набирается! На том они и порешили. Петр Иванович написал в Петербург, вскоре получил ответ, а затем внес плату, и настала пора Гришеньке собираться в дорогу. Как ни странно, письма, которые писали Петру Ивановичу и Анне учителя и директор, несказанно радовали. Гришенька учился прилежно, и вел себя безукоризненно. — Что ж, — радовался Петр Иванович, — это превосходно, вижу, ему пошел на пользу отъезд из дома. — Я же говорила, — просияла Анна, — что он у нас просто замечательный мальчик! Она была на седьмом небе от счастья: ведь в совсем недалеком будущем ее сын сможет сделать поистине блестящую карьеру, достичь невероятных высот, он достоин этого, как никто. И за то, что сыну предоставлена отныне такая возможность, она безмерно была благодарна мужу. И все бы ничего, но Анна тосковала по сыну, ей безумно не хватало его. Она изо всех сил старалась занять себя хлопотами по хозяйству, визитами к соседям, воспитанием Катеньки, но все равно, стоило ей вспомнить о сыне, как сердце так и щемило от тоски по нему. — Пани, там до вас пожаловали Александра Владимировна Дорошенко, — поклонился Анне лакей Фрол. — Проси! — вздохнув, кивнула она, поднялась и направилась в дом. Честно говоря, Анну так и подмывало велеть Фролу сказать Александре, что она захворала, или уехала по делам, — словом, придумать какую-нибудь отговорку, дабы отделаться от визита. Во-первых, Петра Ивановича дома не было, он уехал по каким-то важным делам, связанным, кажется, с поставкой леса на судостроительные верфи, предупредив, что может задержаться надолго. Анна поначалу даже обрадовалась: когда Петра Ивановича долгое время не было дома, она могла спокойно заниматься воспитанием маленькой Китти без необходимости терпеть косые взгляды и недовольные ухмылки мужа. Иначе чем блажью и глупостью он решение Анны заботиться о бедной девочке не называл, а ведь, казалось бы, в том, что она осталась круглой сиротой, виноват он один. Раз уж решил шашни с дворовой девкой завести (а это, к чему лукавить, не редкость отнюдь среди помещиков), так хоть бы уж скрывал это тщательно! Родной жены не постеснялся, так постыдился бы хоть остальной дворни. Наверняка ж тайком по углам все шепчутся, какой мол пан у них потаскун бессовестный. Впрочем, и Степан с Соломией покойной ничем не лучше, если подумать! Тайком по сараям да кладовкам встречаться — это надо совсем уже последние крохи стыда растерять. Можно подумать, кто-то им мешал вести себя так, как и подобает честным и порядочным людям: сначала повенчаться, а уж после и заниматься… всякими глупостями. А так вряд ли Степану и Соломии удалось сохранить свою связь в тайне, если уж Анна один раз застала их на кухне, то что говорить об остальных дворовых. Ну, и раз уж про то было всем известно, то стоит ли удивляться, какая слава могла бы ходить об этой девице среди прислуги, а заодно и среди всех остальных крестьян. Так что, если посмотреть на это дело с другой стороны, осудить мужа в том, что он решил воспользоваться тем, что легко доступно, трудно. В конце концов, человек слаб и легко поддается искушениям, тем паче, что искушения оные — вот они, под самым носом. Будь это единственный случай, Анна даже и внимания бы не обратила, ну, поддался человек слабости, с кем не бывает. Но тут уж совпало все одно к одному: и неразборчивость, так сказать, Петра Ивановича, в подобного рода связях и распутство дворовой девки. Поэтому и выходит, что виноваты тут все, но в то же время — никто не виноват. А менее всего — малое и невинное дитя. Потому-то Анна и дала себе клятву сделать эту малышку счастливой. — Я безумно рада видеть вас, Александра Владимировна! — Анна вошла в гостиную и поприветствовала пани Дорошенко. — Надеюсь, все в порядке, вы здоровы? — Слава богу, — улыбнулась ей Александра Владимировна. — Я заезжала сегодня к Косачам, а после решила навестить вас. От Петра Ивановича вестей нет? — Он прислал мне вчера весточку, что будет дома уже завтра утром, — ответила Анна. — Признаюсь вам, когда мужа долго нет, дом наш словно вымирает, и все здесь идет вкривь да вкось. Нынче же отъезд его затянулся почти на целую неделю. А кроме того, на днях наш сын прибудет… — А Александр Васильевич как раз завтра в Киев уезжает, и ему вроде бы надо было с вашим супругом встретиться. Впрочем, он, кажется, написал ему… — Что ж, — вздохнула Анна, — думаю, они в конечном итоге найдут время прояснить все вопросы. — Вы правы. — Может, чаю? — предложила Анна. — Не откажусь, — улыбнулась Александра Владимировна. — Как там дела у Косачей? — спросила Анна просто потому, что надо было поддержать разговор. Сама она, стоит заметить, с семьей Косачей особо дружбу не водила, но Александра Владимировна в последнее время сблизилась с пани Косач, а Петр Иванович называл и Федора Семеновича своим другом. Ну а кроме того, третьего дня Анна вместе с Дорошенко была в Косачевке с визитом, о чем предпочитала сейчас не вспоминать. — Превосходно, — отозвалась тем временем Александра Владимировна. — Софья Станиславовна по секрету сообщила мне радостную новость: кажется, к зиме у них в семействе намечается прибавление. — О, я несказанно рада за Софью Станиславовну и Федора Семеновича, — улыбнулась Анна. — Они ведь давно уже мечтали о втором сыне или дочери. А что ваша девочка? Радует вас, вне всяких сомнений, она ведь такая умница! — Растет, как говорят, не по дням, а по часам! — мгновенно расцвела Александра Владимировна, она обожала, когда хвалили ее маленькую Натали. — Кстати, я видела у Косачей еще одного нашего общего знакомого, он справлялся о вас и… Анна почувствовала, как у нее перехватило дыхание: — Нет, прошу вас, Александра Владимировна! Не стоит говорить об этом.***
Вспоминать о том, что случилось совсем недавно, а потому все переживания были еще слишком свежи и оттого доставляли немало терзаний, Анне не хотелось. Через день после отъезда мужа чета Дорошенко пригласила Анну к себе на обед. Обычно она, как того и требовали правила приличия, никуда не выезжала одна, но ведь речь шла о Дорошенко, а они — лучшие друзья семьи, поэтому Анна безо всяких колебаний собралась и поехала в Нежин. Обед прошел как и обычно: женщины беседовали о детях и домашних хлопотах, мужчины — о политике, об урожае и торговле. Впрочем, кроме четы Косачей к обеду, как выяснилось, был приглашен еще один человек — молодой офицер, которого Федор Семенович отрекомендовал как своего очень хорошего знакомого, коему нужна помощь. — Капитан Введенский, — представил он молодого человека, — Николай Викторович. — Мое почтение, господа, — кивнул Николай Викторович. Анна, разумеется, помнила статьи в газетах о скандале, связанным с отцом этого самого Николая Введенского. Прошло не так уж много времени с тех пор, как разорение и самоубийство полковника Введенского обсуждалось во всей губернии. За обедом Анна время от времени бросала на Николая любопытные взгляды, будучи не в силах сдержаться. Им нельзя было не залюбоваться, он был необычайно хорош собой: правильные черты лица, большие, необыкновенной красоты фиалковые глаза под длинными, густыми ресницами, волосы цвета воронова крыла. Улыбка его была такой искренней, открытой, и когда он улыбался, лицо его при этом точно озарялось светом. Вместе с тем, взгляд его был весьма настороженным, и, как показалось Анне, чуть грустным. Она смотрела на него и думала, что он должно быть очень добрый и сердечный человек. Пару раз он перехватывал ее взгляды, поднимал на Анну свои невероятные глаза и еле заметно кивал ей. Анна же чувствовала, как внутри у нее все холодело от этих взглядов и улыбок. Сославшись на головную боль, она вышла на террасу, постояла некоторое время, вдыхая свежий, весенний воздух и вдруг услышала позади тихое: — Вас утомили разговоры об урожаях, не так ли? Резко обернувшись, Анна увидела Николая Викторовича. Он подошел к ней, галантно склонил голову и поцеловал ей руку. Анна попыталась отвернуться, дабы он не заметил, как она покраснела, но он, вместо того, чтобы отпустить ее руку, только сильнее сжал ее. — Нет, — отозвалась она, — не то чтобы утомил… У меня просто голова разболелась немного. Я знаете ли, не очень-то жалую слишком уж многолюдные собрания. — Как и я, — спокойно проговорил Николай Викторович. — Вы… давно знакомы с семьей Федора Семеновича? — Мой отец, насколько мне стало известно, хорошо знал его батюшку. — Верно, — обрадованно кивнула Анна, — помнится, когда-то давно, когда мы с супругом только переехали сюда и познакомились с Косачами, то на одном из приемов, что они устраивали у себя в имении, они нас и познакомили с полковником Введенским. А потом… — То, что с отцом моим случилось, — перебил ее Николай Викторович, — думаю, всем уж известно. — Мне… мне очень жаль! — сочувственно взглянула на него Анна. — Благодарю! — он кивнул и вновь поцеловал ей руку. — Так вот, Анна Львовна, я ведь именно поэтому сюда и приехал. Узнал, что дом наш на продажу опять выставили и думал купить его, поскольку не так давно мне, видите ли, перепало небольшое наследство от дядюшки моего по материнской линии. А заодно мне хотелось бы узнать о брате своем и младших сестрах. — Да поможет вам бог, Николай Викторович! — кивнула Анна. — Увы, — горестно развел он руками, — увы, Анна Львовна, ничего у меня не вышло. С покупкой имения меня опередил какой-то пройдоха, дав сумму, в два раза превышающую ту, коей я располагаю. Брат мой младший, как я узнал, в Варшаве, у родственников. Тетка наша родная, сестра матери, давным-давно уж туда переехала, вскоре после замужества, вот она Митю и забрала к себе. Что же до сестер, то они, кажется, в Киеве, у дальней родни со стороны отца. Впрочем, сестер-то я, можно сказать, и не видел никогда. Когда они родились (а они — дети отца от второго брака), я уже не жил в родном доме. — Мне жаль! — вздохнула Анна, пожимая ему руку. — Благодарю вас, — ответил он. — В вас столько участия, Анна Львовна… О, если бы я только мог надеяться увидеть вас еще когда-нибудь! — Я… я не знаю, — замялась она, — ведь вы же наверняка скоро уедете, а потом… Она не договорила; смешавшись окончательно, заявила, что их наверняка уже хватились в гостиной и заспешила обратно в дом. Ни с кем не простившись, Анна уехала к себе в Червинку. Всю ночь она провела без сна, вспоминая разговор с Николаем Введенским, его тихий голос, грустный взгляд и мягкие прикосновения. Тем не менее, они будто обжигали кожу, и Анне казалось, на ладони ее на всю жизнь теперь след останется, и каждый сможет увидеть, что… А собственно, тут же одернула она себя, и впрямь — «что»? Что в этом такого? Неужто она вела себя непозволительно, и теперь кто-нибудь посмеет ее осудить за то, что она позволила постороннему мужчине оказывать ей знаки внимания? Да полно, он просто был с нею вежлив и деликатен, только и всего. Кроме того, Николай Викторович ведь совсем еще юн, ему где-то около двадцати лет, судя по всему, разве мог бы он хоть сколько-нибудь увлечься ею, взрослой, замужней женщиной? А вслед за этим Анна вспоминала его рукопожатие, от которого у нее только что ноги не подкашивались. Вновь и вновь перед мысленным ее взором вставали его глаза и губы, такие манящие и соблазнительные. Если бы тот разговор продлился еще минуту, она не сдержалась бы, поцеловала его и — будь что будет. От подобных мыслей Анну бросало то в жар, то в холод. Трудно представить, чтобы она могла бы даже в мыслях допустить подобное, но… надо трезво смотреть на вещи: ей очень понравился этот человек. И она, насколько можно судить, приглянулась ему. Если их встречи продолжатся, если Анна останется с ним наедине еще хотя бы раз… Самому господу богу неведомо, куда это может завести! Нет, нельзя, нельзя ни в коем случае допустить подобное. Какой стыд, да как она сможет потом людям в глаза смотреть, как будет глядеть в зеркало, если оттуда на нее отныне станет смотреть падшая женщина и предательница. Разве можно после подобного обвинять Петра Ивановича?.. Николай Викторович сам начал искать встреч: буквально вчера он приезжал в Червинку. Анна страшно испугалась, когда увидела в окно, как его коляска приближается к дому. Она тут же велела Фролу сказать, что хозяев дома нет и не будет еще очень долго. Спустя четверть часа Фрол принес ей записку, в ней Николай Викторович сообщал, что понимает Анну Львовну. Она не может запросто принять незнакомого мужчину, но он бы хотел вновь с нею увидеться, а посему, как стемнеет, просит придти на берег реки. У Анны защемило сердце: господи, выходит, она ничего не придумала, она и впрямь запала ему в душу, иначе он не просил бы о свидании да еще наедине. А значит, совсем тонкая грань отделяет ее от грехопадения. И допустить подобное она попросту не может! Анна заперлась у себя в комнате, сожгла записку Николая Введенского и вновь всю ночь не сомкнула глаз. Хорошо еще, что ни мужа, ни сына нет дома, иначе и подумать страшно, что было бы, кабы Петр заметил ее душевные метания, не говоря уж о том, чтоб он прознал про то самое, пусть и несостоявшееся, свидание. Чего доброго, промелькнуло в голове у Анны, на дуэль бы вызвал соперника. А вот интересно, тут же подумала она, способен ли и впрямь ее муж на этакие безумства, и решился бы он на поединок ради ее чести? Нет-нет, о таком даже и думать нельзя! Не хватало только стать виновницей если не гибели человека, то больших неприятностей. И вот теперь Николай Викторович решил действовать через Александру Дорошенко, посему следует как можно скорее положить всему конец.***
— Александра Владимировна, дорогая моя, — Анна взглянула в глаза своей подруге, — я вас попрошу об одной услуге. Ежели вы увидите нашего, как вы только что сказали, общего знакомого, то передайте ему, что столь навязчивые знаки внимания не делают ему чести. Я никогда не допущу подобного. Пусть лучше обратит свой взор на незамужних девиц! — Как скажете, — удивленно заморгала Александра Владимировна. — Я, признаться, и подумать не могла, что вам неприятно его общество… У меня есть еще одно предложение, Анна Львовна, собственно, я потому и приехала. Завтра, как вам должно быть известно, у Косачей охота. Петр Иванович, насколько я помню, никогда ее не пропускал, и Федор Семенович просил напомнить, что ждет и его, и вас. — Но Петр Иванович не вернулся еще. Ежели приедет сегодня к вечеру, то непременно будет завтра у Федора Семеновича. Что же до меня, то подобные забавы не по мне, вы знаете. — Приезжайте, Анна Львовна! — улыбнулась Александра Владимировна. — Мы бы могли поехать покататься верхом, или же просто поболтать, как обычно, посекретничать. — Обещать ничего не могу, Александра Владимировна, — отрезала Анна, — ведь вы же понимаете, у меня так много хлопот: сын приезжает. Анна твердо решила не ездить в этот раз к Косачам, и вообще больше никуда не выезжать. Во всяком случае, до тех пор, как Николай Введенский не уедет отсюда навсегда. Как только Александра Дорошенко уехала, Анна вновь погрузилась с головой в домашние хлопоты. На другой день, прямо с самого раннего утра она отправилась навестить малышку Китти. Она день ото дня становилась все краше, росла очень умненькой и тихой, застенчивой девочкой. Покамест Анна поселила ее во флигеле, вместе с Павлиной. Собственно, кухарка в основном и занималась сейчас воспитанием девочки, но Анна уже подумывала переселить Китти в дом и нанять ей гувернантку. Надо просто еще немного подождать: во-первых, пусть девочка еще немного подрастет, а во-вторых, следует уговорить Петра Ивановича. Убедившись, что с маленькой ее крестницей все в порядке, Анна, отметив, что у девочки очень мало игрушек, решила сама съездить в Нежин и купить Китти новую куклу. Пусть малышка порадуется! К обеду в Червинку вернулся Петр Иванович. Анна еще никогда не была так рада его видеть: услышав, как во двор въезжает карета, она стремглав бросилась вниз и заключила мужа в объятия, стоило ему только переступить порог. — Право слово, Анна Львовна, — растерянно проговорил Петр Иванович, — ежели вы всякий раз после небольшой разлуки так меня встречать станете, то мне, пожалуй, стоит уехать куда-нибудь на годик-другой! Глядишь, по возвращении прием будет еще более горячим! — Не надо так шутить, Петр Иванович! — тихо проговорила она, целуя его в щеку. — Лучше не оставляйте меня более так надолго. — Все ради вас, Анна Львовна! — блеснув глазами, улыбнулся он ей. — Могу вас уверить, что сделку я заключил весьма выгодную, она сулит нам большие прибыли, так что… Надеюсь, теперь у меня еще очень долго не будет поводов оставлять вас одну на столь долгий срок. — Вот и чудно! — у Анны словно камень с души свалился, все возвращалось на круги своя, и это — правильно. — А завтра уже и Гришенька наш дома будет! Я так соскучилась. — Да признаться, и я тоже, — задумчиво прибавил Петр Иванович. — Ах, да! — опомнилась Анна. Она взяла мужа за руки и потянула за собой в гостиную. — Вы же устали должно быть, проголодались. Отдохните покуда, а я пойду и распоряжусь насчет обеда. Он посмотрел на нее так, словно видел впервые и улыбнулся одними уголками губ: — Благодарю, Анна Львовна! — Ох, совсем забыла, — она сделала вид, будто только что вспомнила об этом, — Федор Семенович вас сегодня ждал. Охота у него. — Да, помню, — кивнул Петр Иванович, — но… увы, просто с ног валюсь! Надеюсь, он извинит мое отсутствие. Вот Гришка приедет, а там, глядишь, у нас прием устроим, всех соседей позовем. — Это было бы прекрасно! — согласилась с ним Анна. Петр вновь удивленно вскинул брови и оглядел Анну с ног до головы, явно удивленный ее безотказностью и покладистостью. — Пане! — в гостиную без стука и доклада ворвался мальчонка лет девяти, казачок от Дорошенко. — Прощения просим, но тут до вас срочное послание от пана нашего. Анна почувствовала, как ей стало нечем дышать, словно кто-то сдавил ее за горло ледяной рукой. Неужели же мальчишка перепутал, и Николай Викторович через Александру Владимировну прислал ей еще одно послание? И что же будет теперь, когда муж прочтет его? — О господи ты боже мой! — Петр Иванович развернул письмо, пробежал его глазами и смертельно побледнел. — Какое несчастье! — он резко поднялся на ноги. — Что такое? — хрипло спросила Анна. — С Александрой Владимировной беда. Она упала с лошади и очень сильно убилась. Сейчас она у Косачей… Я еду туда! — Я с вами! — воскликнула Анна сквозь слезы. — Выезжаем немедленно!