за победу?

Песок и ненависть были его бронёй. Песок, ненависть и теперь — любовь матери. Теперь, даже когда метеорит висит над его головой, Гааре особо-то и не страшно, ведь его страх и его слёзы приобрели настоящую силу. Силу, столбом подпирающую камень размером с небо. Силу, которая есть в каждом несломленном лидере и ребёнке войны. Война воспитала в нём главнокомандующего армией. Война — сука, а ещё она хороший учитель. Сестра вместе с клоном Наруто отбегали от места поражения как можно дальше. Цучикаге видно не было: он был маленьким Атлантом где-то далеко-далеко, в зоне ощущения песка, но не его, Гаары, глаз. Руки молодой Казекаге не опускал: напряг пальцы, вытянул запястья над головою вверх и старательно удерживал контроль над чакрой, незаметно пропуская через себя и отцовскую золотую пыль. Впервые в жизни ему было так тяжело — и он встретил по-настоящему грозного врага, перед которым меркло всё живое. Перед этим мёртвым, подумать только, меркло всё живое. Песок над головой Гаары мелко сыпался вниз золотой стружкой, (предчувствуя нехорошее), концентрируясь у его ног. Можно было даже выдохнуть. Молодой Казекаге с каждой минутой, проведённой плечом к плечу с брюзгливым Ооноки, взрослел и матерел: уж больно хотелось доказать, что он не сопляк и опытом и занудными нотациями его не подавить — ему есть, что всему этому противопоставить. Гааре хотелось доказать это прежде всего самому себе. Где-то напротив, на песчаной насыпи высотой с небоскрёб, Мадара Учиха кривил губы в слабой усмешке. — Неплохо, — перед его фиолетовыми глазами стояла чуть сгорбленная точка — фигура совсем ещё молодого паренька с красными волосами и слабым, почти стёршимся отпечатком чакры хвостатого. Песок, попавший Мадаре на макушку и доспехи, пропах человекозверем: каким-то живым и трепетным существом, а ещё до боли знакомым животным. Неужели этот бывший джинчуурики такой живучий? Крови Узумаки в нём нет… Это был просто маленький, отчаянный генерал — хитрый, впрочем, и достаточно сообразительный, чтобы минутой ранее технично вытащить его из Сусаноо песком, натолкнуть на технику (признаться, очень опасную, это чувствовалось) девчонки Узумаки. Мадара раздумывал, какое слово описало бы их танец. Забавный... Грамотный и забавный. С детьми было интересно, а вот постаревший Ооноки, только и внушающий армии ложные надежды, раздражал. Метеорит остановить — не войну выиграть. Мадара оскалился пошире, пораздумал с пару секунд и повторно сложил печать. — Но справитесь ли вы со вторым? Второй — не первый. Второй подламывает небо и землю, дробит крики на отчаянные и предсмертные. Перед вторым наступает хаос, потому что все — даже мёртвые — понимают, что выжить невозможно, и потешаются тем, что для них невозможного уже нет. — Га-а-ара! — взревела Наруто, прежде чем её подхватил шиноби из облака и спрятал под коконом резины. Темари взмыла над землёй на веере, но долго не пролетела: ударная волна сокрушительной силы отшвырнула её далеко за поле боя. Песок, смешанный с золотом и концентрированной пылью, густо оседал на веках, закрывая глаза мертвецам. Эта Наруто была всего лишь клоном, но тем не менее, ради этой Наруто шиноби жертвовали своими жизнями. Ради неё на этой войне жертвовали собой Какаши-сенсей, Сакура-чан, Гаара… Друзья… Сотни, тысячи людей, которые даже не видели её в лицо. Один лишь её клон мог бы, кстати говоря, смести всю армию, но против Мадары оставался буквально ничем, даже с Лисом внутри. Один лишь её клон, развеявшись после полученного от Пяти Каге обещания, принёс оригиналу одновременно и невероятную силу, и болезненную сломленность. Хотелось охватить собой весь мир, отдать ему всю себя. И того оказалось бы мало. Если бы не Итачи, открывший глаза на её глупую и отчаянную жертвенность эгоиста, джинчуурики бы умерла, даже не успев оцарапать маску Тоби. Подвигами нужно делиться. Узумаки Наруто — не одна, и она никого не заставляла бороться. Обито Учиха был примером того, кем могла бы быть Узумаки Наруто, если бы ненавидела этот мир. Если бы Нагато не научил её терять близких, переживать эти в е ч н ы е мгновения, впитывая чужую боль и превращая её в силу. Джинчуурики была героиней книги, не принадлежащей Джирайе, и писала её сама. И ей хотелось выделить абзац — а ещё лучше, целую главу — для любви, или того, что отдалённо похоже на любовь, но от чего сердце тоже стучит сильно-гулко. Имеет ведь она на это право? — Гаара, мы обязательно должны выпить за победу! — голос Наруто, севший и сухой от жажды, трудно угадывался за очертаниями истощения. Кровь, запутавшая медные волосы, белые расцарапанные ладони, лежащие на плечах старшего брата и сестры, подёрнутые усталостью бездонно чёрные веки. Гаара смотрел на неё долго, вдумчиво, пока Темари и Канкуро тактично отступали, оставляя их одних и понимающе переглядываясь. — Я думал, ты и не вспомнишь, — белые губы попытались сложиться в подобие неловкой улыбки. Хотелось облокотиться на свою родную бутыль, но её рядом не было. Была Наруто — и рядом с ней хотелось лишь расправить плечи. — Гаара, ты же меня знаешь! Я никогда не отказываюсь от своих слов! Точнее, от твоих слов! Ну, ты меня понял... — будто бы Мадары не было, Обито, Кагуи. Светловолосая джинчуурики, до этого судорожно перебирающая в голове подходящие слова, сурово сдвинула брови, на автомате подставляя другу своё плечо — перед ней можно не делать вид вечно бодрого. Они все устали. Они все прошли, в конце концов, целую мировую войну! И тем не менее, конец света еле-еле прошёл мимо, а сейчас Узумаки думала лишь о том, что у Гаары такая форма мягкая, почти не порванная и не запыленная, аж ладонь с непривычки по боку скользнула. Тёплый бок, крепкий. Уставшая рука, перекинутая через плечи, деликатно не склоняла её туловище к земле — всё же Казекаге был выше и немного-то тяжелее, а джинчуурики и сама еле ногами перебирала. И тем не менее, Гаара казался до безобразия безупречным даже после смертельных битв и Цукуёми, и это вселяло в Наруто, тщательно пережёванную войной и грубо выплюнутую измерениями, тихую, бесшумную червоточину страха: она же ему явно не подходила. Но кто она такая будет, если сдастся? — Я хочу отмыться набело в бане и выпить какое-нибудь хорошее сакэ! Мне сегодня семнадцать, мне уже можно… и я пробовала как-то, случайно, вместо воды… Кхм! Ну, ты же составишь мне компанию? — «Скажи, что да, пожалуйста, Гаара, Гаара, скажи, прошу, но не делай это вымученно — я почувствую.» Между ними б ы л а пропасть? Наруто, желая проверить, опасливо шагнула на пробу первой. Гаара медленно моргнул, не сводя глаз с возбуждённой ревущей толпы, кричащей имя джинчуурики и «героиня!» — как будто других слов не существовало. — Ты хочешь… прямо сейчас? — и повернулся к ней лицом, едва не сталкиваясь носами. И не едва — глазами. Пропасти н е б ы л о. Узумаки выдохнула и потянулась рукой к рваной на бедре штанине, доставая из кармана диковинный кунай с символами на рукояти. От него пахло смертью и теплом. Он принадлежал её отцу. — Я могу, даттебайо, — джинчуурики коротко сглотнула, неуверенно почёсывая запястье, — попробовать технику полёта бога грома. Я тренировала её раньше, с Извращённым отшельником, но в бою применять не могла. Оставляла печати в разных местах… Ну, и в стране горячих источников. Мне там понравилось и я, м-м-ма, подумала, что тебе тоже должно понравиться. У меня осталось немного чакры, и Курама вот чуть-чуть поделился, а он редко такой щедрый… Наруто, даже несмотря на усовершенствованный расенган ветра, который никто и никогда не сможет повторить, не была — и не считала себя — гением: у неё много сил уходило на изучение новых приёмов, чакру она расходовала недозированно, доводя свой организм до истощений и обмороков, а богатое воображение постоянно мешало её концентрации. Шуншин был тонким приёмом, до которого она ещё не доросла, — и который сам Гаара освоил лет так в пять, пожалуй, или в шесть… Тем не менее, попробовать ей хотелось: эта техника, привязанная к фуин-меткам, была посложнее, конечно, но и изящнее. Попытка не пытка! Кодовое имя Наруто — риск, авантюра. Казекаге рад, что она… она… предлагала это ему. Он, значит, ей ближе? Чем… все? — Ты не перестаёшь меня удивлять, Наруто, — прохладная широкая ладонь скользнула вдоль рукояти чужого куная. Гаара позволил джинчуурики поставить на своём запястье метку мазком кончиков пальцев, а после в каком-то неведомом порыве притянул её руку к губам, колюче целуя загорелые костяшки. — У тебя непременно получится. Наруто жутко смутилась: — Ой, ну может не с первого раза, ттебайо, но я... хочу, чтобы мы, э-э-м... Хочу на источники! — и залепетала какой-то непереводимый бред про какие-то печати, сакэ и какую-то книгу. Мало кто знал, но блондинистая джинчуурики превращалась в неутомимую болтушку только тогда, когда ей больше нечего было сказать, — дальше за неё всё говорили её ломаные, неуклюжие взмахи руками, малиновые уши и бегающие по чудно́й траектории глаза. Казекаге, впервые за долгое время чувствуя себя спокойно, невозмутимо кивал на каждое её слово. Песок, неподвластный ему, игриво переливался золотом в грязных девичьих косах. Война только закончилась. Каге стояли в отдалении, обмениваясь короткими фразами насчёт предстоящих собраний — нужно было решать дела с мирными договорами и перераспределением сил уже сейчас. Цунаде с усмешкой покачала головой, когда Мэй полюбопытствовала насчёт совсем неприметных джинчуурики и Казекаге, сцепивших пальцы в замок и сосредоточенно глядящих друг другу в глаза. Это была только первая стадия: джинчуурики проникала беспечному юноше под кожу своей нечеловеческой обаятельностью. — Ох, да что мне тут поделать? Не хотела бы отпускать, — Наруто — в Суну, Наруто — как будущую Хокаге, Наруто — любимую крестницу, сейчас, неизвестно куда, с парнем, пусть даже и с Казекаге, — Но, видимо, придётся.