***
Шрамы это любовь; всё — любовь: опустевший кинотеатр, запах пыли и бархата, утренние зябкие улицы, когда Йорг идёт домой после смены, бумажный пакет из турецкой лавки и бедолага у дверей, которому Йорг кидает пять пфеннигов. Тёмная лестница и ключ в кармане, жар их мансарды, красные отсветы печки и Макс, в полосатой пижаме в дверях кухни, по-птичьи взъерошенный. Всё в мире любовь. И Йорг целует Макса, целует его шрамы: глубокий страшный над сердцем, извилистые на животе, и штрихкоды рубцов на холодных запястьях. После того, как они переложили матрас со скрипучей кровати на пол, можно заниматься хоть вольной борьбой. Макс мягко перекатывается на живот, пряча лицо в сгибе локтя. Йорг утыкается носом ему в затылок, в короткие, уже начавшие виться волосы, вдыхает запах клубничного шампуня, и продолжает свой фетишизм. Макс тихо смеется, но не все шрамы ещё перецелованы, непорядок, — и Йорг проводит губами вдоль ровных, в центре спины вертикальных отметин. Когда-то он был настолько мелочно глуп, чтобы спросить: «Тебе кто-то помогал, ну, резать себя?». «Крыша. И три гвоздя, — улыбнулся Макс. — Хорошо тогда прокатился». «Извини». «Да ниче. Бесплатная пункция, пхех». Ниже шрамов нет, кроме одного на бедре, с внутренней стороны. Йорг его помнит и любит, и готов вылизывать до розоватого пожара под кожей или — гораздо чаще — пока Макс не начнет извиваться, вжимаясь в простыню и постанывая. Но ещё больше, чем шрамы, Йорг любит видеть его лицо, искаженно-прекрасное в алых и золотых отсветах (догорающей в печке кровати). Он нависает и осторожно, медленно двигается, опираясь на локти. Макс хрипло дышит, скользит по спине Йорга шершавой ладонью, тянет на себя — а потом запрокидывает голову и замолкает, беззащитно выставив шею и зажав рот предплечьем. На правом, где месиво рубцов не так густо, Макс набил в прошлом месяце автомат — коховский G3 пятьдесят девятого года. Наверное, символ того, что он очень сильно опасный. Получилось довольно точно и красиво для человека, который никогда не служил в армии и правши. Дирк, когда увидел, ещё поинтересовался: «Это значит, что ты скорострел?». «А это значит, ты выкрест?..» — невинно парировал Макс, указывая на новенькое кривое распятье между летучей мышью и черепом у того на плече. Чтобы их разнять, потребовались помощь Яна и ещё двух человек, и огнетушитель. Йорг тихо смеется и утыкается лбом в подушку справа от Макса, чувствуя как тот обмякает под ним. Золотое и алое затухает под веками. Всё в мире любовь. — Я люблю тебя, — шепчет Макс. — А я тебя, — Йорг целует его в щеку. В короткий шрам от опасной бритвы.***
Узкая полоса серо-желтого света пробивается между бархатными шторами. У соседки снизу икает приемник, и начинается бесконечный джингл супермаркета. С грохотом проезжает мусоровоз. Они лежат рядом, когда Макс вдруг говорит: — А хочешь, покажу свой самый главный шрам? — Да, конечно, — Йорг приподнимается на локте. Макс делает крайне серьезное лицо и награждает Йорга долгим элегическим взглядом. — В смысле, он где-то внутри? — не понимает Йорг. — Типа в душе? Макс, чуть подумав, щекочет губы указательным пальцем — а потом наставляет его Йоргу в грудь. — Буп. — То есть… Макс со смехом выскальзывает из постели и несется к входной двери. Срывает со стены круглое зеркало и плюхается перед Йоргом: — Вот. — Боже… — (Йорг пугается на миг своих красных глаз). — Макс... — Ты мой самый главный шрам, — провозглашает Макс, и вдруг застеснявшись начинает раскатывать на зеркале невидимую дорожку. Йорг улыбается. Пусть будет так. И он втайне надеется, что не только главный, но и последний. По крайней мере, уже полгода Йорг не видел новых порезов. Он благодарно трогает Макса за плечо, и тот вскидывает голову: — Ты сегодня на учёбу, о Йожж? — Не, дома… — Йорг зевает. — А ты? — И я дома. Концерт отменили, Флори руку сломал. — Бедолага. Макс неистовым движением бровей показывает всё, что думает об увальне-барабанщике. — Значит, поставишь мне наконец своё «Зеркало». И я даже не буду есть чипсы! Наверно. — Кстати… чёрт, забыл про мороженое, — Йорг хлопает себя по колену. — Я купил же. — Банановое? — Макс с надеждой косится на пакет у стены. — Было! — Ну, значит, молочный коктейль, — улыбается Макс. — Я хоть в морозилку его, — Йорг идет на кухню — и замирает в дверях. — Макс, а что… Холодильник придвинут к плите, рядом на полу валяется чайник. Паркет залит водой и усеян подтаявшими фрикадельками. — Мм, да так. Начал его размораживать. Вот, — Макс прячет руки за спину и с удивлением смотрит на вырванную из стены розетку. — Давно надо было. — А. Ясно, — кивает Йорг. И если всё в мире любовь, значит, и это тоже.