Today I saw the whole world

С'mon and swing it back and forth just like My heart is on a pendulum tonight If your lungs are mine I only wanna watch your clouds linger in the darkness

Вечер пятницы солнечный и удивительно приятный, он как будто улыбается Виктору в лицо, ну, а сам Виктор улыбается ему в ответ. Этой пятницы он ждал, как ребёнок — трепетно, с легкой дрожью в сердце. С самого начала рабочего дня командный дух покинул его бренное тело и утонул в мыслях о вчерашней СМСке, которую он получил от Келлина. Всего-то коротенькая ерунда:

«Завтра на старом месте. Ты, я и пиво :)»

И тепло сразу разливается по телу, и кажется, будто жизнь вовсе не такая уж скучная и серая, как вчера. Этот вечер у Вика будет особенный, даже интереснее, чем обычно. А всё потому, что ещё в прошлый раз Келлин обещал показать ему свою квартиру впервые за год их знакомства, да тут ещё и повод нашелся. Дело в том, что на днях Келлин купил новый большой телевизор, на котором будет «невероятно круто играть в приставку», а такое заявление пропустить мимо ушей никак нельзя, и Виктор спешит по забитой народом улице, стараясь не побить свежее и пока ещё холодное пиво. Телефон в кармане снова гудит, но ответить нет никакой возможности, потому что задержись он ещё на минуту, Келлин точно развернётся и уйдёт, как он вечно обещает. Но в итоге всё равно стоит на углу возле кинотеатра, в который они однажды даже чуть не пошли, и переминается с ноги на ногу после тяжкого трудового дня. — Привет.. — робко с улыбкой произносит Вик, чуть ли не влетая в затылок темноволосому парню. Тот разворачивается и морщит лоб. — Я думал, ты сегодня решил меня кинуть. Не было мысли хоть на одно сообщение ответить? Он просто не может не гундеть, хотя сам едва сдерживает улыбку. — Только не ори, я за пивом сбегал. Вик поднимает чёрный пакет, и теперь уже сдержать улыбку становится труднее. — Вот гадёныш, знаешь, чем меня купить. — Думал, я упущу возможность заценить твой новый телек? — Корыстный, эгоистичный гадёныш, — Келлин решает дополнить свою прошлую мысль и начинает шагать вниз по улице — в ту сторону, куда они ни разу так и не повернули, встречаясь на этом углу много месяцев подряд. По дороге тем для обсуждения почти не было, Вик только плёлся следом за уставшим, но воодушевлённым телом в красной клетчатой рубашке и удивлялся, как ему не жарко в такой-то летний день. Сам Вик был одет в одну из своих любимых маек без рукавов — белую с большими экзотическими цветами. Келлин часто говорил ему, что тот выглядит вточь как попугай, но после непременно добавлял «мне это нравится». В последнее время Вик стал носить их чаще.. наверное, из-за погоды. Сегодняшний день точно будет особенным, — Вик понимает в очередной раз, когда поднимается по незнакомой лестнице, прижимая к себе драгоценный пакет. Он оглядывается теперь уже по стенам, как будто никогда не видел стандартных местных подъездов, а потом уже слышит, как шумит в замке ключ. Келлин в десятый раз извиняется, за то, что в квартире не прибрано, и немного нервничает, что совсем на него не похоже. Зайдя на порог, смуглое туловище в белой майке даже разочаровывается: — А ты обещал, что будет не прибрано.. — Обычно, у меня чище, вчера вообще времени не было. Такими темпами и комплексы заработать недолго, потому что за всё время их тесной дружбы, встречались ребята лишь в скромном жилище Вика с одной не впечатляющей комнатой и старым диваном посередине. — Пакет возле стенки поставь, — хозяин вырывает парня из мыслей, пока торопливо снимает обувь возле входа. Бутылки тихонько звенят об пол, пока Вик возвращает своё туловище в вертикальное положение. Впрочем, проходит немного времени до тех пор, пока под тяжестью чужих рук его спина не бьётся о стену. Он хотел бы охнуть от неожиданности, но Келлин прижимается к его губам, придерживая пальцами линию подбородка. Всё происходит крайне быстро и неловко, поначалу он даже не может понять, что чувствует, когда их рты просто ударяются друг о друга. Но вскоре его тело потихоньку привыкает и появляется приятная тяжесть в пояснице. Как назло именно в этот момент Келлин решает отступить. — Ну как тебе? — после непродолжительной паузы. Пальцы всё ещё держат подбородок. Он, видно, тоже немного смущён и смотрит своей «жертве» в затуманенные глаза. Сама жертва несколько раз моргает и сглатывает. — Неожиданно.. но интересно. — Прости, решил начать с чего-то новенького. — У тебя получилось.. впрочем, мог бы и предупредить. 1:1. Вик отчётливо видит, как краснеют и без того румяные щёки, когда рука медленно отпускает его лицо. — Так вышло даже лучше, не находишь? — усмешка летит в ответ, и теперь Вик сам весь красный, как чили. Он отлипает от стены на слегка ослабших ногах, наблюдая, как Келлин убирает их тёплое уже пиво в холодильник — на потом, потому что к нему они вернутся ещё нескоро. — Спальня справа, не ошибёшься. — Ага. — всё так же в тумане, но уже более уверенно ноги несут Виктора в первую же дверь вдоль по коридору. Он отмечает про себя, что квартирка и вправду не такая уж большая, но зато гораздо уютнее его собственной. По какой-то неведомой причине Келлин оказывается мастером в подборе оттенков и лаконичной мебели, о чём раньше Вик никогда бы и не подумал, учитывая, сколько раз тот хвалил пёстрые вязаные коврики на его полу и бесконечные бесвкусные магнитики на холодильнике. Это очень странно — узнавать такие новости через год знакомства.. Уже целый год? Ужас какой. Среди прочих важных открытий парень замечает на стене огромный новенький телевизор в чёрной оправе, который каким-то чудом не прыгнул ему в лицо при первом же случае. Пресвятая Дева, это ж как круто на нём будет играть! — Ты уже смотрел на нём порнуху? Расхождение в словах и мыслях поражает даже самого Вика, что уж говорить о Келлине, который тут же изобразил на своём лице подобие осуждения. — Да я просто спросил.. — Если будешь хорошо себя вести, вечером можешь посмотреть. — Спасибо, папочка. От этого слова всё внутри Келлина скрючивается, словно он многоножка, — Больше так не делай, ради Бога. — Как будто ты ещё в него веришь. Парень в красной рубашке убирает волосы от лица, чтобы лучше видеть наглую физиономию своего гостя, который, казалось, теряет смущение с каждой секундой, разглядывая убранство комнаты, как на базаре. Поразительно, насколько идеально в нём сочетаются детская наивность и какой-то безысходный цинизм. — В туалет хочешь? Вик отвлекается от идеально белых стен и немного задумывается, — Вроде нет. — Тогда садись на кровать, пожалуйста. Легкую улыбку на лице Келлина не заметить невозможно, и это очаровательно. Обычно он сохранял хладнокровие до самого конца, что бы ни случилось. Неужели, сегодня праздник? На самом деле, с тех пор, как их встречи без друзей и не в баре превратились в рутину, и каждый уже знал, к чему всё идёт, первые минуты становились довольно неловкими. В этом есть какая-то своя прелесть, — думается Вику, когда он медленно опускается на кровать, отмечая про себя, насколько она мягче его придурошного старого дивана. Ладони немного потеют и трутся о колени, пока глаза следят за фигурой, достающей из шкафа моток чёрной верёвки.. стоп. — Ты новую купил, что ли? — Говорил же, будет сюрприз. Я заказал специальную, чтобы всё по правилам было. — По каким правилам? Келлин с шумом закрывает дверцу и недовольно смотрит на гостя. Ну вот надо же испортить такой момент, а? — Безопасности, Вик. Вообще-то я тут для тебя стараюсь, а ещё она красивая и не сыпется. Довольный собой он садится рядом, и Вик чувствует, как приятно проминается матрас. Зачем-то закусывает губу. От этой дурацкой привычки надо уже избавляться. Тот самый очаровательный вздох неловкости раздаётся в ушах, когда Келлин решает взглянуть ему прямо в глаза. Момент, когда не остаётся больше места для пустых разговоров и приходится перейти к основному блюду. — Хочешь, чтобы было не слишком удобно? — голос чуть тише, — Я классную схему нашёл.. — Давай, — тот почти перебивает, и они уже точно не идут назад. — Тогда развернись и дай мне свои руки. Вик повинуется и слышит, как тихонько шуршит за спиной верёвка. Келлин складывает её вдвое и аккуратно заводит вокруг плеч — чуть повыше локтей. Стягивает. Мышцы на смуглой спине напрягаются, и Келлин спрашивает себя, зачем надо было надевать эту дурацкую майку, которая едва прикрывает хоть что-то. И сам же себе отвечает. — Так не туго? Тот мотает головой. Келлин затягивает сильнее, слыша недовольный вздох. Потому что должно быть туго. — А теперь дотянись пальцами до локтей. Недовольный вздох повторяется, спина выгибается сильнее, разливая неприятную боль по позвоночнику. Ему не стоило бросать спортзал так быстро, но ради приличия можно заметить, что эластичная верёвка куда приятнее к телу. Келлин делает один подвижный узелок — на всякий случай — перед тем, как начать плотно связывать предплечья друг с другом до самых запястий. Дальше один оборот вокруг талии и крест накрест через грудь к последней точке на затылке. Комбинаций такое великое множество, что захватывает дух. Вику нравится это чувство, он его искренне ждал. С ним случается маленькое дежавю, потому что в первый раз всё случилось примерно так же. Чуть меньше года назад они засиделись допоздна в квартире Вика, внезапно обсуждая за бутылкой пива японскую историю. Едва ли кто-то из них знал о ней много, но когда вечер непростительно одинок, а ты уже слегка навеселе, темы начинают всплывать в голове самые разнообразные. Тогда Келлин рассказывал что-то занимательное о катанах, а Вик упомянул, совершенно ни к месту, что его всегда впечатляло шибари. Слово за слово, они пришли к выводу, что что-то из этого им непременно нужно попробовать этим вечером, но катаны у Вика никогда не было, зато моток верёвки в походной сумке точно завалялся. Небольшого инструктажа с фанатского видео оказалось вполне достаточно, чтобы Вик уже сидел на кровати, глупо хихикая и поясняя, где должен находиться каждый новый узелок на его теле. А потом он почему-то уже лежал, немного взволнованный, пока руки Келлина поправляли на нём верёвку. А в следующую минуту они уже целовались. Просто так. Чтобы узнать, что будет. Сами не понимая, какого результата хотят добиться, потому что были слишком пьяные, чтобы думать настолько далеко. Но утром оказалось, что они никогда и не были слишком пьяными, чтобы не понимать, что делают. Они прекрасно понимали, и от этого на душе было немного странно. Впрочем.. — Ложись на спину, — едва приказным тоном. Руки уверенно направляют, укладывая тело в самую дискомфортную позицию, что можно придумать, заставляя примостить и без того ноющую спину на горку из связанных рук. Зато под головой заботливо оказывается подушка. Спасибо. — Как себя чувствуешь? — Как будто воплощаю твои извращенские фантазии. Это кажется Келлину довольно забавным, — Я не извращенец. И это, между прочим, твои фантазии. Отчасти правда, но звучит не так уж и убедительно, если посмотреть со стороны. Но Вик позволит ему играть эту роль «приличного парня», который совершенно случайно иногда связывает своего друга и лапает его во всех местах. Ну вы знаете, такое случается. — И они тебе нравятся по какой-то причине. — Ключевое слово «по какой-то причине». — Это уже три слова, — Вик решает поиграть в умника. — Закрой рот.

But beware, beware, beware And take it slow tonight We're on the other side of the road I think we're bleeding out

Новая верёвка снова складывается вдвое и обвивает его бёдра ровным кольцом. И только Келлин собирается затянуть узел, как жертва снова подаёт голос: — А можно, как в прошлый раз? Чужие руки замирают. — В прошлый раз мы тебе синяков наставили, и ты орал, как резаный. Я думал, ты меня больше на метр не подпустишь. Вик снова краснеет. Ну было дело.. что теперь, всю жизнь вспоминать? — Ну прости, — он закусывает губу, строя из себя дурачка, которым никогда не являлся, — Я ещё раз так хочу, пожалуйста. Хозяин снисходительно пожимает плечами и тянет верёвку так резко, что тело под ним едва вскрикивает. Потому что синяки любят появляться от резких движений, и Вик понимает, что они ему уже обеспечены. — Потерпи, последний остался. Верёвка делает последний оборот вокруг голеней, и снова быстрый рывок, от которого хочется вжать голову в подушку и не думать о том, как туго прижимаются друг к другу колени. Неожиданный поцелуй в щеку выводит из ступора. Вик даже не заметил, как всё закончилось и перешло к его любимой части. Он пробует пошевелиться и чувствует кожей каждый узелок, напоминающий о беспомощном положении, в котором он оказался. Первая еле заметная волна паники разливается по телу. Ему нужен глубокий вдох. Келлин смотрит на собственное творение и не понимает, как Вику с его клаустрофобией нравится раз за разом подвергать своё сознание такой пытке. Разумеется, он был не один и по какой-то причине доверял ему настолько, что буквально вручал собственную жизнь. И Келлин её принимал. Так что они оба немного сумасшедшие, да? — Ты красивый, — он решает начать с козырей, чтобы немного разрядить обстановку. Обычно он не играет в романтику прямо с первых минут, просто настроение сегодня такое. Тот поднимает глаза, — Когда лежу связанный и не дёргаюсь? Или в целом? — Ну и в целом тоже, иногда. — Какой же ты гандон, — усмехается жертва, и Келлин тут же решает напомнить, что положение его довольно шаткое для таких смелых речей. Забирается рядом и опускает колено ему на грудь. Дышать в момент становится труднее. — Я бы на твоём месте попридержал язык. Вот же изобретательный ублюдок, таких прямолинейных жестов за ним раньше не наблюдалось. И Виктору даже немного дискомфортно от дрожи, которая разносится по телу, пока он не ощущает губы Келлина на своих. Слишком нежно, чтобы голос разума было хоть немного слышно. Тяжесть быстро покидает его тело вместе с губами, хотя их бы он оставил. Вздох разочарования озвучивает эту мысль за него, и Келлин решает подлить масла в огонь. Он устраивается возле его бёдер и проводит пальцами дорожки по узким чёрным джинсам. — Не буду скрывать, в последнее время я думал о том, что хочу сделать с тобой. Вау, неплохое начало. Вик ответил тихим мычанием. Это было невероятно лестно, но он вовсе не хочет показаться.. слабым? Почему-то от мысли, что Келлин иногда думает о нём, становится тепло на душе, и Вик хочет воображать себе, что это происходит, когда Келлин скучает на работе или стоит в очереди на кассу в магазине, внезапно вспоминая о нём и улыбаясь. Очень странно сексуальный подтекст слов Келлина преобразуется в его голове во что-то романтичное. Эти мысли удаётся прогнать, когда чужие пальцы протискиваются между его стянутых верёвкой бёдер — прямо над ней, с трудом и очень медленно. Дыхание перехватывает, когда пальцы начинают двигаться выше, и только сейчас он начинает чувствовать, как сильно затекли руки. — Всё нормально? Либо Келлин умеет читать мысли, либо у Вика слишком яркая мимика. — Терпимо, — тем не менее отвечает жертва, стараясь сконцентрироваться лишь на движении чужих рук. Ненадолго. — Не дыши, — вдруг доносится как приказ. — Что? — Не дыши, я сказал, глухой, что ли? Вик хочет возмутиться, но никак не может найти железный аргумент, а потому молча задерживает дыхание с очень обиженным выражением лица. Пусть этому садисту будет стыдно каждый раз, когда он смотрит в глаза дорогому гостю, которого вообще-то сам сюда пригласил. Между прочих возмущений он замечает, что сдерживать дыхание самому куда труднее, чем когда тебе заботливо в этом помогают. Едва ли Виктор думал, что когда-нибудь будет так отчаянно хотеть, чтобы Келлин сжалился и положил ему ладонь на лицо. Тихая паника от желания сделать вдох потихоньку смешивается с медленными ласками вдоль его тела, обостряя каждое чувство раз в десять. Ему всегда было интересно, как это работает и почему вообще он получает от этого такое странное удовольствие. Он невольно вздрогнул — грудь сжалась в первый раз, напоминая, что воздуха катастрофически не хватает. Он взглянул на друга, который был совершенно спокоен и так размеренно дышал, что становилось тошно. Вик свёл брови, его тело вздрогнуло снова, но в ответ не получило ни капли кислорода. Келлин же делал вид, что ему вообще плевать, дышит Вик или нет, и насколько ему сейчас плохо. Вик резко мотнул головой, чтоб хоть немного снять напряжение с лёгких, но тяжесть в груди становилась невыносимой. Этот придурок вообще забыл о нём, что ли? Да к чёрту его и его идиотские игры. Вик с шумом вдохнул, чувствуя, как его тело снова заходит в этот мир. Затем ещё и ещё раз, пока голова не начала кружиться. — По-моему, команды дышать не было, — Келлин прекращает всякие нежности и лепит ему пощёчину. Довольно уверенную, надо признать. — Пошёл ты, я чуть не отключился. Ты это специально делаешь, что ли? В ответ неприкрытая ухмылка. Точно гандон. — Ты бы не отключился, не переживай, — он пытается загладить вину фактами, но несчастный отворачивается к большому ясному окошку на стене слева, без вариантов показывая, что обижен. Грудь продолжает болеть и резко подниматься, а пальцы на руках едва чувствуются. — Ну прости, — уже нежнее, почти шёпотом. Матрас по обеим сторонам от него проминается, когда Келлин залезает сверху и дышит в шею, — Ты такой милый, когда задыхаешься, но я не хотел делать это сам. Посмотрите-ка, он ещё и издевается. И, если убрать из этой фразы контекст, то могло бы даже стать страшно. Вик поворачивает голову, чтоб глянуть в эти бесстыжие зелёные глаза, но их губы тут же соприкасаются, и он лишён любой мозможности думать. Её нагло отобрали прямо из-под носа. Чёлка Келлина лезет ему в глаза, что со стороны, наверное, выглядит просто божественно, и когда-нибудь им стоит записать всё это на камеру, чтобы потом было, чем защищаться в суде. Ну, а пока грудь в красной клетчатой рубашке медленно опускается на его собственную — в тонкой светлой майке, и рукам становится настолько дискомфортно, что сдерживать это нет никаких сил. Болезненный стон с какими-то другими невнятными звуками раздаётся Келлину в губы, и он отрывается. — Больно? — всё тем же симпатичным шёпотом. Вик зажмурился и просто кивает. Его почти в тумане поднимают за плечи и ослабляют узелок, заботливо оставленный для этих целей, и плечам внезапно становится свободнее. Он чувствует, как приливает кровь к пальцам и упирается лбом Келлину в грудь. — Живой? — Мм.. Потрясающе внятный ответ, но таковым приходится удовлетвориться. На сердце у зеленоглазого немного противно, как будто совесть просыпается из каких-то глубин и кричит, что можно было бы и поаккуратнее, что иногда он заигрывается. Что чувствовать такой раш от мысли, что Вик всё это время терпел на грани своих сил — аморально. А дьявол на другом плече шепчет, что приятель сам так хотел, сам предлагал и вообще — не хотел бы, не пришёл. Да и кто его знает, этого дурака, зачем он вообще к нему приходит. Вик бы и сам непрочь это узнать. Хозяин поднимает руку и зарывается пальцами в растрёпанные тёмные волосы, причёсывая их и отмечая про себя, что они невероятно чистые для вечера пятницы. — Мне нравится, что ты больше их не выпрямляешь. — Мм? — Тебе идут кудряшки. Вик отрывает лицо и смотрит на него снизу вверх, пытаясь осознать, из какой дыры он вытащил этот комплимент, и когда он успел походить при нём с прямыми волосами. Это не похоже на шутку или прочую ерунду, которая, бывает, вылетает из его рта. Парень выглядел так, будто точно понимает, что говорит. А теперь его пальцы находят пальцы самого Вика и сплетаются с ними за его спиной, заставляя испытывать высшую неловкость, какую вообще возможно испытать, находясь в таком положении. Иногда он вовсе не понимает, что творится в голове у Келлина, и тогда начинает додумывать то, что хочется. — Давай покончим с этим, да? Идеальное предложение. А ещё этому ужасно сладкому шёпоту невозможно перечить, и Виктор вновь кивает, чувствуя, как его тело возвращается в прежнее горизонтальное положение. Оно получит всё, что заслужило и даже немного больше. Предвкушение плавит его изнутри, как свечку из дешёвого парафина. Дешёвого — ключевое слово, которое заедает в голове непозволительно долго. Келлин над ним больше не издевается и даже не хихикает, как в начале вечера. Его губы плавно скользят по щеке, и от их близости Вику хочется сжаться. Он закрывает глаза, чтобы никуда не смотреть, и чувствует влажные поцелуи уже на своей шее. Он дрожит так же, как в прошлый раз, чуть ли не проклиная себя за это чувство. Он так надеялся, что этого не будет.. Ногти проводят дорожки по его бокам, заставляя всё тело по-детски покрыться мурашками до самых бёдер, стянутых всё той же проклятой верёвкой, под которой скоро будут прекрасные ровные синяки. Он думает о том, как вернётся домой завтра утром и вновь будет разглядывать их в зеркале в прихожей, проводя пальцами, сжимая, чтобы снова почувствовать хоть тень этой боли. Только сейчас он понимает, насколько это больная идея.

Sick entertainment But I'll bet it feels good coming down Can't bear to wash out the wasted time Between your lips and mine

Пуговица на его джинсах уже расстёгнута, за ней следом и молния. Когда тёплые пальцы касаются его члена сквозь тонкую ткань трусов, у него уже почти стоит, напоминая, зачем он всё-таки сюда приходит. Вик чувствует вторую ладонь на своём горле — не сжимающую ни капли, но весьма уверенную. Он так не хочет открывать глаза, но любопытство берёт верх, когда мокрый язык обводит колечко у него на носу. И первое, что он видит — лучи закатного солнца, которые уже почти покинули комнату и лишь едва обрамляют лицо Келлина, склонившегося над ним. — Целуй меня, — впервые его голос звучит больше умоляюще, и Вик готов выполнить всё, что угодно, лишь бы услышать его ещё раз. Он подаётся вперёд, касаясь языком его нижней губы. Целует её, пытается найти его язык своим. Келлин тяжело вздыхает, стараясь оставаться неподвижным, но сдаётся слишком быстро даже для себя. Они опускаются вместе, поцелуй становится ярче, заставляя потеряться настолько, что звук соприкасающихся зубов уже не кажется таким противным. Мысль о том, что ладонь Келлина идеально покрывает его горло, вдруг кажется Вику волшебной. Верёвки держат его так крепко, что нет возможности даже пошевелить бёдрами или хоть как-то препятствовать тому, что происходит. Оба этих чувства, смешиваясь, дарят невероятное умиротворение, и Виктору хочется провалиться в сон. Прямо вот так. И он наверняка прямо сейчас отключился бы, если бы трение в промежности не заставляло всё тело периодически напрягаться. В голову Вика снова приходит странная мысль, что он получает удовольствие не столько от того, что с ним делают, а больше от того фактра, что это делает именно Келлин. Возможно, это банальные рефлексы, и этот парень с чёрными волосами всего лишь ассоциируется у него с удовольствием. Но разве не так работает симпатия? Та самая, которая заставляет его смотреть в зеркало спустя неделю и всё ещё пытаться найти хоть какие-то следы их близости. Та, которая заставляет вспоминать о ком-то, когда становится скучно на работе или в очереди на кассу в магазине. Заставляет проверять телефон в два раза чаще или покупать по вечерам светлое пиво, чтобы только увидеть, как его губы коснутся стеклянного горлышка. А потом и его собственных губ, а потом.. — Подожди.. — едва удаётся перевести дух, но вырваться из поцелуя почти невозможно. — Мм? — теперь очередь Келлина разговаривать невнятными звуками. Ему слишком хорошо, он не хочет останавливать ни свои губы, ни свои руки. — Пожалуйста, слушай.. — Закрой рот, умоляю, потом. Целовать этого идиота становится почти невозможно, и легче убраться к его шее, которая не будет мешать им делать то, ради чего они сюда пришли. Келлин уже готов пожертвовать принципами и заставить его кончить прямо на свою рубашку, лишь бы тот наконец заткнулся. Потому что ему слишком хорошо и.. — Мне кажется, я люблю тебя. Насколько бы интенсивными не были движения каждой части тела Келлина в этот момент, он прекратил их все. Было очевидно, что случилось что-то непоправимое, и Виктор ощутил это, как никто другой. Чёрт. Румяное зеленоглазое лицо поднялось и несколько секунд просто смотрело на него, словно пытаясь понять, как совести хватило вот так свалить эту информацию без предупреждения и какого-либо контекста, пока добрая душа в поте лица пытается ему подрочить. Вик смотрел в ответ испуганно и, чёрт побери, это было не зря. На подкашивающихся руках Келлин начал сползать вниз — сначала по разложенному перед ним телу, а после и вовсе с кровати. Поправляя свои волосы, одёргивая края рубашки. — Кел..? — робко послышалось снизу. Лёгкая тень сомнения промелькнула в голове, но Вик прогнал её прочь. Это же глупо. Он же не уйдёт вот так.. правда? Но ровные ноги в чёрных джинсах понесли своего владельца прямо к выходу, перевернув все остатки сознания в голове. — Келлин, ты куда? — уже почти в крик, — Прости меня, давай поговорим! Но все слова, как о стенку и обратно — прямо жертве по лбу. Фигура скрывается за поворотом, и последний лучик надежды гаснет где-то в груди. Дыхание замирает и вскоре слышится щелчок замка на входной двери. Едва различимый стук и тишина. Проходит несколько секунд, пока Вик осознаёт, что остался совершенно один в пустой квартире. Связанный на правой стороне внезапно совершенно неудобной кровати, да ещё и с расстёгнутой ширинкой. Ну просто прекрасно, разве нет? Разве не об этом он мечтал сегодня утром, выходя из дома? Или, когда возвращался с работы, забегая за пивом в супермаркет.. Он пытается успокаивать себя, потом злится, глядя в пустой потолок. Уговаривает себя, что Келлин просто вышел отдышаться и вот-вот зайдёт обратно, вспомнив, что оставил в своей спальне бездвижное тело. Господи, ну не надо снова.. Дыхание начинает дрожать, не позволяя успокоить себя никакими техниками, которые советовал когда-то врач. Вик ненавидит себя. Ненавидит Келлина. И каждую ужасную мысль, которая пронзает его голову иглами, рисуя самые невероятные исходы сегодняшнего дня. Рукам вновь становится неудобно и верёвка давит слишком сильно, когда он пытается считать секунды. А потом дёргается, чтобы осознать, что выбраться действительно не может, и позволяет себе жалкий стон. Он умрёт здесь. Он это чувствует. Вскоре это начинает чувствовать всё его тело, когда яркие лучи уходящего солнца медленно опускают тени на стенах. Вик не знает, сколько времени прошло и теперь ему абсолютно точно нужно в туалет. А ещё он начинает вспоминать одну из молитв, которую читала в детстве бабушка. По ощущениям проходит лет пять, а на деле минут двадцать, когда знакомый щелчок в замке звучит снова, и Вик прекращает взывать к Господу. Сердце подскакивает, каждая мышца напрягается. Он не знает, что будет делать, когда увидит Келлина. На него хотелось молиться и в то же время задушить голыми руками. Возможно задушить во время молитвы, если каким-нибудь чудом удастся отсюда вырваться. На пороге спальни появляется знакомая фигура, первым делом кидая взгляд в сторону своей жертвы, чтобы проверить, не умер ли тот ещё от паники. Шах и мат, ни в этот раз. Когда их взгляды встречаются, каждый не решается вставить и слова. И только, когда Келлин садится рядом, сдавленный голос разрывает тишину: — Не хочешь меня развязать? Тот молчит и кажется смущённым, что почти заставляет нервно смеяться, если бы страх не бежал по венам так сильно. Трудно понять, чего именно боится Вик, но от присутствия посторонней души рядом не становится легче. Да чего же он медлит, чёрт его подери? — Ты правда меня любишь? Что? Серьёзно? Он совсем конченый или пошутил? — Если честно, уже не уверен, — дрожь в голосе трудно скрыть, когда чужие руки дёргают за верёвку, скрещенную на его груди. Тело камнем поднимается, чувствуя, как его медленно освобождают, развязывая узелок за узелком на спине. Глаза Виктора закрываются от предвкушения свободы, которая вот-вот накроет, как наркотический трип. Едва верёвка слабнет, он с дёргает локтями от нетерпения — он не может ждать, ни секунды больше. Плечи сводит от новых ощущений и первое, что делает Вик, — запихивает член обратно в трусы. Дрожащими пальцами застёгивает ширинку, проклиная всё на свете и забывая бабушкину молитву, как страшный сон. Чтобы развязать ноги, помощь Келлина ему уже не требуется, зато требуется нехилое терпение, чтобы сдержать поток разрывающих его чувств. И сейчас так не кстати звучит тихое «Прости». Когда звук касается ушей, Вик теряет себя, со всей силы вмазывая другу пощёчину. Келлин хватается за лицо и замирает. Он не сможет найти оправдания, потому что его просто нет. — Где ты был? — Вик всё ещё зол, когда последняя верёвка покидает его тело. Мышцам нужно время, чтобы привыкнуть к новому положению, и он немного качается на месте. — Ходил за сигаретами. Курить будешь? Сейчас ему не повредит и что-то посерьёзнее, чтобы прийти в себя и хотя бы перестать чувствовать эту поганую дрожь, от которой почти стучат зубы. Теперь хочется ударить и себя заодно. — Похоже, нам нужно поговорить. «Бинго, твою мать!» — проносится в голове Вика. — Не поверишь, именно это я и предлагал перед тем, как ты решил слиться. — Виктор.. — в ответ официально и строго. И тот на секунду жалеет, что забыл дома галстук. — Ты уверен, что ничего не перепутал? — В каком это смысле? — То, что ты чувствуешь.. уверен, что это любовь? — Келлин ступает осторожно, но, кажется, делает только хуже. Это предположение разбивает Виктора на части. Он нервно закатывает глаза. — А что ещё, например? — Не делай вид, что не понял. Просто мы с тобой до сих пор не делали ничего.. ну.. серьёзного, понимаешь? «Серьёзного». Это слово бьёт в затылок и на секунду становится даже по-детски обидно. Память нарочно подкидывает в костёр всё, что успело меж ними произойти, заставляя испытывать стыд за минуты слабости и раскрепощённости. За то, кем он позволял себе быть рядом с Келлином. Наивный дурак.. Ведь для самого Келлина это было не так уж серьёзно. В самом деле, что тут такого? — Не хочу себе льстить, но.. — тот прерывает поток его мыслей. — Но? — Может, ты просто хочешь со мной переспать? Парень тут же поднимает глаза и сглатывает. Это странное слово и оно ему не нравится. А если быть совсем честным, то он даже никогда об этом не задумывался. Что-то проскальзывало в голове, естественно, но не вот так вот — грязно и напрямую. Он не знал и не мог объяснить, как это работает, но точно знал, что рядом с Келлином чувствует себя иначе. Это было похоже на какую-то внутреннюю заполненность, которую он не мог получить больше нигде. Или не знал, как получить, а потому возвращался снова и снова. Может, он наркоман.

Oh, can't you feel it? You're feeding on my restless soul Oh, can't you see that It's never enough, it's never enough

Вик молчит так ещё несколько секунд, почти заставляя Келлина убедиться в правоте своих слов. А потом решается. — Слушай, блин.. я не знаю, как объяснить, что чувствую к тебе. Я никогда не садился и не решал подумать об этом основательно, понимаешь? Наверное, я хочу тебя тоже.. — с этим словом добавился ещё один плюсик в копилку неловкости, — Было бы трудно как-то иначе объяснить то, что мы делаем. Но есть ещё кое-что. Келлин хмурится, разглядывая смуглое лицо напротив, которое в свою очередь прожигает взглядом пол. Он почему-то вновь залипает на золотое колечко в носу Вика, стараясь не думать о той дыре, в которую они оба катятся с этим разговором. И теперь мексиканец собирается сказать очередную вещь, о которой, скорее всего пожалеет через несколько секунд. Он просто продолжает закапывать себя и не может остановиться. Мазохист, что с него взять? — Иногда, когда мы вместе делаем всё это, мне хочется плакать. Это очень сильно тупо, я знаю, заткнись. Даже не думай вставлять свои дебильные шуточки, ясно? А Келлин и не собирался. Просто на всякий случай сжал губы сильнее, потому что Вик выглядел на грани лёгкого нервного срыва, и доводить его ещё больше совсем не хотелось. — Иногда я буквально чувствую, как начинают собираться слёзы, и это очень странно. — Я делал тебе больно? — тот решается перебить. И снова мимо. — Нет, блин.. я не знаю.. ты просто был так близко, и мне было так хорошо, что.. я не знаю. — Ты хотел плакать от удовольствия? — От счастья, скорее. — Счастья? — и тут уже не засмеяться было трудно. Держись, Келлин, ты сможешь. Ещё секунду он смотрел в глаза растерянного Вика, пока не понял, что это была никакая не шутка. Это не шутка, чёрт возьми, и до него потихоньку доходит. Счастье. На мгновение ему становится завидно, потому что сам зеленоглазый такой сильной эмоции не испытывал уже давно и даже захотел расспросить — каково это — пусть даже на пару минут почувствовать себя так хорошо, чтобы даже обозвать это «счастьем». Но что в нём самом было такого особенного, чтобы вызвать это самое счастье? Тем более у парня, с которым их связывает какая-то нелепая ерунда, вроде случайного недосекса в редкие моменты встреч и любовь к одному сорту пива. — Ты мне не ответил. — вдруг робко произносит гость. На секунду Келлин подвисает. — Ты ничего у меня не спрашивал. — Мне обязательно нужно задавать вопрос, чтобы ты понял, на что нужно ответить? А теперь он звучит требовательным, словно эмоции в нём кидаются из угла в угол, не находя никакого баланса. Келлину ещё больше не по себе, и он берёт небольшую паузу, чтобы понять, что делать дальше. — Нет. И это всё, что он может сказать. Или хочет.. неважно. Единственное, чего он точно не хочет — брать на себя ответственность за всю эту дурацкую ситуацию, потому что никогда не просил, чтобы было так сложно. И Вику хватает минуты, чтобы понять — это и был ответ на вопрос. Сердце вдруг отрывается от артерий и падает на дно его тела. Как будто он не знал, что этим всё и закончится. Как будто был шанс, что Келлин бросится на его плечи со всеми возможными горячими признаниями и, может быть, даже расплачется от переизбытка чувств — такая картина родилась в его голове, когда он понял, что может вообразить всё, что угодно, потому что это всё равно никогда не сбудется. Какое глупое ребячество, ну в самом-то деле! Вик разрывается на части: где-то в глубине бьётся гордость, приказывая бросить верёвку Келлину в лицо и уйти навсегда; с другой стороны хочется дружески похлопать по плечу, попросить забыть обо всём и сделать вид, что этого разговора никогда не было. Но Виктор продолжает сидеть на чужой постели, скрестив ещё недавно болевшие пальцы. Потому что знает, что правильного решения никто за него не напишет. А ещё он точно так же боится ответственности и ненавидит чувствовать себя настолько жалким. Зачем вообще было начинать этот театр? И когда их приятный тёплый вечер превратился в мешанину из идиотских решений? Надо было молчать, когда его просили. Чтобы, как в первый раз — хорошо и без лишних мыслей. Келлин опустил глаза и только сейчас замечает тонкие красные полосы, обвивающие плечи Вика. Их очертания смазаны, а в некоторых местах виднеются кровоподтёки — рваные багровые брызги, которые ещё долго не сойдут. Он осторожно ведёт по ним пальцами. Он точно помнит, что не затягивал верёвку на руках так сильно, и очевидно, Вик сделал это сам, когда пытался выбраться. Ну что за дурак, в самом деле.. неужели ему и вправду могло прийти в голову, что Келлин больше не вернётся? — Прости, пожалуйста. — За что? — Да вообще за всё.. — он знает, за что именно, но огласить весь список — дня не хватит, — Было очень страшно? — Вовсе нет, — Вик подёрнул плечом от его прикосновений. И это настолько неприкрытая ложь, что Келлин хочет усмехнуться, но быстро передумывает. Может, он и гандон, но не конченый. — Какой же ты гордый, кошмар. Ну и что ему теперь делать? Сидеть здесь дальше, подбирая правильные слова, чтобы магическим образом всё само рассосалось? Уж точно нет, и Келлин никогда не был мастером работать языком. Иронично. И Вик мог бы поспорить, если бы его об этом спросили. Вместо этого хозяин квартиры проводит пальцами по его виску, убирая волосы за ухо, и туда же тихонько целует. И зачем вот это сейчас? Тот зажмуривается почти болезненно, пытаясь не превратиться в сентиментальный бардак, до уровня которого почти уже скатился. — Келлин, давай не будем резать руку постепенно, просто выгони меня отсюда. Придумай что-нибудь обидное, и я уйду, — короткая неловкая пауза, — У меня посуда в раковине со вчера немытая.. И теперь Келлин смеётся, и думайте о нём, что хотите. Вправду, какая удивительная неспособность принимать решения! Он не в состоянии двинуться с места, пока Келлин сам — своими собственными руками не решит его судьбу. Чтобы потом уговаривать себя, что сделал всё возможное. Чтобы после было, кого обвинить. Но эта штука здесь не пройдёт, и за него никто решать не будет. Точка. — Ты помнишь, где дверь, и провожать тебя я не собираюсь. Действительно хочешь, чтобы так всё и кончилось? Вопросы без ответов накапливаются, как огромный ком снега, которого Виктор ни разу в жизни не видел, а сердце опять сжимается, так некстати давая о себе знать. Чего этот придурок добивается? Хочет больше унижений, только на этот раз моральных? — С чего ты вообще решил, что я должен тебя выгнать? — вновь спрашивает Келлин, голос его уже порядком утомлённый. Вик замирает, позволив себе уставиться ему в глаза и решительно ничего не понимать. Было бы гораздо легче, если бы тот сделал что-то по-настоящему ужасное, может быть даже ударил его кулаком в живот, чтобы не оставалось никакого выбора и пришлось бежать прочь, спасая свою жизнь. Но вместо этого Келлин продолжает возиться с ним, как с ребёнком, расспрашивая о переживаниях и коллективно разбирая его личные моральные загоны. Нет, это определённо неверный путь, чтоб разлюбить кого-то. — Разве это не я всё испортил? Ты же выбежал отсюда, как ошпаренный, когда я признался. — За сигаретами, — напоминает друг. — Разумеется, надрачивая мне, ты вдруг так сильно захотел покурить, что решил прерваться на середине.. Какое же мерзкое слово и как отвратительно оно звучит чистым невинным голосом Вика. И только сейчас становится понятно, какими он представляет их отношения, и почему так отчаянно хочет вообразить себе что-то другое. А ещё Келлин подмечает, что в самом деле ни разу не видел, как Виктор плачет. Ему становится невероятно любопытно, как должно выглядеть в этот момент его лицо. Он разглядывает знакомые черты, представляя, как мило, должно быть, краснеет кончик его носа и слипаются от слёз длинные чёрные ресницы. Интересно, он плакал когда-нибудь из-за Келлина? По-настоящему, с грустью, когда оставался один по субботам утром — подбирая посуду и пустые бутылки из-под пива, которые всегда покупал и выносил сам. Думал о нём, когда становилось скучно на работе или в очереди на кассу в магазине? Потому что сам Келлин уверен, что никто не думал о нём так прежде, и уж точно никто не плакал, когда он уходил. Вик продолжает что-то рассказывать, используя самые отвратительные прямолинейные слова, которые никогда не должен произносить его чистый невинный голос. Келлин больше не хочет слушать и медленно наклоняется, чтобы снова его поцеловать, только на этот раз в губы. Слова замирают в горле, и Виктор закрывает глаза. Он больше не сопротивляется и ничего не спрашивает — слишком вымотан и больше не хочет думать. Сейчас с ним можно было бы сделать всё, что угодно, и он вряд ли бы даже нашёл силы сопротивляться. Но Келлин останавливается и смотрит на внезапно покрывшееся румянцем лицо. Грустное и растерянное. — У тебя много важных дел на завтра, кроме грязной посуды в раковине? Вик качает головой. — Не хочешь сходить куда-нибудь? — фирменный мягкий шёпот скользит по губам. Расстояние между ними в пару пальцев, не больше, и тот едва следит за ходом мысли. — Вместе? Типа как на свидание? Это одно из тех убогих слащавых слов, которые Келлин никогда не использовал, но, видимо, эта штука так и называется у нормальных людей. Он пересиливает себя: — Типа как в парк или в кино.. или что там делают люди, которые пробуют встречаться.. Эти фразочки давались куда труднее, чем те, которыми он обыкновенно укладывал Вика в постель. Он немного нервничает и перебирает пальцами простынь рядом с собой. У Виктора в этот момент почти перехватывает дыхание, но реальность опускает на землю быстрее, чем он успевает ответить. И он понимает: Келлин не хочет этого. Он просто думает, что хочет или попросту пытается загладить вину. Он ничего не чувствует и никогда не будет. И Вик снова ненавидит себя за то, что всё испортил. — Ты ведь не хочешь меня, правда? Тот хмурится и отстраняется чуть дальше. — Это жалость или, возможно, тебе просто не с кем трахаться по пятницам, но я не собираюсь тебя осуждать. Только не обманывай меня, пожалуйста. И теперь уже в сердце Келлина что-то разбивается. Он сжимает простынь сильнее, пытаясь понять, каким куском дерьма в глазах Вика является. — Так по-твоему, я шлюха или как? — Я этого не говорил.. — Но всегда думал, да? — голос срывается, дышать становится тяжелее, — Я же не способен ничего чувствовать. Просто трахаюсь иногда, если приспичит, а потом сваливаю.. — Ты так и делаешь, — как ножом по затылку. И Келлин замирает. Нет-нет-нет, это же просто смешно. Неужели этот дурень так напивался с одной бутылки светлого, что ему стабильно отшибало память? А как же их первая встреча в баре через общих друзей? Столько общих тем, которые в итоге заставили взять такси и колесить по городу всю ночь. Обмен номерами, звонки и обещания снова увидеться — как только, так сразу. И первая пятница вдвоём после работы: очаровательные магнитики, которыми увешан весь холодильник в квартире Виктора; его диван, оставшийся ещё от прошлых хозяев, и первый поцелуй. Келлин не спрашивал разрешения — он хотел видеть, как сгорает от неловкости под ним чужое тело, хотел слышать каждый звук, который заставляет замирать в его горле, и думал, что им обоим от этого весело. А после всё исчезало — до утра, когда их разделяла чашка крепкого кофе на скорую руку и обещание непременно позвонить, когда появится свободная минутка. Пальцы разжимают серую простынь, скользят по бедру и тут же замирают. — Пошёл вон отсюда, — тихо, но уверенно. Он почти не верит собственному голосу. Гость не верит тоже и потому не двигается с места, пока гнев и горечь смешиваются внутри Келлина в отвратительный коктейль, — Ты оглох? Поднимайся и вали отсюда. Ты помнишь, где дверь. Он ведь этого хотел? Больше ни к чему стесняться и недоговаривать очевидное. Так будет лучше. Будет легче. Матрас быстро забывает вес его тела, когда Виктор поспешно покидает комнату и скрывается за дверным косяком. Они не обмениваются прощальными взглядами, напротив — Келлин изо всех сил старается не запомнить ни единой детали, чтобы потом нечему было всплывать в памяти в самый неподходящий момент. Рядом становится непривычно холодно, и руки покрываются мурашками от шума, с которым захлопывается входная дверь. Слишком громко. Но Келлин не пойдёт её запирать. Может, как-нибудь в другой раз, когда ему будет не всё равно. Сейчас он продолжает сидеть на месте, воображая, что сегодня вовсе не пятница, а какой-то другой совершенно обычный день — один из тех, в которые ничего не происходит, а потому не стоит удивляться, что сегодня он побудет один.. подумаешь, большое дело! Взгляд падает на скомканную чёрную верёвку, которая подло контрастирует на фоне светлых простыней, выбиваясь из привычного облика этой холодной минималистичной комнаты. Её нужно убрать. Пальцы снова скользят по ткани, добираясь до завитков, и тянут к себе — медленно, словно боясь чего-то. Потом замирают и начинают перебирать гладкое сплетение, разворачивая и аккуратно складывая вещицу на коленях. Всё-таки, она красивая, и Келлин сам себе кивает, мысленно похвалив за удачный выбор. Он складывает её по привычке вдвое и натягивает между ладонями, чувствуя, как что-то сжимается в груди, и это что-то совершенно его не устраивает. Он подносит верёвку к своей шее и аккуратно обводит вокруг, выпуская волосы на затылке, чтобы ничего не мешало. Интересно, от этого станет легче? Можно ведь просто попробовать, от этого никому не станет хуже.. ну кроме него. Но это нормально. И Келлин затягивает оба конца, чувствуя, как сдавливает гортань. Вдохи становятся длиннее и требовательнее, пока руки продолжают тянуть — медленно, чтобы он уловил каждый момент этой пытки, чтобы не мог думать больше ни о чём. Совсем скоро веки начинают гореть от давления, немеют губы, и это становится почти невыносимо. И тогда Келлин делает последний резкий рывок и отпускает, уже зная, что увидит завтра утром, когда окажется перед зеркалом в ванной. Потому что синяки любят резкие движения. Давление медленно спадает, и голова немного кружится, привыкая вновь получать кислород. Тело падает на кровать, пытаясь избавиться от отвратительного металлического привкуса на корне языка, но понимает, что это бесполезно. Он сам это сделал и лишь теперь понимает, что легче ни капли не стало. Пальцы с сожалением трогают покрасневшее горло, словно прося прощения за эти издевательства, но его некому прощать. Келлин смотрит в потолок, вздыхает и чувствует замершую в уголке правого глаза слезу. Вот чёрт. Слеза предательски растёт и вскоре скатывается вниз, оставляя противную мокрую дорожку до самого затылка, исчезая где-то в волосах. Келлин не понимает, что с ним происходит, потому что он ещё ни разу не плакал, когда кто-то уходил.

Today I saw the whole world And I think heaven has a plot to take my life Listen, I'm the one who made you I'll be the one who brings you down But this will be the last time