conflagration

Контролируемая мягкость управляет весом рук другого, его действиями. Ни из-за какого-то страха перед ним и возможности извержения вулкана психотической ярости, которая покоится внутри него, ни из-за каких-либо махинаций, чтобы усыпить его ложное чувство безопасности. Это всё равно не сработало бы, не на этой стадии, не тогда, когда его глаза уже насильно открыты, чтобы понять, на что способны такие люди, как он. Нет, такая мягкость вызвана искренним желанием обращаться с ним мягко. По крайней мере, настолько близким к искренности, насколько способен другой. Руки у него такие же, и голос тоже, хотя лицо теперь выглядит немного по-другому. — Это? — мягко спрашивает Мунджо, одной рукой постукивая по подбородку, а другой поправляя браслет на запястье. — Макияж — чудесное творение. У Чону нет никаких знаний о макияже, кроме того, что каждая женщина, которую он знает, носит его. Он не удивлён, что Мунджо умело владеет им как оружием. Он прячется на виду, растягивая губы в улыбке, чтобы очаровать медсестёр, и используя макияж, чтобы придать свому лицу какие-то очертания, что странно отличаются от его фотографий на удостоверениях личности и его фотографий как Со Мунджо из стоматологической клиники «Yu Spring». — Как тебе это удалось? — спрашивает Чону, голос его уже понизился на регистр, который далёк от хрипоты его всепоглощающего гнева и убийственного порыва. Он чувствует спокойствие, хотя должен быть далёк от него. На поверхности его глубокого колодца почти нет ряби. Он не солгал, когда сказал, что убил Мунджо. Он верил в это с такой уверенностью, что её невозможно было поколебать. И всё же он не так уж удивлён, увидев Мунджо, неторопливо входящего в его больничную палату, с более острым подбородком, с носом, который кажется немного более плоским, с лбом, который кажется более открытым. Но с такими же глазами, тем же обжигающим взглядом, который, кажется, смотрит прямо в его душу. Если есть кто-то, кто может выполнить такой искусный магический трюк с исчезновением, то это Мунджо. Тот, кто сказал, что дьявол находится во тьме, явно не встречался с Мунджо. Прямо сейчас он здесь, под яркими флуоресцентными лампами больницы, в комнате, окна которой открыты, чтобы впустить больше дневного света. Он бледен, но это только придаёт ему сияющий вид, а не жутко больной. Палец Мунджо проводит по обжигающе холодному металлическому браслету под таким углом, что его ноготь впивается в вены на поднятом запястье. — Хм. Разве не удачно, что у постояльца из 302 такое же телосложение и волосы, как у меня? Чону закрывает глаза. Наполовину законченный документ Word исчезает перед ним. Мунджо, сидя рядом с кроватью на пластиковом стуле, дышит достаточно громко, чтобы Чону услышал его, ровный метроном, который его успокаивает. Пальцы Мунджо танцуют от запястья к поднятой вверх правой ладони, крошечные булавочные уколы соприкосновения, которые, как он с удивлением обнаружил, не кровоточат. — Ещё удачно, что его лицо было разбито до неузнаваемости, — продолжает Мунджо, голос ровный, как горный ручей, врезающийся в землю. Медленно и неуклонно разрушающий всё, что преграждает ему путь. — О, и подушечки его пальцев тоже стали бесполезными. К сожалению, его можно опознать только по зубным картам. — С которыми ты уже разобрался, — прошептал Чону. — С которыми я уже разобрался. — Мунджо явно в восторге — ни капли прежней фальшивой весёлости и дружелюбия. Он почти неловок в своём очевидном экстазе, но Чону находит, что ему это нравится. Очень похоже на то, что он чувствовал по поводу откровенного преследования другого, это стало чем-то вроде зависимости. Это само по себе почти успокаивает. Вот кто-то, кто любит каждую его часть, кто поощряет его к свободе. Вот кто-то, кто может присмотреть за ним, даже если вокруг него всё горит. — Итак, Со Мунджо объявлен «умершим», а Ю Чону освобождён от любых обвинений… — Мунджо замолкает, его голос резко становиться тише с тем, как он сцепляет их руки, физическое проявление его нежелания расставаться. — …Мы можем делать всё, что захотим, правда, дорогой? Люди опасны, предупреждала его мать. Этот человек, держащий его за руку и заявляющий о своей любви к нему, — не человек. Он дьявол. Он дьявол. Он дьявол. Чону делает глубокий вдох и спрашивает: — Что мы будем делать дальше? И прыгает в пропасть.