Сигрюн всегда считала намёки более тонкие, чем «пойдём потрахаться», излишними. И что с того, что она утягивает Миккеля в спальню на глазах у младших членов отряда (и старшего Хотакайнена, который то ли член отряда, то ли трофей, то ли мимо проходил)? Они все заслужили расслабиться, и она не намерена ограничиваться сауной, а если мелким будет неловко, ну или завидно, потому что им не с кем — не её проблемы. Главное, что Миккель не против.
Охотиться на мужчин Сигрюн умеет куда хуже, чем на троллей, но она не слепая, не глухая, да и различить, когда в тесноте палатки ей в бедро упираются ножны, а когда что-то ещё, вполне способна. Так что Миккель определённо не против.
По правде говоря, будь он против, она бы не смогла его сдвинуть с места. А так, когда они оказываются в комнате, уже и не понять, кто кого тащит: она его или он её. Возможно, Сигрюн целует его чуть раньше, чем закрылась дверь — но если ребята снаружи что-то увидели, это тоже не её проблемы.
— Детей я заводить не жажду, если понимаешь, о чём я, — напоминает она, уже когда сидит у него на коленях — а их одежда сложена стопкой на табурете, и за потраченные на это минуты Миккель определённо заслужил пару укусов.
— Разумеется.
Вот и ладно. Но травяной отвар после она всё равно выпьет: страховка в таких случаях никогда не помешает.
У Сигрюн хватает шрамов, но ей даже в голову не приходит, что кто-то может считать, будто это не красит женское тело. Или, может быть, приходит — но ей плевать. Миккель смотрит, чуть нахмурившись, обводит пальцем похожую на полумесяц отметину ниже правой груди. Сигрюн терпит это внимание — недолго — прежде чем полушутливо-полусердито ткнуть его в бок:
— Что, не нравятся мои шрамы?
Он задумчиво качает головой и отвечает с наводящей тоску серьёзностью:
— Не нравится мысль, что это — как засечки, сколько раз ты могла умереть.
Это ещё что за шутки? Такие разговоры ей не по душе — вообще, а тем более в постели.
— Вот что, Миккель Мадсен, умрёшь тут сейчас ты — если немедленно не приступишь к делу!
Сигрюн знает пару-тройку поз, хотя определённо предпочитает ту, где она заваливает мужика на постель и усаживается сверху, так что на деле собирается приступить сама. Но Миккель успевает быстрее. Вот всегда бы он так делал, что сказано! Аккуратно (но примерно с неотвратимостью лавины) уложенная на затхлую простыню, она с долей любопытства смотрит на него из-под ресниц, когда он наклоняется над ней.
Сигрюн быстро заводится и не видит смысла в долгих прелюдиях, но готова сперва выяснить, какие у Миккеля идеи на этот счёт. Если ей не понравится — у неё пока ещё язык не отнялся, скажет. Или врежет, если словами не дойдёт. Но это — вряд ли про него.
— Только грудь не вздумай тискать, — требует, когда его ладони начинают путь по телу. Казалось бы, ну что там тискать, объёмы скромные — но нет, у некоторых руки чешутся, приходится по рукам бить. Лучше уж сказать сразу.
— А целовать и гладить можно? — фыркает Миккель где-то у основания шеи, и она вместо ответа ерошит ему волосы.
Можно, наверное. Хотя зачем целовать грудь?
Но Миккель, кажется, собирается целовать всё: губы, шею, нежную кожу за ухом (немного щекотно), плечи и тонкую линию шрама на правом, ключицы, затвердевшие соски: касается губами, слегка сжимает, трогает языком — то один, то другой, — это тоже слегка щекотно, но приятно, так что не заданный вслух вопрос снимается. Сигрюн поглаживает мускулистые спину и плечи, иногда стискивая пальцы крепче, сжимает бёдрами его бока. Между ног горячо и мокро, и она хочет продолжения прямо сейчас. Можно даже так, хоть она и предпочитает другую позу.
Но Миккель понимает её движения как-то по-своему: высвобождаясь из захвата, спускается с поцелуями к животу, поглаживает бока, бёдра — тёплое дыхание на внутренней стороне, влажное касание губ. И...
— Твои дурацкие колючие бакенбарды!
— Прости, — не особо виновато отзывается Миккель, прежде чем тронуть её языком.
Да, вот прямо там! Сигрюн давится началом реплики, что бакенбарды ему завтра же обреет — язык скользит вдоль влажных складок, то задевая чувствительную точку, то неглубоко погружаясь внутрь. Желание ругаться пропадает секунд через пять. Может быть, десять. Она не считает. Приподнимается навстречу: Миккель вылизывает её широкими движениями, а потом снова касается только самым кончиком языка, дразнит набухшие губы. И, видимо, догадывается, что ей хочется, чтобы в неё что-нибудь засунули, пускай пока только пальцы...
А если развести ноги пошире, обнаруживает Сигрюн — бакенбарды не будут мешать.
Останавливается Миккель вовремя — и совсем не возражает, когда уже она опрокидывает его на постель, причём захватом из рукопашного боя (но безболезненным, честное слово!). Сигрюн вытягивается рядом: прижимается всем телом, тихо постанывает, притираясь грудью, целует — солоноватый привкус на губах, — а потом усаживается на него верхом.
Она отлично разогрелась и жаждет продолжения, но теперь, чувствуя, как сжимаются мышцы вокруг массивной головки члена, немного медлит, прежде чем опуститься ниже. Качнувшись вперёд, уличающе тыкает Миккеля пальцем в грудь:
— Откуда ты всё это взял, а, Мик?
— Прочитал в книгах, — отзывается он с коротким смешком, опуская ладони ей на бёдра.
Возможно, думает Сигрюн, иногда книги могут оказаться не так уж плохи. Возможно, когда-нибудь она попросит Миккеля почитать ей вслух.
***
Когда за Сигрюн и Миккелем закрылась дверь, Лалли вперился в неё взглядом. Когда он не отвёл глаз и через пять минут, Эмиль осторожно тронул его за локоть:
— Эй, что случилось?
Когда между тобой и ужасающей, мерзкой, полной троллей и монстров окружающей действительностью нет прочных стенок транспорта, особенно быстро привыкаешь обращать внимание на реакции разведчика. А такие реакции нервировали — хоть умом Эмиль понимал, что никаких троллей за этой дверью точно нет... И даже всяких магов-потеряшек, за которыми они неделями мотались по болотам — тоже нет. (Потому что маг-потеряшка сидит сейчас тут же и сверлит взглядом стену с таким видом, будто предпочёл бы остаться в болоте.)
— Нужно помочь?
— Чего?! — нет, Эмиль привык к разным заскокам Лалли, но тут всё-таки выпал в осадок. Однако то, насколько тот за время похода подтянул шведский, почти не оставляло надежды, что он просто перепутал слово. — Что у тебя за идеи такие?
— Сигрюн много говорила, что накажет Миккеля. И что убьёт. Теперь наказывает? Нужно спасать? Можно сделать шум, отвлечь.
«Вот ведь чудушко заботливое!», — почти с восхищением мысленно выругался Эмиль. Твёрдо сказал:
— Нет. Нет, не думаю, что она его наказывает. — (Хотя, говорят, бывают у людей и такие пристрастия...) — А если мы её отвлечём, то убьёт она нас.
апрель-май 2020
