Le cinéma français

Глава IX Почувствовав с утра тошноту, мадам Феррье заперлась в ванной и вот уже без малого двадцать минут созерцала в большом овальном зеркале бледное лицо, покрытое испариной. Глаза у отражения были отчаянные, женщина изо всех сил старалась не расплакаться. "Как же так? Почему именно ей так не везёт?" Ошибки быть не может: её мутит от одного лишь запаха еды и недомогание продолжается уже которую неделю. Мало того, что сейчас всё это совершенно не вовремя, так ещё и младенец, скорее всего, родится наполовину японцем и исправить это уже не получится. В то, что после стольких лет стараний её мужу вдруг удалось соорудить себе наследника ей верилось мало... Надо ли говорить, что ребёнок с экзотичным разрезом глаз и прямыми тёмными волосами будет смотреться в их семье несколько странно. Как ни старайся – правда всё равно выплывет наружу и что тогда? Она представила реакцию родственников и знакомых, косые взгляды и шёпот за спиной. И что скажет Андре? Что будет после всего этого с их привычным уютным миром, от которого и так уже мало что осталось. Окажись малыш европейцем – проблема бы не стояла столь остро, а так... Скандала не избежать. Николь слышала от подруги об одном враче, который... но даже думать о таком было страшно. Поговаривали, что и помереть можно, если что-то пойдёт не так. Каждый день она откладывала визит в клинику доктора Голдмана, находя всё новые причины и оправдания. Лишь бы не стало слишком поздно – она слышала, евреев хватают прямо на улицах, вламываются в дома... Куда они деваются потом – неизвестно, но обратно ещё ни один не вернулся. Позавчера исчез хозяин небольшого ателье на соседей улице. Андре сказал, что с твидовым пиджаком, отданным в починку, скорее всего, придётся проститься. Вид у него при этом был такой, что Николь стало ясно – проститься придётся не только с пиджаком. Санада был прав, когда говорил, что жизнь меняется. Может быть, надо было уехать тогда же, но муж был категорически против, и они остались. А теперь каждый день начинается с новостей, которые становятся всё хуже и хуже. Николь не сомневалась, что рано или поздно новые власти и до них доберутся и что будет тогда – одному богу известно. В министерстве идут перестановки, появляются новые люди и Андре говорит, что к дипломатии они отношения не имеют вовсе. Иногда она думала о том, кто явился причиной её плохого самочувствия... вряд ли они когда-либо снова увидятся. Японец словно растворился – ни слуху, ни духу. Впрочем, это и не удивительно, учитывая все обстоятельства. Интересно, где он сейчас? Может быть, предпочёл начать новую жизнь где-нибудь в Америке или всё же вернулся на родину в надежде получить прощение. Николь попыталась представить себе загадочную страну с рисовыми полями, дома под соломенными крышами, причудливые замки и людей в кимоно с зонтиками, как на иллюстрациях в книге про путешествия. Санада туда отчего-то не вписывался... "Ни за что его не прощу!" – решила для себя мадам Феррье и, тщательно умывшись, пошла накрывать к завтраку. Сегодня она опять будет делать вид, что всё в порядке. Время ещё есть – глядишь, что-нибудь да придумается. В полном смятении я тыкал пальцем в экран телефона, которым снабдили меня друзья после того, как мой собственный нахлебался морской воды. «Харэкусэй, отвечай же, сукин ты сын!» Предчувствия были самые жуткие. Тот, который пытался меня убить только что – он ведь знал, куда я направляюсь... а вдруг он и за Дзуки следил! Приехал сюда раньше меня и... даже думать о таком не могу. - Да ответь же!.. – Внемлю, – прозвучало странное слово. – Харэкусэй, слава богу! У меня беда – жена пропала! – Что значит, пропала? – в голосе собеседника послышалось недоверие... – А то и значит, – нет её в Токио! – А она точно летела туда? – он что, издевается? – Это не смешно! Ты же можешь узнать, села она в самолёт или нет? – Интерпол на службе у японского шоубизнеса... неслабые у тебя аппетиты. – Харэкусэй! – я начинал терять терпение. – Если с ней что-нибудь случится, пока я тут тебя уламываю... лучше сам удавись! – Ладно, ладно, бедняжка моя! Не пропадай... перезвоню тебе, как только свяжусь с конторой, – и он повесил трубку, оставив меня наедине с тревогой, страхами и томительным ожиданием. «Если... нет, когда я найду Дзуки – выскажу ей всё по поводу этих дурацких побегов. Нет, пусть просто найдётся! Пусть всё будет хорошо! Буду молчать, просто обниму её и никуда не отпущу больше!» Телефон в руках задёргался, как припадочный – чуть не выронил его от неожиданности. – Ты удивишься, но твоя жена не регистрировались на рейс в Токио, – раздался в ухе озадаченный голос. – Зато она села в самолёт на Франкфурт. – То есть? А дальше? – А дальше – всё. Франкфурт, это всё равно, что "куда угодно". Самый центр Европы: сел на поезд или в машину и ищи-свищи ветра в поле... – Но можно же что-то сделать? – Можно, но это будет не быстро. На всякий случай я бы на твоём месте сейчас мчался в Париж, по пути заказывая цветы и шампанское в номер и постарался бы сделать всё возможное и особенно, невозможное... а мы уж тут помолимся за успех благого начинания, как говорится. Глядишь и дадут тебе ещё один шанс, как думаешь? Закончив разговор, я закрыл глаза и изо всех сил пожелал, чтоб так оно и было. Самолёт оторвался от земли... скоро я увижу Дзуки. Обязательно. Ками–сама, пожалуйста, пусть она будет в Париже! "Мама! Почему Дэн не пускает меня к окошку! Ну мама, ну скажи ему! Теперь моя очередь!" – Сидзука с улыбкой наблюдала, как пухленький белобрысый мальчуган тянет за рукав молодую женщину с усталым лицом и идеальными ногтями. Его старший брат с интересом разглядывал деревья, дороги и аккуратные сельские домики, с бешеной скоростью проносившиеся за окном. Делиться развлечением не входило в его планы, поэтому Дзуки предложила малышу своё место у окна. Мама разрешила, с благодарностью посмотрев на неё. Когда с этой стороны показался огромный мост, а затем и какие-то разноцветные строения, похожие на склады или фабрики, детёныш радостно завопил – теперь настала очередь Дэна завидовать. Этот поезд отличался от привычных ей синкансэнов, но двигался тоже очень и очень быстро. Не пройдёт и часа, как он достигнет Парижа, и тогда начнётся самая главная битва в её жизни, как сказала мама. – Помнишь сказку, которую мы читали с тобой, когда ты болела ветрянкой? О чем там говорилось? – Мама... – Си-чан, я задала тебе простой вопрос... – Там было про то, что только женщине дано посадить росток своего счастья и беречь его, чтобы счастье расцвело. – Ну вот, с памятью у тебя всё в порядке, слава богу... только вот никак понять не могу, с кем говорю сейчас: с женщиной ли, которая бережёт своё счастье, или с испуганной девочкой, бегущей к маме каждый раз, как задует северный ветер? После таких слов бесполезно было возвращаться в Токио. Мама заявила, что со своими делами справится сама, а если дочь посмеет пренебречь семейными ценностями и приехать, то она и вовсе никуда не пойдёт, наплюёт на всех врачей и уедет обратно на Хоккайдо молодость вспоминать. Пришлось подчиниться. В отеле Таку не оказалось, но портье, очевидно, получивший соответствующие указания на сей счет, выдал ей ключи. Удивительно, но в номере ничего не изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз. Впечатление усиливала разбросанная тут и там одежда непутёвого "индейца". "Дома он бы непременно вынес всем мозг на тему "взял – положи на место", а самому, значит, можно бардак разводить", – ворчала Сидзука, аккуратно складывая футболки и пижаму. Вещи всё ещё пахли своим хозяином, и это создавало иллюзию, что вот прямо сейчас он войдёт с террасы в спальню, обнимет её за плечи, как всегда, и уткнётся носом в макушку щекотно и жарко... и так ей этого захотелось, что хоть плачь, хоть кричи. "Где ты, Таку? Возвращайся скорее, ты нужен мне больше всего на свете!" Тихий звонок заставил её вздрогнуть. "Наверное с ресепшн что-нибудь забыли, а может быть..." – она посмотрела на гостиничный телефон с надеждой и сняла трубку. – Алло? – произнесла Сидзука, вовремя вспомнив, что японское "моси-моси" тут вряд ли кто-нибудь оценит. – Кто это? – вкрадчивый голос на том конце принадлежал незнакомой женщине, но сразу стало ясно – мама была права, отступать попросту некуда. – Думаю, вы всё прекрасно поняли и мне нет нужды представляться. Я хотела бы с вами встретиться. Нам надо поговорить. – Согласна. Завтра в это же время буду ждать вас внизу, в лобби. Неподалёку есть хорошее место, где можно выпить кофе и спокойно всё обсудить. Сможете? – Разумеется... Дрожащими руками Сидзука вернула трубку на место и перевела дух. Как бы там ни было – лучше взглянуть на проблему открытыми глазами, чем мучиться неопределённостью и представлять себе всякую ерунду. Теперь бы ещё перестать трястись и набраться спокойствия. Сражение нельзя выиграть, если не веришь в свою победу и заранее готов от неё отказаться. Победа, как известно, предпочитает смелых и решительных. Сквозь сизую дымку дальний берег едва различим. Если бы не деревья, то можно было бы вообразить, что солнце опускается на ночь прямо в воду, укрытую невесомым одеялом тумана. За день вода прогрелась почти до самого дна, и в тёплом уютном сумраке, прячась среди стеблей роголистника, шныряли мелкие рыбёшки. Щука, стоявшая в траве, равнодушно смотрела на них, а ещё на человеческую фигуру на краю мостков. Из-под воды её очертания выглядели размытыми и совсем не опасными: удочки в руках не было. Миг – и щука, слегка вильнув хвостом, исчезла в тине. Запихнув телефон в задний карман штанов, Лиз постояла ещё, глядя на спокойную гладь озера и туман, рваными клочьями расползавшийся по ней. Настроения ехать в город не было... закусив губу, она вслушивалась в сонное безмолвие, потом вдруг зажмурилась и заорала срывающимся голосом: "Э–э–эй! Вы, там! Можете не бояться, никто вас больше ловить не будет!" Эхо утонуло в зарослях на том берегу. Она развернулась и побрела в дом. Завтра надо быть на площадке пораньше, Люк собирался поснимать при утреннем свете... Фарфоровая чашка с цветами дикой сливы из китайской чайной пары, подаренной мужем в незапамятные времена, что так нравилась Николь, медленно, как во сне, съезжала с блюдца. Мадам Феррье отстранённо смотрела на то, как она переворачивается в воздухе, выплёскивая из себя драгоценный горячий улун. Тончайший костяной фарфор брызнул бело-розовыми осколками во все стороны с жалобным звоном. После обеда Николь решила налить себе чая и как раз подходила с подносом к дивану, чтобы посидеть немного с книжкой, когда позвонили из офиса Рейно. Сбиваясь и путаясь в словах, секретарь сообщил, что Андре арестовали только что прямо во время совещания у господина министра. "Они забрали его и даже никак это не объяснили, мадам... мы ничего не могли сделать," – дребезжал в трубке испуганный голос. Глядя на лужу, потихоньку подбиравшуюся к ковру, Николь ощутила внутри странную пустоту и холод. Они давно ожидали начала катастрофы, но ничего не происходило, потом Андре назначили заместителем министра, всё как будто успокоилось, и вдруг мир рухнул в одночасье, сложившись как карточный домик. "Они..." – сказал секретарь. Теперь всё будет зависеть от того, кто "они" такие". Что-то подсказывало Николь – мужа она увидит нескоро. Надо собраться, попытаться успокоиться и думать о том, к кому сейчас можно обратиться за помощью. Для начала хотя бы выяснить, куда его увезли. Невозможно представить такое, чтобы среди бела дня в Париже бесследно исчез замминистра иностранных дел, и никто не был бы в курсе происходящего. Где-то глубоко внутри шевельнулось чувство, похожее на облегчение оттого, что разговор откладывается... "Дура! – тут же одёрнула она себя, – лишь был бы жив, а там уж как-нибудь уладим..." Вот только решить оказалось гораздо легче, чем сделать. Стоило ей открыть рот, как все, кого она просила помочь, опускали глаза и отказывались сделать хоть что-нибудь. Некоторые говорили прямо, что слишком боятся за собственную жизнь, другие обещали похлопотать, а потом делали вид, что впервые слышат об этом. Прошло несколько дней, а об Андре не было никаких вестей и Николь поняла вдруг, что осталась совсем одна без надежды, друзей и средств к существованию. При нынешней жизни сбережения скоро закончатся, и что делать дальше она совершенно не понимает. Даже родственники больше не горели желанием видеть её. А уж когда этот злосчастный ребёнок родится... Руки, сложенные на животе, дрогнули. "У них ничего не выйдет! – сказала себе Николь и повторила вслух, – ничего... не бойся, маленький самурай, мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем." Как-то вечером, проходя по бульвару Малезерба мимо дома с башенкой, Николь увидела тусклый свет, пробивавшийся между портьерами. В нерешительности она остановилась. "Он вернулся?" Раньше ей бы и в голову не пришло снова зайти в этот подъезд, но сейчас обстоятельства таковы, что любая поддержка будет кстати, не говоря уже о связях. Поднимаясь на третий этаж, она лихорадочно соображала, что скажет этому человеку. Он должен спасти Андре, других вариантов просто не осталось. Мадам Феррье замерла, гипнотизируя кнопку звонка. Слова вдруг разом куда-то делись из её головы, как ветром сдуло. Она выпрямилась, вздохнула и подняла руку... С той стороны двери раздалось пронзительное "дзззынь!" И вновь наступила тишина. На секунду ей захотелось броситься вниз по лестнице со всех ног, но это было бы уж слишком. Послышались торопливые шаги, какая-то возня... Дверь приоткрылась, на пороге стояла немолодая полная женщина в домашнем габардиновом платье, вытирая руки о фартук и выжидательно глядя на позднюю гостью. Николь так растерялась, что даже забыла поздороваться. – Месье Санада дома? – выдавила она наконец. – Хозяин здесь больше не появляется, – неохотно ответила тётка, явно собираясь захлопнуть дверь перед носом у изумлённой посетительницы. – А... – Я работала у него до войны. В июне наш дом разбомбили – от него половина осталась. Хозяин разрешил нам с дочкой пожить пока здесь. А вам-то что нужно? – У меня дело к нему. Хотела поговорить... – Тогда спросите у консьержки – её сынишка раз в неделю приносит мне стирку и забирает покупки, которые я делаю для него, – она подозрительно прищурилась. – Послушайте, милочка, если вам нужны деньги, так ничего не выйдет – месье Санада нынче на мели. Экономит на всем, кроме чистого белья. Николь заверила её, что не собирается разорять японца и пошла вниз. Мальчишка, которого мать выловила во дворе среди таких же оборванных чумазых приятелей, отправил её в чайна-таун, предупредив на всякий случай: "Только вечером не ходите, там всякие шастают страшные...", за что получил монетку в десять сантимов. По дороге Николь вспомнилось то веселое и беззаботное время, что они проводили в Швейцарии втроём. Санада постоянно что-то придумывал, развлекая друзей. Наверняка он уже тогда знал, к чему дело идёт... да и Андре, скорее всего, тоже. И вот, пожалуйста, сгинули оба, оставив её в одиночестве преодолевать тяготы военного времени. "Хорошо бы успеть до комендантского часа, – думала она, пробираясь по узкому переулку, заваленному коробками, корзинами с углём и ломаной мебелью". Она хорошо помнила это место. Здесь почти ничего не изменилось, разве что фасад приобрел ещё более плачевный вид. Потемневшая от времени рында с надписью "Святая Ольга" была на месте – только верёвка куда-то делась. Толкнув дверь, Николь вошла в полутёмный зал с десятком столиков, между которыми лавировали с подносами два официанта, собирая посуду, а третий в углу любезничал с девицей сомнительных моральных достоинств. Они с любопытством воззрились на прилично одетую молодую женщину, отважно заглянувшую в их забегаловку в столь поздний час. Один из официантов крикнул что-то в глубину зала, и к Николь вышел хмурый мужчина в чёрном кожаном фартуке, которого она уже видела ранее. Услышав, что мадам желает видеть японца, которому она якобы должна передать кое-что важное, хозяин ненадолго исчез, а вернувшись поманил пальцем, и они направились в подвал. Николь спускалась по узкой крутой лестнице, стуча зубами от страха. Никогда прежде ей не приходилось бывать в подобных местах, за исключением полуподпольного казино в Люцерне, куда их затащил всё тот же неугомонный Санада, но там всё было более чем пристойно, и публика собиралась солидная, а тут, кажется, дело обстояло совсем по-другому. "Настоящий притон, – подумала она, – может, здесь даже и убили кого-нибудь, ну уж ограбили-то наверняка." В длинном помещении с низким потолком располагались столы для игры в маджонг, вдоль стен были устроены занавешенные тканью ниши с топчанами. На некоторых сидели и лежали люди. Откуда-то доносились приглушённые стоны и ещё какие-то звуки. В спёртом воздухе витали клубы дыма. Большинство посетителей были китайцами, но попадались и европейские лица. Хозяин указал Николь на подобие отдельного кабинета, отгороженного деревянной расписной ширмой, и ушёл. "Как же всё осточертело", – размышлял Санада, глядя в потолок. Ничего интересного там не было, исключая, разве что, живописных разводов плесени по углам. И надо ж такому случиться, что именно здесь выспаться удавалось лучше всего. В этот клоповник, по странному стечению обстоятельств, объединявший в себе трактир с русской кухней и опиумную курильню, уж точно чужой не заявится. Теперь никто уже и не вспомнит, открылось ли сие славное заведение в чайна-тауне сразу после первой мировой войны или китайский квартал, разрастаясь, поглотил прибежище русских эмигрантов. Нынешний хозяин, хоть и был по рождению русским, к пароходу "Святая Ольга" никакого отношения не имел, французским языком владел гораздо лучше, чем своим родным, и охотно привечал в своём притоне проходимцев всех мастей. От прежних времён здесь осталась лишь большая фотография на стене над стойкой, где был запечатлён экипаж парохода, состоявший сплошь из усатых суровых мужиков в белоснежных форменках с матросскими воротниками, да латунный колокол при входе. Санада иногда встречался здесь с шифровальщиком, а кроме того, устроил в каморке что-то вроде личного офиса – сказывалось давнее знакомство с хозяином, которому нравился остроумный и деловой японец, разительно отличавшийся от прочего сброда. К тому же, из коммерсанта вышел вполне приличный собутыльник. Нередко они болтали о том о сём за стаканчиком чего-нибудь под солёный огурчик и маринованный дайкон кружочками. Из китайцев же слова не вытянешь, да и пить они не умеют, предпочитают опиум. В последнее время Санада бывал здесь всё чаще. Сейчас же и вовсе приходилось сидеть и не высовываться. После того, как он за немалое вознаграждение впарил американцам устаревшие сведения о закупках авиационного керосина, приходилось держать ухо востро. Рано или поздно, Блоссом поймёт, как его надули, и наверняка захочет помочь своим немецким друзьям изловить шустрого самурая. День не задался с самого начала. Какой-то придурок решил затеять драку в забегаловке дядюшки По – пришлось выставить его, попутно объясняя, что придётся найти себе другое место для принятия пищи. Из-за этого Санада не смог прийти вовремя к часовщику. Мастерская закрылась, и он опять остался без часов, отданных в починку. Это начинало раздражать. Часы достались ему от деда ещё при поступлении в Рикудай и расставаться с ними надолго Санада не любил, считая своим талисманом. В довершении ко всему ему повезло нарваться на патруль и пришлось удирать от них, петляя между складскими корпусами на мыловаренной фабрике. Одежда провоняла какой-то кошмарной химией – до сих пор чувствуется едкий дрянной запах. И вот теперь, когда, наконец, от выпитого по телу разлилось приятное тепло и уставшие мозги получили возможность отключиться от происходящего снаружи безобразия, из-за ширмы раздались какие-то звуки, свидетельствующие о наличии "потусторонней" жизни. "Меня нет!" – рявкнул Санада и плеснул себе ещё водки. Китайское пойло, конечно, мутновато и пахнет жутко, зато вырубает с гарантией. "Самолёты заправлять можно," – смеялся хозяин, выставляя на свет божий очередную бутыль толстого стекла с белёсой жидкостью. Долго ждать не пришлось – стена напротив утратила чёткость очертаний и сквозь неё, добродушно повиливая кончиком, протиснулся серый морщинистый... хобот. "Нормально, – отрешённо подумалось бывшему резиденту, – у русских и слоны имеются..." Появлением лопоухого события не ограничились. Слон преспокойно пролез в дыру и оказалось, что на нём, свесив ноги позади ушей, восседает та, видеть которую ему сейчас хотелось бы меньше всего. Санада вздрогнул и проснулся. Слон тут же исчез, но вот мадам Феррье, к немалой его досаде, по-прежнему была тут. Уселась как ни в чём не бывало на краешке лежанки, стараясь не дотрагиваться ни до чего руками, затянутыми в перчатки, и посматривая на обитателя роскошных апартаментов с явным презрением. – А-а-а... ну конечно... женщина, укравшая мою удачу. Что вам надо на этот раз? Решили разнообразить свой досуг? Вставать не буду, уж не вз-зыщите... – мутные глаза уставились на Николь и, заметив её гримасу, он продолжил, – что нос воротите, решили, будто я наркоман? Даже оскорбительно как-то... П-подумаешь, устал человек на работе, загрустил и выпил лишнего – вот и всё... ну да, я теперь пашу, к-как лошадь, и не надо так на меня смотреть. Старый По дал мне работу и крышу над головой. Люди хотят жрать, война там, или нет... и я кручусь, как могу. Вот! – и он повертел у неё перед носом руками с нечищенными ногтями и парочкой свежих мозолей. Подумав, он для убедительности икнул и снова откинулся на подушки. – Понятно... я, пожалуй, пойду, – Николь готовилась к прохладному приёму, но теперь ей стало совершенно ясно – этот человек и пальцем не шевельнёт, чтобы помочь Андре. В таком случае выслушивать его претензии не имело смысла. Пожав плечами, она собралась было встать, но была тут же водворена на место. – Николь, погодите! Да стойте же, чёрт побери вас совсем! Чего вы хотели? – оказывается, не так уж он и пьян, как выглядело на первый взгляд, по крайней мере, с координацией у этого человека всё было в полном порядке. – Ничего, – глаза её подозрительно поблёскивали, а губы дрожали. Того и гляди разревётся. Санаде немедленно захотелось прижаться к этим тёплым губам своими, обнять её покрепче, зарыться в волосы, предварительно вытащив из них шпильки, и сделать бог знает, что ещё. От накопленной за всё это время злости не осталось и следа. Перед ним сейчас была просто напуганная женщина, изо всех сил пытающаяся казаться сильной. Его женщина... Просто она это пока не до конца осознала. – Неправда, – мягко сказал он и придвинулся ближе. – Что случилось? Вам нужна помощь? Она кивнула, доставая из сумочки платок. – Андре взяли, понимаете? Звонил коллега мужа. Немцы арестовали его прямо на работе безо всяких объяснений. Я с ума схожу от страха, что он не вернётся. Не могли бы вы разузнать хоть что-нибудь? – Николь вытерла слёзы и умоляюще посмотрела на собеседника. – Пожалуйста... Выглядела она при этом так трогательно и беззащитно, что отказать было просто невозможно. Он хотел было заявить, что не будет рисковать собственной шкурой ради того, кто превратил его жизнь в кучу никчёмных обломков, но вместо этого произнёс, удивляясь самому себе: – Приходите сюда в следующий вторник, сможете? Я попробую, сделаю, что смогу, правда многого обещать не буду – самого ищут. А, кстати, ваш знакомый не сказал, кто именно приходил за Андре, криминальная полиция? – Нет... серые шинели... – Плохо дело. Пожалуй, вам не стоит возвращаться домой. Эти люди захотят заставить его говорить, и тогда придут за вами. Они всегда так делают, уж поверьте. Самое разумное будет остаться сегодня у меня, а там посмотрим. Не надо делать такое лицо, во-первых, я слишком пьян для того, чтобы вас развлекать, а во-вторых – здесь недалеко, а комендантский час пока никто не отменял... Николь нипочём не стала бы сама бы просить его о таком, но, с другой стороны, она и в самом деле до смерти боялась сейчас остаться совсем одна и ждать каждую секунду стука в дверь. Когда они вышли на улицу уже совсем стемнело, порыв ветра налетел и стих, качнув ветви деревьев над головой. На улице ни души – даже вездесущие китайцы попрятались, не желая навлечь на себя неприятности. Раньше здесь с раннего утра и до наступления темноты толпились торговцы всякой всячиной, а теперь только ветер гоняет обрывок газеты по пустынной мостовой. Воздух показался особенно свежим после душного прокуренного подвала, где она с трудом подавляла тошноту. Николь поёжилась – вечером в шёлковом платье довольно прохладно. Взглянула на японца, рывшегося в карманах в поисках зажигалки. "Должно быть он прав, говоря, что мало чем сможет помочь, – подумала Николь, поправляя волосы. – Будет ли когда-нибудь всё, как раньше, смогут ли они забыть это страшное время и снова слушать музыку, танцевать и пить вино, не думая о том, окажется ли этот день последним или есть в запасе ещё парочка?" И самое сложное – она так и не решила, что станет с ребёнком, сказать ли кому-то из них сейчас или оставить всё как есть до тех пор, пока это вообще возможно. Отсюда будущее представлялось таким непрочным, загадывать что-либо казалось попросту глупым. Даже Санада, у которого всегда наготове был "план B", похоже, перестал понимать, что происходит и плывёт, отчаявшись, по воле волн, не пытаясь выгрести против течения. Идти и правда оказалось близко. В прошлый раз ей показалась, что от "Святой Ольги" до заведения дядюшки По гораздо дальше. А может быть тогда она просто устала, выслеживая свою добычу... Толкнув дверь Санада проорал в темноту: "Это я!" А потом уже гораздо тише: "Тадаима". Посмотрел на гостью вопросительно, будто ожидая чего-то, хмыкнул и потянул её за собой. Николь покорно шла по длинному узкому, как кротовая нора, коридору. Здесь резко пахло китайской едой и слышались какие-то невнятные звуки. Завернув направо, они упёрлись в обшарпанную дверь, вероятно, бывшую когда-то зелёной. За ней обнаружилась довольно большая комната. Почти пустая, если не считать кровати и огромного рассохшегося шкафа. Единственный стул сиротливо жался к колченогому столу, накрытому газетой. "Прошлое его жилище нравилось мне гораздо больше, – подумалось ей, – да и сам он смотрелся получше". Её спутник и впрямь выглядел сейчас не очень. Невыспавшийся и усталый, с неподвижными глазами на посеревшем лице. Словно угадав её мысли, Санада криво усмехнулся. – Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, слыхали такое? Кажется, больше я вам не интересен... впрочем я и не напрашиваюсь. Николь хотела сказать что-то, но вместо этого оглушительно чихнула. – Ну вот, опять придётся на вас выпивку тратить, – рассмеялся хозяин, – дежавю, так у вас это называется? И не говорите мне, что вы это не нарочно. Со скрипом он открыл дверцу шкафа и выудил оттуда початую бутылку виски, а когда женщина помотала головой, достал ещё и толстый шерстяной свитер. – Это мне? – удивилась Николь. – А кому же... Мне нравится ваше платье, однако, в нём вы скорее раздеты, чем наоборот, а здесь совсем не жарко. Надевайте скорей, пока совсем не простудились. Не хотите виски – налью чаю. Вам нужно согреться. Вот ещё, снимайте чулки, и на голые ноги, - он сунул ей серые вязаные носки. – Не благодарите. – Спасибо... – Не стоит. Просто не люблю сопливых женщин. – Да... я помню, – улыбнулась она, – я и сама их не выношу. Санада с любопытством наблюдал, как она копошится внутри большого свитера, пытаясь попасть в рукав и не выглядеть при этом неуклюже. "Смешная гайдзинская женщина, о чём она только думает..." Аромат "Шалимар" коснулся его ноздрей, пробуждая воспоминания о мирной жизни. Оказывается, он скучал по ней, а теперь Николь пришла сама... Спохватившись, сделал шаг назад и отвернулся, чтобы она ничего не заметила. – Останетесь здесь, – буркнул он, – места хватит. Устраивайтесь на кровати, а я попрошу футон у старого По. У него есть, я знаю. Правда, иногда тут мыши бегают, но они сытые, вас не тронут. Зато насекомых нет. – Мыши... ладно, пусть будут мыши. А поесть у вас ничего не найдётся, кроме мышей? – Лапша. Будете? Но сначала скажите мне вот что: много ли ваш добродетельный муж выручил за те материалы, что вы украли из моего дома. Ужас как любопытно. – Ни сколько. – Ой ли... – Не надо мерить всех по себе, месье Санада. Всё попало по адресу и, надеюсь, послужит благой цели. Несите уже вашу лапшу, – в голосе Николь прорезалось нетерпение. И правда: голодная женщина в колючих шерстяных носках ещё ни одного мужчину счастливым не сделала... – Идеалисты и чрезмерно порядочные граждане – вот, кого надо опасаться, я всегда это говорил, – сказал Санада, водружая на стол дымящуюся миску. – Такому даже я ничего не смогу противопоставить. Как ни старайся – они изгадят всю твою работу и будут ещё считать себя правыми... Вот, пожалуйста, там ещё мясо и овощи. Итадакимас. Николь благодарно кивнула и принялась за еду, стараясь не торопиться слишком и делать всё изящно. Получалось плохо. Китайская пища явно не была предназначена для светских обедов. Зато хозяин был доволен – смотрел на неё, как любящая мамаша на чумазое дитятко и умилялся, когда она ухитрилась затянуть в рот целый пучок длиннющей лапши разом. Даже салфетку где-то нашёл. – Вам не стоит больше пить сегодня, – в ответ на замечание японец скептически хмыкнул и налил себе ещё. Определённо, из вредности. Настроение его после ужина улучшилось настолько, что, вытянув под столом ноги, он закурил и собрался поболтать о том о сём, как раньше. Развлекать его беседами не входило в планы уставшей за день Николь, но уйти всё равно не получилось бы – пришлось подчиниться. – Что у вас с деньгами? Вам есть на что жить? Извините, что спрашиваю, но... – Всё в порядке, – соврала Николь. Не хватало ещё, чтобы он решил, что может её содержать, хотя, судя по убогой обстановке, ему сейчас тоже не до трюфелей с устрицами. – Я так и понял, – запрокинув голову, он выпустил аккуратное колечко дыма и лениво смотрел, как оно, меняя очертания, расплывается и постепенно тает. – Вы ведь поможете Андре, правда? – Для начала надо понять, кто им заинтересовался. Тогда будет ясно, можно ли что-то сделать. Я обещаю вам, что попытаюсь, но многого не ждите – эти добычу из пасти не выпускают. – Расскажите о Японии, – ей захотелось сменить тему, чтобы опять не заплакать, – там красиво? – Очень. Самое прекрасное место на всём белом свете. Даже не знаю, что мне нравится больше: полыхающие огнём кленовых листьев горные склоны осенью или голубые гортензии под пологом леса в тени летом. Или когда хурма висит на ветвях в заснеженном саду... или пляжи с чёрным песком в Сидзуоке, откуда можно увидеть гору Фудзи во всей красе... Он задумчиво опрокинул в себя ещё порцию виски и продолжил вкрадчивым голосом: "Ещё мне нравится, когда лепестки облетают со сливовых деревьев и падают в воды Мэгуро, укрывая её. Мне нравилось смотреть на реку из окна... это похоже на снежные хлопья, только розовые." –У вас в Токио большой дом? Как на картинках, с террасой и соломенной крышей? – У отца – да, большой. Но крыша черепичная. И там всегда было холодно. Я не любил этот дом, при первой возможности удирал к деду по матери в Киото. Столько лет прошло, а я всё помню – каждую щербинку на ступеньках, каждый камушек в саду. Старик ворчал, что я всё время попадаюсь ему под ноги, мешаю, но на самом деле, думаю, только он меня по-настоящему и любил. Во всяком случае, он научил меня как выжить одному в этом мире. Но хватит об этом, что ушло – обратно не вернёшь... Николь накрыла рукой его пальцы и сжала легонько: – Вы обязательно вернётесь и всё снова будет хорошо. – Нет! – зло выкрикнул Санада так, что она подпрыгнула. Палочки со стуком упали, раскатившись по полу. – Нет там ничего больше! От того дома остались только гнилые столбы. Крыша давно провалилась и всё истлело. Ненавижу... Придвинул бутылку поближе и накатил снова, потом ещё. – Простите, но я не могу так больше, – пробормотала Николь и отправилась спать. Кровать была неудобная, жёсткая, с тощим матрасом, и она съёжилась, отвернувшись к стенке и стараясь не привлекать внимания. "Долго мне так не выдержать, особенно если этот тип и дальше планирует истерить и напиваться, – думала бывшая "мадам второй секретарь", отчаянно не желающая стать "вдовой замминистра", – а ещё говорят, что японцы бесстрастны... Удивительно, как этого психа вообще взяли в разведку. Должно быть, для него дом – это крайне болезненная тема или, может быть, он просто нетипичный японец". Ей припомнилась густо усыпанная перьями спальня и предметы туалета, разбросанные там и сям. "Нетипичный..." – был вынесен вердикт. От мыслей об особенностях психологии нетипичных японцев её отвлекли странные звуки, доносившиеся из коридора. Полузадушенный хрип и царапанье по стене заставили мадам Феррье навострить уши. Звуки не прекращались, хуже того, к ним добавились крадущиеся шаги... Николь села на постели, сжав ледяными пальцами подушку и вглядываясь в темноту. В дальнем углу, выпростав из-под одеяла ногу, дрых на принесённом откуда-то матрасе пьяный вдрызг хозяин комнаты. Ему было абсолютно наплевать на творящееся за стеной. На стене что-то шевельнулось, а потом шлёпнулось совсем рядом. Обещанные мыши оказались вполне реальными. Лапша в животе стала проситься на выход. Вскочив с кровати, она метнулась к двери. Замерла, прислушиваясь. Когда снаружи раздался грохот падающего тела и приглушённые ругательства, нервы Николь не выдержали и она, прихватив одеяло, устроилась на краешке футона, подобрав под себя ноги. Бог знает, сколько прошло времени, глаза слипались немилосердно, но вдруг спящий Санада развернулся, задев её рукой и женщина услышала, как он бормочет что-то по-японски, зовёт кого-то. Потом с удивлением различила и своё имя. Похоже, его лихорадило. А когда она осторожно дотронулась рукой до лба – вцепился и потянул к себе. Тело его было горячим, а Николь так замёрзла... Решившись, легла рядом, прижалась к спине, обхватила руками крепко-крепко. Пахло табаком и дешёвым алкоголем, но зато он был живой. Стало тихо, тепло и даже почти уютно. "Возможно ли, что когда-нибудь всё будет в порядке?" В голове крутились мысли об Андре, о будущем ребёнке. "А Санада? Он так никогда и не узнает о том, что стал отцом, хотя, может быть это всё же не его ребёнок..." Разбудил её запах кофе. В это трудно было поверить, но кофе был самый настоящий – не суррогат, к которому все уже успели привыкнуть, а настоящий, ароматный и крепкий, совсем, как в той, прошлой жизни. Открывать глаза не хотелось, но надежды на то, что её оставят в покое, не было, и Николь, сощурившись, осторожно глянула, чтобы оценить обстановку. В комнате никого. Сквозь пыльное окошко под потолком пробивались робкие лучи солнца. Отражаясь от жестяного кофейника, они танцевали на столе, где также стояла сковорода, накрытая крышкой, и тарелка с хлебом и сыром. Утром это место уже не казалась таким убогим, даже серые стены не давили, и жизнь не представлялась сплошной чередой трагических событий. Лежать, свернувшись калачиком под одеялом, было замечательно. Если бы не урчащий живот... Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин с чашками в руках и полотенцем на шее. Как ни странно, Санада был уже тщательно выбрит, а сияющая белизной рубашка наводила на мысль о том, что, возможно, он не так уж и безнадёжен. – Прошу простить, если наговорил лишнего вчера, по правде говоря, вы застали меня врасплох. Обещаю, больше не повторится, – он пригладил взъерошенные мокрые волосы. Она покачала головой. – Всё в порядке. – Что ж, кажется, я не нанёс вчера существенного урона вашей репутации, – он сморщил нос и глянул на неё с усмешкой. – Или вы этого ожидали? Тогда извините, что не смог соответствовать. Не спал двое суток, да ещё набрался... ужасно глупо. И, кстати, спасибо, что пришли под бочок, мне было приятно. Надеюсь, в следующий раз приятно будет не только мне. От возмущения Николь даже забыла про завтрак. Вскочив, она швырнула в нахала подушкой, а потом запустила в том же направлении и собственные туфли, одну за другой. Злодей заржал, уворачиваясь, и с криком: "Эй, полегче, эти чашки – последние!" – попытался спрятаться за столом. – Ладно, объявляю перемирие на время завтрака, живите пока, но, если будет невкусно – пеняйте на себя! – и грозная воительница сунула любопытный нос под крышку сковороды. – Яйца! И колбаса из банки! Господи, что ж вы молчали, изверг, остывает же! Где вы достали такую прелесть, армейский склад ограбили? Бывший резидент с улыбкой протянул через стол ломтик хлеба с маргарином, а потом и сам принялся усердно жевать омлет с колбасой. Не рассказывать же ей о том, как он ради этих консервов среди всего прочего, ходил позавчера выбивать долги с китайцев – заёмщиков дядюшки По, который, помимо содержания трактира, промышлял ещё и ростовщичеством. Нанимать для такого дела своих тому было не с руки: в общине пошли бы ненужные разговоры, а японец – он и есть японец, дикий человек, что с него возьмёшь? Тем более, что работал он тихо и за результат ручался – от него ещё никто не уходил. Старик шутил, что у него есть "своя маленькая, но очень зубастая армия из одного человека". Впрочем, зачастую эта же "армия" требовалась ему для разгрузки ящиков или починки крыши – дело житейское... Со старым По у них была молчаливая договорённость: китаец не указывал ему, что и как делать, а Санада не спрашивал, откуда тот берёт свинину для своих знаменитых вонтонов и кое-какие продукты из армейских пайков. Удивительно, но чайна-таун и теперь продолжал жить своей маленькой жизнью, люди покупали и продавали, рождались, умирали, разорялись, женились и играли в маджонг. Скажи кто-нибудь раньше, что выпускник Высшей императорской военной академии, закончивший её с отличием, будет вразумлять китайцев за еду, кров и пару монет в придачу – свернул бы башку на сторону, но жизнь полна сюрпризов, а видеть сияющую Николь с колбасой в руке – бесценно... Санада задумчиво посматривал на женщину, которая, осмелев, хозяйничала за столом, намазывала ему бутерброд и подкладывала кусочки омлета понежнее. Солнышко золотило завитки волос на её виске, движения тонких рук были плавными, и всё выглядело удивительно мирным и будничным. И ещё он отлично помнил то ощущение сквозь сон, когда она приникла к его спине и обняла руками за плечи... больше всего на свете ему хотелось тогда обернуться, но тело не слушалось, да и пугать её пьяными поцелуями точно не стоило. Ещё не хватало отпихнуть от себя счастье собственными руками. В глубине души он не верил в то, что Андре удастся спасти. Попытаться, конечно, стоило, хотя бы ради данного слова, но... скорее всего, ему суждено пропасть бесследно, как тысячам других, кого однажды забрали люди в серых шинелях. Пройдёт какое-то время и можно будет надеяться забрать эту смешную взбалмошную мадам Феррье себе. Пусть не сразу, но непременно целиком, со всеми её мыслями, мечтами и желаниями, такими не похожими на всё, что он знал прежде. Японские женщины никогда не спорят. Они плачут, кричат, могут упорно ненавидеть, но никогда не отстаивают своё мнение вслух. Его это раздражало настолько, что хотелось наорать или даже ударить, лишь бы вызвать хоть какой-то протест, заставить почувствовать себя человеком. Он знал, что этим ничего не добьётся, и постепенно смирился с таким положением вещей и даже научился извлекать для себя пользу в подобных отношениях. Если бы не Николь, рано или поздно ему пришлось бы обзавестись "говорящей вещью" для комфорта и просто чтобы быть как все. А теперь всех женщин ему поневоле придётся сравнивать с ней, понимая, что другой такой не будет. И тот факт, что какой-то нелепый, ничего не смыслящий в жизни француз обставил его, приводил в бешенство. Сейчас, когда она сидит вот так, напротив, близко-близко, смотрит своими невозможными круглыми глазами, болтает всякие глупости, поминутно заправляя за ухо непослушную прядку, Санаде абсолютно ясно, что никто другой ему не нужен и что, если понадобится, он зубами загрызёт каждого, кто будет ему мешать. Когда не видишь её – кажется, что можно прожить и так, но всё меняется, стоит ей только взмахнуть ресницами... – Знаете, что... прежде вы нравились мне гораздо больше и казались совсем другим. Куда делись ваша весёлость и жажда жизни? Уставились в одну точку и даже не реагируете, – Николь постучала ложечкой по краю чашки. Санада вздрогнул и переключился на неё. – Полагаю, ключевое слово здесь "казались"... Времена меняются, Николь, и всем наплевать, готовы вы к этому или нет. Возможно, вы ошиблись, и я не самый приятный человек в этом городе. Но в любом случае, я рад, что мы можем вот так завтракать вместе. Она взяла со стола кофейник, чтобы подлить себе немного. Помедлив секунду, потянулась и к его чашке. – Я уже и не помню, когда видела кофе в последний раз. – Да. Кто бы мог подумать, что кофе станет такой роскошью... чтобы достать его, приходится проявлять чудеса ловкости и задействовать все связи. Это последнее, что ещё выдаёт во мне человека. Кофе и чистая одежда хотя бы с утра. Я скорее соглашусь питаться еловыми шишками, чем уступлю в этом вопросе. Она фыркнула, представив себе эту картину. – Как вы оказались в Париже? Я думала, что не увижу вас больше. – Приятно слышать, что вы думали об этом. Я здесь уже довольно давно. В Берлине мне делать нечего. Там меня повесят на первом же фонаре, а в Париже, хотя сейчас здесь стучат все и на всех, я могу легко сойти за китайца, – он невесело усмехнулся. – В чайна-тауне нетрудно затеряться, как видите. Кроме того, тут мне есть чем заняться, грядут большие перемены и информация сейчас важна как никогда. У меня остались ещё кое-какие дела, о которых мы с вами говорить не будем, пожалуй, если, конечно, вы не за этим сюда пришли. Ваше любопытство обходится окружающим весьма дорого… – Опять вы?! Нечего было разбрасывать везде своё барахло, если уж на то пошло! Сами прокололись, а я виновата... – Ладно, согласен, сам дурак, а вы просто мелкая... чумазая патриотка. У вас маргарин тает... вот тут, – он постучал по кончику своего породистого носа, а когда она скосила глаза, пытаясь разглядеть – просто стёр пятнышко пальцем. – Как думаете, когда это закончится? – Не хотелось бы вас пугать, но оно пока толком и не начиналось, – Николь закусила губу и нахохлилась, ей определённо не нравился разговор в таком тоне, как с пустоголовой домохозяйкой. – А сами-то вы на чьей стороне, интересно? – пошла она в атаку. – Я? Ни на чьей. Не смог выбрать, какая из сторон хуже. Ваши – трусы и предатели, немцы – моральные уроды. Американцы – те вообще ведут себя как на рыбном рынке, выбирают кусок пожирнее... – А ваша страна? – А моя страна далеко, и я иногда думаю, что, может быть, это и хорошо. Лучше мне сейчас быть здесь – не придётся краснеть потом за глупость некоторых... – он скривился, явно не желая продолжать. – К чему весь этот допрос? Не слишком ли много вы хотите знать о вещах, которые вас напрямую не касаются? – Тогда перестаньте болтать. Для шпиона вы, на мой взгляд, слишком болтливы. – Просто пользуюсь возможностью пообщаться. Когда ещё выпадет случай распустить хвост перед хорошенькой женщиной. Да и потом, не с дядюшкой же По мне обсуждать подобные вещи. Я и слов-то китайских столько не знаю. – То есть, для шпиона он не слишком-то ценный источник информации, – хихикнула неугомонная парижанка. – М-м-м, ну что вы всё "шпион", да "шпион" – поморщился Санада. – Наблюдатель, давайте скажем так. Просто присматриваю тут немного. – За тем, что плохо лежит? А не боитесь, что я вас сдам? – она склонила набок голову, отчего стала похожа на кошку-копилку с хитрой мордочкой, что продавались в лавке на углу. – Ха! Так и знал, что вам наплевать на мужа! Сказал – и тут же пожалел об этом, когда точёные пальчики больно впились в ухо. "Ничего себе, реакция, – вспыхнуло в мозгу, – бедняга Феррье, ему она тоже уши откручивала по любому поводу?" – Николь, Николь, тише... – сказал он, обнимая её за талию и высвобождая покрасневшее ухо. – Ну простите меня за дурацкую шутку. Я не брошу вас, не бойтесь, сделаю всё, как обещал. А дальше... поживём – увидим. Светлое будущее слишком абстрактная вещь, я предпочёл бы светлое настоящее. – Вы не вернётесь в Японию? – Боюсь, дома мне не будут рады. Я провалил операцию, и наказание последует незамедлительно. Про харакири слыхали? – Она кивнула. – Ну вот... хотя, вообще-то, правильнее было бы сказать "сэппуку", но смысл от этого не меняется... Наверное, я никудышный самурай, плохо исполняющий свой долг, но оправдываться перед духами предков таким способом не кажется мне логичным. Гораздо больше мне нравится сидеть с вами за этим столом и болтать о всякой чепухе... Так уж и быть, спрашивайте, что там ещё вы хотели знать, любопытная женщина? Николь рассеянно перебирала в пальцах найденные в кармане монетки. Санада ушёл по своим шпионским делам, оставив её одну. Прокручивая в голове утренний разговор, она всё пыталась решить, что ей теперь делать. Японец вёл себя странно, как будто даже заигрывал с ней, несмотря на своё обещание. Непонятно было, что именно он намерен предпринять и сможет ли помочь, да и будет ли. С него станется запудрить ей мозги и ничего не сделать. И пока она здесь гоняет мышей и мило общается за чашечкой кофе, её собственный муж будет сидеть в тюрьме, где над ним станут издеваться, а может и вовсе... С другой стороны, идти на прямой конфликт прямо сейчас неразумно, других союзников у неё всё равно нет. Да и, что греха таить, бывший резидент ей тоже не совсем безразличен. Раньше ей иногда даже хотелось, чтобы Андре был похож на него, хотя бы чуточку. Возможно поэтому её так задевают язвительные шуточки этого человека? О том, что будет, если она останется одна, Николь думать боялась. Уже сейчас в Париже жить невозможно, а дальше? У неё даже работы нет, а через несколько месяцев... что станет с ней и с ребёнком, когда он родится? Санада наверняка смог бы их защитить. Может, лучше сказать ему обо всём и тогда поддержка ей гарантирована. А как же Андре? Тянуть до последнего, пока ситуация не прояснится? А может он прав, и она просто не любит мужа, иначе крамольные мысли не возникали бы у неё в голове. И что вообще такое эта самая "любовь"? И на что, спрашивается, она сдалась ему самому? Казалось бы: удовлетворил любопытство – и всё, но нет, хочет от неё чего-то, знать бы ещё, чего... И с какой стати она должна верить его словам? Сплошные вопросы и ни одного ответа. Монетки не спеша перемещались по столу, то собираясь столбиком, то выстраиваясь в линию или попарно. Николь так ушла в себя, размышляя о будущем, что прозевала момент, когда вернулся хозяин. Вошёл бесшумно и уселся поодаль с интересом наблюдая за её манипуляциями. – На что намекаете? – раздался негромкий голос. Николь так и подскочила на стуле. Эта манера подкрадываться бесила её даже в мирное время, а уж теперь и подавно. – Ни на что, просто раздумываю, куда податься. Не могу же я оставаться здесь... А что такое, чем вам деньги-то не угодили? – Да... видите ли, это – мой фамильный герб. Вот эти шесть монеток... подобные у нас дают с собой умершему человеку, чтобы он мог расплатиться на последней переправе, ну, вы понимаете... Она вопросительно взглянула на него, пытаясь понять, к чему все эти подробности. – Так вот, шесть погребальных монет на гербе символизируют готовность в любую минуту принять смерть не задумываясь. Монетки всегда с собой – дело осталось за малым... – Как у вас всё сложно, – вздохнула Николь. – Ну да, вот только у меня не получается никак соответствовать. Уж больно я привязан к этой жизни. Выкарабкиваюсь любой ценой. Думаю, может, основать собственную династию, и поместить на гербе крысу, что скажете? – Простите, но я не совсем понимаю, – она сгребла монетки со стола и встала, собираясь уходить, – спасибо за помощь. И была окончательно сбита с толку, когда он внезапно схватил её за руку, притягивая к себе. Заговорил быстро и сбивчиво, уставившись прямо в глаза: – Боги, да услышьте вы меня, Николь! Сколько можно об одном и том же! Я не собираюсь терять вас снова. Вы останетесь со мной здесь до тех пор, пока я не найду надёжный способ вывезти вас отсюда с мужем или без. Даже если всё пропало – я буду у вас всегда. Я не смогу вернуться домой, поэтому последую за вами, куда бы то ни было. Буду защищать вас. Вы ни о чём не пожалеете, верьте мне. Эй... вы вообще слышите, что я говорю? Кивните, если поняли. Она растерянно кивнула, ошарашенная таким напором. "Это вот сейчас... что было?"– услышанное не умещалось в голове, стало совсем уж тревожно. – То есть, вы не собираетесь... – начала было Николь и была остановлена на полуслове. – Я собираюсь! – отчеканил Санада, сверкнув глазами. – Все, что обещал – собираюсь! И поэтому вы отсюда не уйдёте, ясно? Не хочу ещё и вас вытаскивать из неприятностей. Если вам на меня начхать – подумайте хотя бы о своей семье. Имейте в виду, шутки кончились, надо будет – на цепь посажу! Пришлось пообещать вести себя разумно и носа наружу не высовывать. Впервые она видела его таким взволнованным и сердитым одновременно. И что самое ужасное – она была совершенно не против, и даже наоборот, теперь чувствовала себя гораздо увереннее. – И, кстати, составьте мне список того, что вам необходимо, – продолжал Санада таким тоном, как будто речь шла о снабжении экспедиции на Северный плюс, а когда она замялась, не зная, как реагировать на столь необычное предложение, закатил глаза, – только не говорите мне, что не знаете, как пишутся все эти слова. Ладно, пишите то, что "можно", с остальным сам как-нибудь справлюсь. И он действительно справился и даже почти не ошибся в размерах. Уже к вечеру для мадам Феррье извечная женская проблема "нечего надеть" стала неактуальна. Больше того, оказалось, что этот непостижимый человек отлично помнит, что было на ней в тот единственный раз и знает, где можно разжиться подобными вещами при нынешних обстоятельствах. Даже зубную щётку и шпильки не забыл. Старый китаец отнёсся к появлению новой квартирантки спокойно, поинтересовался лишь: – Я вот никак в толк не возьму, на кой тебе сдалась эта французская бабёнка? Одни мослы, срамота, как ни взгляни... Странный вкус у тебя, на мой взгляд, хотя сам, вроде, не урод, и умишком бог не обидел. А хочешь, я тебе хорошую приведу? Молодую, чтоб в самом соку, с нежной кожей и ласковым голосом. Будет любить тебя, стирать, готовить, детей тебе красивых нарожает. А то всё один, да один – неправильно это, да и для здоровья вредно. Соглашайся, я два раза предлагать не буду! – Спасибо, старина, – хлопнул его по спине Санада, – давно я так не смеялся. Вот только оно не совсем так на самом деле, как видится тебе. Эта "бабёнка" – жена шишки из министерства, моя страховка и билет в лучшую жизнь, если хочешь знать. А за предложение благодарствую, я подумаю... Дядюшка По скептически хмыкнул и поскрёб пальцами челюсть, украшенную жиденькой бородёнкой. – Надо переправить её за океан, – проговорил японец. – Поможешь мне – деньжат заработаешь, я не жадный. – Деньжат, говоришь! Хех... что ж, ты парень не промах, может и столкуемся! Что делать-то надо? – Да ничего особенного. Она здесь живёт, пока не уедет, и никому до этого дела нет. Четверть гонорара твоя. Согласен? Старик довольно ухмыльнулся: – Это можно, отчего же нет... думаю, такая много не съест. Не продешеви только. Прошло несколько дней. Газета на столе сменилась клетчатой скатертью, а футон из угла перебрался поближе к кровати, чтобы Николь было не так страшно караулить мышей в темноте. Иногда ей казалось, что он не спит и смотрит на неё, и тогда она зажмуривалась как можно крепче и отворачивалась к стенке, продолжая ощущать этот взгляд напряжённой спиной и чувствуя себя маленькой зверушкой, которая затаилась в норке и еле дышит, чтобы её не заметили и не съели. Иногда она сама, не в силах заснуть, разглядывала разметавшегося на постели Санаду. Сны его часто бывали беспокойны и полны событий, судя по всему, не слишком приятных. Пару раз Николь, свесив руку с кровати, гладила его по щеке, или легонько ерошила волосы, как ребёнку, и тогда лицо спящего разглаживалось, и он затихал до самого утра. Санада с удивлением обнаружил, как быстро привык к ней, к неспешной болтовне за завтраком и горячему обеду с трогательными попытками сервировать стол, что по сравнению с обычной лапшой выглядело подлинным совершенством. Присутствие женщины сделало существование в этих трущобах почти сносным, и он даже находил удовольствие в таком подобии размеренной мирной жизни. "Конечно, всё это ненадолго, – уговаривал он себя, – рано или поздно придётся сказать ей... и тогда всё закончится. Она уедет, я позабочусь об этом. Но пока можно и так, хотя бы ещё немного..." О том, что Андре Феррье был расстрелян на следующий день после ареста по обвинению в связях с запрещённой "Свободной Францией" стало известно позавчера вечером, но сообщать обо всём Николь бывший резидент не торопился. Сначала он должен быть уверен, что есть безопасный способ отправить её отсюда как можно дальше и обеспечить нормальную жизнь. Если же сказать ей сейчас – она просто уйдёт и тогда всё закончится плохо. Смятая нервным движением пустая сигаретная пачка пролетела мимо корзины, предательски отскочив от стены. Джереми Блоссом со скуки готов был уже по потолку бегать, когда, вошедшая со стаканом желудочного отвара секретарша, торжественно сообщила ему, дескать, пришёл странный посетитель, и не угодно ли будет господину директору на него посмотреть? А чего на него смотреть-то? Достаточно уже и того, что эта скотина сейчас опять будет издеваться над ним с самым невинным видом. Вон уже и голос его мерзкий в "предбаннике" слышен, отвлекает людей от работы. "Когда ж ты окочуришься, сволочь?" Как ни задавайся этим вопросом, ответа всё равно не будет. Уже вроде и пропадал куда-то, ан нет – вынырнул опять, как чёртик из табакерки и снова воду мутит. Когда он открывает рот всё кажется таким простым и логичным. Любое его предложение просто обязано закончиться удачей и благодарностью с занесением, как минимум. Вот только не стоит забывать, что работает чёртов японец только лишь на себя и полагаться на него – всё равно, что с голым задом по морозу скакать: не насмешишь, так простудишься. Косоглазый проныра раздражал всеми возможными способами, чтоб ему пропасть! С каким удовольствием владелец дешёвого кинотеатра и, по совместительству, руководитель парижского отделения американской военной разведки спустил бы с него шкуру лично. Может быть, даже и приплатил бы немного за подобное развлечение. Сейчас усядется в кресло напротив и будет сверлить его своими наглыми глазёнками-угольками и ухмыляться обидно и гадко. Блоссом ненавидел Санаду за всё. За то, что тот уже сделал, или только ещё собирался, а также за то, чего он вовсе и не собирался делать. Особенно тщательно он ненавидел проклятого самурая за те многочисленные поколения знаменитых предков, коими тот так гордился. Надменный гадёныш даже не считал нужным скрывать своего презрения к оппоненту при редких контактах. У него прямо на роже было написано, какое одолжение делает он вшивому полуграмотному янки из богом забытого штата Юта, просто находясь с ним в одном помещении и дыша одним воздухом. Блоссом наизусть помнил каждое слово из досье на этого человека. Агент с позывным "Стрекоза" достался ему в наследство от прежнего шефа и отказаться от услуг ценного поставщика информации было невозможно, разве, что, отправив его к праотцам. Будучи завербованным ещё в начале тридцатых, он ухитрялся работать на две стороны сразу, если не на все три, при этом чувствовал себя отлично и нос задирал до потолка. "Подумаешь, тоже мне, потомок Аматэрасу, – думал Блоссом, с трудом удерживаясь от желания встретить японца прямым справа, – рано или поздно, а я тебя поймаю и чучело набью. Посмотрим тогда, кто последним улыбаться будет... " – Хотите убраться отсюда? Тогда готовьтесь к тому, что билет будет дорого стоить, – Блоссом ушам своим не мог поверить: поганец пришёл договариваться. Самое время объяснить ему насчёт того, как следует вести себя с хозяевами. – У нас накопилось к вам слишком много вопросов. Взять хотя бы недостоверную информацию о поставках топлива, "несчастный случай" в лаборатории в Цоссене, проект "Феникс", попавший в руки противника... Вы хоть понимаете, какие возможности были упущены? После всего, что вы натворили, мы, со своей стороны, сделаем всё, чтобы вы не погрузились ни на один пароход, отправляющийся из Европы даже в виде багажа. Подохните здесь, доставьте мне удовольствие. – Если у вас что-то пошло не так, как планировалось – себе скажите спасибо, – вкрадчиво произнёс Санада, доставая из кармана портсигар. – Все материалы были у вас на столе вовремя, кто ж знал, что у вас не хватит ума и квалификации ими воспользоваться. Впрочем, вам повезло – сегодня я адски терпелив. Ваше руководство обещало мне коридор для выхода в случае необходимости. Если не хотите на старости лет сажать кукурузу где-нибудь на границе с Мексикой – самое время начать, наконец, выполнять взятые на себя обязательства. Щелкнув крышкой, он загасил оранжевый язычок пламени. Глаза, и без того узкие, превратились в щёлочки. Сейчас он был похож на рассерженного скорпиона, который только и ждёт, когда враг допустит хоть малейшую ошибку. Тогда можно будет без колебаний вонзить в него отравленное жало. – Плевать мне на то, кто там и что вам обещал, меня при этом не было, – "господин директор" проигнорировал облачко сигаретного дыма, выпущенное ему прямо в лицо. – Ваше право оседлать бревно и грести изо всех сил лапами, как тонущая крыса. Или подумайте о том, чтобы научиться летать... В любом случае, высадиться на том берегу вы тоже не сможете. – Слишком много слов. Я предпочёл бы разговоры по существу... Мне нужна гарантированная отправка в Штаты супруги одного из высокопоставленных сотрудников французского МИДа. Таким образом вы получаете доступ к французскому кабинету изнутри, а я – деньги пополам с благодарностью. И поторопитесь с размышлениями, пока я не решил эту проблему другим способом. Блоссом внимательно посмотрел на японца. Похоже, тот не шутил. "Странно... использовать свой "обратный билет" таким образом. Что-то здесь не чисто. Тем важнее будет приглядеть за этой бабой – может получиться интересная игра," – подумал он и кивнул. – На здоровье. Сумеете запихнуть её на какое-нибудь судно – пусть убирается ко всем чертям, куда захочет... – Слово "гарантированная" вам непонятно? – перебил Санада. – Мне нужно, чтобы с этой женщиной всё было в порядке. Вы обеспечите её нормальным жильём, документами и деньгами. И, разумеется, возможность контроля с моей стороны. – А в чем ваш интерес? – настойчивость японца начинала утомлять. – Считайте это раздачей личных долгов. – Окей, как скажете. Мы предоставим ей безопасность и безбедное существование, но в обмен на ваши услуги. – Конкретно... что от меня нужно? – Вы подписываете кое-какие бумаги, и с этого момента наше плодотворное и взаимовыгодное сотрудничество выходит на новый уровень. Там и тогда, где мы посчитаем нужным. В случае невыполнения вами договорённостей эти документы лягут на стол руководству Токко. Обвинение в государственной измене – самое малое, что вам тогда светит, как вы понимаете. Разумеется, ваша работа будет очень и очень хорошо оплачена, кроме того, здесь указано, что против японской стороны вам действовать не придётся. У нас достаточно дел и без этого. Соглашайтесь, это хорошие условия. Сам бы напросился, да мне работа не нужна. Идёт? – Если я откажусь? – Погибнете сами и подведёте вашу французскую протеже. Кстати, имя у неё есть? Поколебавшись секунду, японец решился: – Мадам Феррье, Николь Феррье. – Никогда не слышал... впрочем, это не имеет значения, – ответил Блоссом. – То есть, к мадам Феррье у вас вопросов нет? "Господин директор" пожал плечами и засопел. Терпение явно не входило в круг его добродетелей. – Отлично. Это всё, что я хотел знать. Да, на всякий случай: я рассматриваю это соглашение с точки зрения вашей личной ответственности. Надеюсь, вы собираетесь жить долго... Бумажки ваши подпишу перед отплытием, займитесь, – распорядился самурай и покинул кабинет шефа, не удосужившись выслушать ответ. Тут только гордый сын американского народа смог перевести дух. Вытер потные ладони о штаны и взял, наконец, со стола стакан с лекарством. Что ни говори, а день удался. Кажется, у него, всё же, получится избавиться от этой заразы, и не без пользы для себя и правительства. – Николь, собирайтесь, вы едете в Америку, – женщина, пришивавшая пуговицу, оторвалась от своего занятия и с удивлением взглянула на него. – Мне удалось договорится, корабль отходит послезавтра. – Я никуда не поеду без мужа, это не обсуждается, – вид у неё был до того решительный, что Санада даже залюбовался. Ну какая, скажите, японская женщина способна вот так настаивать на своём, даже в ущерб здравому смыслу! – Поедете, ещё как поедете. Это не обсуждается, – он демонстративно отвернулся к стене, испещрённой многочисленными трещинами, похожими на следы молний. – Андре выпускают? Боже, спасибо... Не оборачиваться... сейчас он скажет всё, как есть, и глаза её потухнут, опять начнутся слёзы, и нужно будет каким-то образом уговорить её ехать. Самое же плохое во всей этой затее – то, что морской путь крайне ненадёжен. Время от времени до них доходили слухи о налётах на караваны и затопленных судах. Хотя, может быть, на этот раз всё сложится несколько иначе. Случайных людей на этой посудине не будет. Только те, в ком крайне заинтересованы американцы и кто в состоянии заплатить тридцать тысяч долларов, лишь бы убраться отсюда подальше, а значит, есть уверенность в том, что им удастся добраться из Дюнкерка до Ливерпуля, а затем и преодолеть океан. – Нет. Они казнили его. Сразу же, на другой день. У вас не было шансов спасти его. Ни единого. Стук упавшей на пол пуговицы, сухой и слабый в наступившей внезапно тишине, и через секунду шорох платья за спиной... Санада дёрнулся на звук и едва успел подхватить на руки падающее тело. Уложил на кровать и принялся тормошить, приводя в чувство. Ресницы дрогнули, и на него уставились ничего не понимающие глаза, по мере осознания, наполнявшиеся слезами. Николь вцепилась в его плечо, как в спасательный круг и тихонько всхлипывала, словно боялась разрыдаться в голос. Наверное, нужно было обнять её, прижать покрепче, гладить по голове, успокаивать, но что-то мешало, поэтому, чувствуя себя последним кретином, он просто сидел рядом, колупал ногтем пятнышко ржавчины на спинке кровати и старался не смотреть на плачущую женщину. Остаток дня прошёл в молчании. Николь машинально перемещалась по комнате, брала в руки то одно, то другое и откладывала, не в силах ничем себя занять. Санада боялся оставить её – в таком состоянии человек может что угодно выкинуть. Пытаясь нарезать к ужину хлеб, она случайно полоснула ножом по пальцу и вдруг что-то случилось: мадам Феррье зарыдала в голос, подвывая и размазывая слёзы по лицу руками, оставляя на щеках кровавые полосы и не обращая внимания на боль. И тогда, наконец, он схватил её в охапку и заговорил торопливо, перемежая слова короткими поцелуями куда придётся. – Ну полно, полно! Перестаньте производить жидкость в таком количестве, а то мы оба утонем. Всё уже произошло, назад не воротишь. Хотя, нет, ревите изо всех сил, потом у вас не будет такой возможности. Плачьте сейчас и забудьте о том, что было раньше. Будет другая жизнь, и вам придётся в ней жить самой. В конце концов, может, не так уж вы его и любили, раз связались со мной... – Господи, вам-то почём знать? – Николь оттолкнула его что есть силы, злые глаза впились, обжигая. – Что вы несёте! Что вообще вы об этом знаете! Разве вам понятно, что такое любить? – Не думаю... – спокойно произнёс Санада. – У меня нет столько свободного времени. И не надо смотреть на меня, как на больного таракана. Приберегите вашу жалость для кого-нибудь, кто в состоянии оценить. – Вас жалеть!? Ненормальный! Проклятый, чокнутый япошка! Всё знали и прикидывались, изображали сочувствие! Зачем? Пустите! Она с размаху треснула его наугад, чтобы даже не думал удерживать её снова. Потом ещё и ещё, вкладывая в каждый удар всё своё горе. Он не сопротивлялся, не пытался уклониться и терпел молча, прикрыв глаза, понимая, что иначе нельзя. Остановилась она, лишь когда заехала ему по носу, из которого тонкой струйкой пошла кровь. Николь смотрела на несчастного побитого самурая и больше не чувствовала ни злости, ни желания разделаться с ним раз и навсегда. – Вот и ладненько... – просто сказал он. Взъерошенные, они стояли друг напротив друга, не зная, что делать дальше. Первым опомнился Санада. Вытащив откуда-то платок, он приложил его к носу и, запрокинув голову, уселся на табурет, всем своим видом давая понять, что никуда отсюда не денется. Умывшись, Николь начала собирать вещи. – Послушайте, – послышалось вдруг из угла, – мне правда жаль, что так вышло. Андре был хорошим человеком. Мне будет его не хватать. – Кретин, – упрямо прошептала она. – Спите уже, хватит сверлить меня взглядом. Завтра продолжите ненавидеть, а сейчас спите. Вот отправлю вас в Штаты – наконец-то вздохну спокойно... Вот уж в чём Санада абсолютно не был уверен. Пока она здесь, рядом с ним – с ней точно всё будет в порядке, но кто знает, что может случиться завтра? В любую минуту его могут перебросить куда угодно, и что тогда? Пусть едет. Если Блоссом не обманет – она будет в безопасности, а если нет... что ж, тогда ему крышка. Янки не может этого не понимать. Николь завозилась, устраиваясь поудобнее. – Что там ещё? Что вы скребётесь, как мышь в углу? – Ничего, – обиженно засопела она. – Мне страшно. Как я поплыву на ржавой посудине через океан? Вдруг будут бомбить? Вы бы тоже на моём месте боялись утонуть посреди океана в холодной воде... я жить хочу, вас это удивляет? – Нет... Идите сюда. – Почему я? – У меня места больше. Берите одеяло и идите, повторять не буду. Переселившись, Николь и не подумала засыпать. Устроилась подмышкой уютно, подоткнув со всех сторон одеяло и продолжала сыпать вопросами: – А долго до Америки плыть? И что я буду там делать? А если... – Замолчите уже, вы хуже любого ребёнка! Если это не прекратится – задушу вас к чёртовой матери, и никто никуда не поплывёт. Или отшлёпаю. Что у вас с английским? – Объясняться могу. – Ну вот, уже лучше. Всё получится, и хватит тут панику разводить. Отдыхайте, силы вам ещё пригодятся. – Ну ладно, – сменила она тактику, – тогда расскажите мне что-нибудь, иначе я не усну. Ваша семья... наверное, вы скучаете по ним? – Нет. – Так не бывает. Кто-то же должен о вас думать... не нужно делать вид, что вам всё равно. – Боюсь, у них не было возможности беспокоиться обо мне. Мать умерла, когда мне исполнилось три года, я её почти не помню. Воспаление лёгких. Отец не разрешил отправить её на лечение в Хаконе, сказал, что всё обойдётся и, пока идут выборы, она нужна ему дома. А потом стало слишком поздно. Возможно, она единственная, кого я мог бы считать семьёй. Ну и ещё дед, у которого я жил какое-то время, пока отец не женился снова. – И вам никогда не хотелось ничего изменить? – Отчего же, я тоже человек, хотя, может, в это и трудно поверить. У меня даже невеста была. – И что с ней случилось? – С ней – ничего особенного. Сейчас я вряд ли смогу быть для неё надёжной опорой. Я написал ей, что она вольна располагать собой по своему усмотрению. – И? – Сомневаюсь, что так и будет. Вряд ли её семья посмеет брать на себя ответственность в этом вопросе. Представителями нашего клана так просто не разбрасываются. Будут ждать моего возвращения. – Наверное, она ужасно переживает. – Понятия не имею. Когда я в последний раз видел свою суженую ей было четыре года. Ну, может, пять – не помню точно. У меня не сложилось по поводу этой встречи определённого впечатления. Думаю, у неё тоже. – Жалко её... А всё-таки... далеко до Америки? – не унималась Николь. – Две недели. – Две недели... так долго я не выдержу. – Всего лишь две недели. Всё будет хорошо, вот увидите. Что ещё стряслось? У вас опять глаза на мокром месте? – обняв за плечи, он, как мог, пытался успокоить её. – Бедный Андре, даже представить страшно, какими были его последние часы... – Его сдали свои – те, с кем он работал и кому доверял. Сейчас не стоит быть идеалистом – наше время к этому не располагает. – А сами-то вы кто? Сколького про вас я ещё не знаю. И времени на то, чтобы это исправить, уже нет. – Думаю, теперь я и сам о себе знаю не всё. Видите ли, Николь... четыре года назад вы познакомились с совсем другим человеком. У того человека было всё: родина, дом, положение в обществе, самоуважение, наконец. Теперь же я лишён всего, что обычно бывает у людей, даже гордости и то не осталось. Не знаю, смогу ли начать всё сначала... Санада хотел добавить ещё что-то, но, заметив, что мадам Феррье уже мирно сопит, уткнувшись в подушку, лишь слегка коснулся губами её виска. От неё так сладко пахло нормальной жизнью, тёплой, живой женщиной, чем-то далёким и полузабытым... Внутри всё болезненно сжалось, с большим трудом заставил он себя разжать руки. "Вот и всё, – подумалось с грустью, – отпущу её, и даже поговорить будет не с кем". Ветер, неожиданно сырой и холодный, трепал полы плаща, Санада поёжился и поднял воротник повыше. Днём, конечно, будет теплее, но пока солнца нет. Прохожие, изредка попадавшиеся навстречу, равнодушно скользили взглядом по угловатой фигуре в сером и бежали дальше по своим делам. В чайна-тауне не принято задавать лишних вопросов. Душа была не на месте. С самого утра Санада пытался отделаться от ощущения, что поступает неправильно. Что-то не предусмотрел, не продумал. "Всё обойдётся, в конце концов, другого выхода просто не существует, – убеждал он себя снова и снова, – пройдёт несколько месяцев, максимум год, я приеду за ней и можно будет начать всё сначала. Всё равно сейчас она не в состоянии воспринимать меня должным образом. Поэтому надо убрать её из Парижа на время". Вот только сон, как назло, приснившийся сегодня, не давал покоя, причиняя боль и раздражение. Он брёл в этом сне по пустынному пляжу и старался разглядеть хоть что-нибудь в тумане, опустившемся на воду. Оттуда раздавались странные звуки – невнятный скрип и скрежет, как будто от уключин лодки, и звон колокола вдалеке. Ноги вязли в песке, над головой с криками носились чайки, а он всё шёл куда-то. Хотел вспомнить, зачем, и не мог. Не получалось. Было ли это связано с Николь Феррье – возможно. А ещё в том сне его мучила жажда, даже воздух был солёным и непригодным для дыхания и впервые за долгое время он был рад, открыв глаза, убедиться, что по-прежнему находится в доме старого По на улице Кейо. Впереди сквозь живую изгородь мелькнуло что-то знакомое... Монах... буддийский монах в шафрановых своих одеяниях расхаживал по двору с важным видом. Дойдя до ворот, Санада нашарил в кармане мелочь и решил заглянуть на всякий случай. В делах такого рода благословение не будет лишним. Само собой, он предпочёл бы Дай-Ходзё в старом Киото, тамошняя статуя Амиды его никогда не подводила, но, на худой конец, и это сойдёт. Монетки, звякнув, исчезли в ящике для пожертвований. Какое-то время ушло на попытки сосредоточиться. Тщетно. Голубоватые струйки дыма таяли, закручиваясь над палочками благовоний, из-под потолка на раннего посетителя с неодобрением взирал упитанный китайский Будда. Хлопок в ладоши, ещё один, и можно, наконец, озвучить просьбу, и идти на все четыре стороны. Почувствовав, как кто-то тронул его за рукав, Санада обернулся и увидел давешнего монаха. Ответил на приветствие и хотел было уйти, как вдруг тот произнёс почти шёпотом: – Надеюсь, ваши чаяния сбудутся. – Спасибо… хотя я плохо умею молиться, – ответил бывший резидент. Щекастое лицо монаха вытянулось – надо думать, он опознал акцент. На миг показалось, будто в глазах его мелькнула ненависть. Впрочем, почти сразу ему удалось взять себя в руки, и он продолжил, смиренно потупив взор: – Этот храм китайский, и земля, на которой вы стоите – тоже. Покиньте немедленно территорию храма, ваше присутствие здесь нежелательно. Пожав плечами, Санада молча вышел на улицу и зашагал к дому. "Дурные знаки, – думал он, – слишком много для одного дня. Но это не повод отказываться от своих планов..." Если войти с освещённой улицы в полутёмное помещение – обычно первое время не видишь ничего, кроме смутных очертаний предметов. Санада уже собирался крикнуть привычное: "Это я!", но замер – в дальнем конце коридор пересекала, упираясь в стену, узкая полоска света. Старик никогда не забывал запереть дверь в свою комнату. Будучи одним из самых влиятельных людей в чайна-тауне и имея вполне приличный доход, жил он, тем не менее, скромно, даже бедно, но менять ничего не хотел. Никому не доверяя, все записи вёл самолично и деньги держал в большой железной коробке, которая запиралась на ключ. Оба ключа – от "сейфа" и от комнаты висели рядышком на поясе владельца. Вытащив нож, бесшумно крался Санада вдоль стены, пока не увидел то, что заставило его отпрянуть назад – в дверях, неловко вывернув шею, лежал дядюшка По собственной персоной. В своём обычном чёрном ханьфу и домашних туфлях. Мёртвый, с остекленевшим взглядом и изумлённо приоткрытым ртом. Через мгновение японец уже стоял возле собственной двери, прислушиваясь и лихорадочно соображая, кому могло прийти в голову искать его здесь. В том, что охотились на него, сомнений не было. В комнате у старика царил абсолютный порядок, на ограбление было не похоже, а стало быть, его убрали просто, чтобы не шумел. Изнутри послышался шорох и скрип кровати, а затем звук передвигаемого стула. "Слева, – понял Санада. – Тот, кто пришёл по его душу, только что сел. Дверь открывается наружу, можно попробовать..." Не тратя больше ни секунды, он резко распахнул дверь и метнул нож в проём. Николь, забившаяся на кровати в угол, пискнула и закрыла лицо руками. Человек за столом схватился за плечо, но пистолет при этом не выронил. И всё же, первый выстрел ушёл в пол, звук получился оглушительный, щепки брызнули во все стороны. Стрелявший, в котором Санада с удивлением узнал младшего Симмонса, вскочил и прицелился в Николь, но выстрелить не успел, так как был сбит с ног и теперь они, рыча, катались по полу, пытаясь друг друга задушить. Мадам Феррье, тем временем, наскучило сидеть без дела, и она, выискав глазами предмет потяжелее и остановив свой выбор на кочерге, подбежала к дерущимся и изо всех сил саданула янки по голове. Не то, чтобы Санада был так уж поражён смелостью "гайдзинской женщины" – по его мнению, временами она бывала даже слишком активна, но техника удара была превосходна, именно этому он и пытался её научить на поле для гольфа несколько лет назад. С тех пор мадам достигла явного прогресса. Точность и резкость замаха впечатлили бы кого угодно, жаль только, Симмонс не смог оценить всего в полной мере. Глаза у бедняги закатились, он ткнулся лицом в пол и затих. "Ну вот и славно – все в сборе, – устало сказал Санада. – Николь, поздравляю вас и горжусь, отличный hole-in-one, я бы так не смог." Ответом ему был грохот, с которым кочерга полетела на пол. Трясущимися руками женщина машинально поправила волосы и нервно рассмеялась. Санада притянул её к себе, обнял, поглаживая по спине и не давая смотреть на тело. – Что это было? – подала голос Николь. – Он умер? – Понятия не имею, сейчас поглядим, – он и в самом деле оставил её и, подойдя к телу, тронул его носком ботинка. – Скажите же наконец, что с ним! Санада перевернул лежащего, прижал палец к шее, кивнул. – Живёхонек... рановато я вас похвалил – смазали удар. Впрочем, так даже лучше, ни к чему вам такой грех на душу... Тело зашевелилось и открыло глаза. Николь вскрикнула и спряталась за Санаду. – Какими судьбами, любезный? Я и не надеялся увидеть тебя снова. – Кто этот человек? – мадам Феррье не собиралась сдаваться. – Его зовут Симмонс, человек из поезда, помните? Я тогда от него еле ноги унёс, а теперь, похоже, он окончательно спятил. – Расскажи, расскажи ей, сволочь, о том, что стало с моей семьёй, – хрипло забормотал американец, – ну что же ты молчишь, а? – Заткнись. Симмонс попробовал было подняться, но был сбит пинком обратно, и теперь Санада сидел верхом на стуле, придавив поверженного врага перекладиной. – Где ты был всё это время? Почему не уехал? Отвечай! – рявкнул бывший резидент. Его собеседник так и норовил отключиться, но времени оставалось совсем мало, и так придётся спешить изо всех сил. – В каталажке местной сидел. Вышел, когда к власти пришли "эти". Всех, кто по уголовке сидел, выпустили, – Симмонс прикрыл глаза и сглотнул. – Булочку с маком стащил? – брезгливо поинтересовался Санада. – Ошибаешься, я сидел за убийство. Так хотелось до тебя добраться, но деньги кончились. Пытался найти здесь хоть какую-то работу и продолжить поиски. Говорить незадачливому мстителю было непросто, он то и дело замолкал, и приходилось снова давить на его. В конце концов выяснилось, что Симмонс жил здесь неподалёку. Случайно подвернулся старый знакомый отца, который приютил его у себя. Но однажды благодетелю случилось снять со счета в банке кругленькую сумму для нужд своего бизнеса, за что он и поплатился жизнью. – И как, совесть не мучает? – усмехнулся Санада. – А что я-то? Себе на счёт запиши, гад! – прошипел американец. – Ну хватит, нам пора идти. Николь, ваши вещи собраны? Она указала на пару чемоданов под кроватью. – Хорошо. Тогда идите во двор, пока я здесь закончу. В комнату старого По не суйтесь – этот... свернул ему шею. – А как же... – Идите уже, чтоб вас! Пожалуйста! Он своё получит. Выходя из комнаты, она услышала позади какую-то возню и тошнотворный хруст, и поспешила захлопнуть дверь. Санада помедлил, зажигая сигарету и поглядывая на то, что осталось от Симмонса. "Передавай привет папаше, гнида, можешь пожаловаться ему на негуманное отношение," – сказал он негромко и вышел вон. Взял в кладовке бутыль с керосином и принялся методично поливать всё, что могло гореть. "Идёмте, сейчас здесь будет жарко. Народ сбежится, и всем будет не до нас," – заявил бывший резидент и бросил окурок в лужицу керосина. Пламя взметнулось, жадно норовя захватить всё вокруг и как можно скорее. Николь в замешательстве смотрела, как Санада шепчет себе под нос что-то, склонив голову над сложенными лодочкой руками. Закончил молитву двумя хлопками и, подхватив чемоданы, зашагал прочь, не заботясь о том, последует ли она за ним. До улицы Рампаль еле добрались к обеду. Пару раз чуть не набрели на патруль, и пришлось нырять в ближайшую подворотню. Николь не жаловалась, но ей, не привыкшей много ходить пешком, было трудно бежать за шустрым азиатом вприпрыжку на каблуках. Поэтому, увидев во дворе мастерской старенький Рено, она не смогла сдержать радости. Парень из мастерской Бертрана покосился на странную парочку с подозрением, но возражать не стал. Снял с гвоздя на стене ключи и протянул их соотечественнице, заметив, как всем им теперь будет не хватать месье Феррье. Санада хмыкнул и со словами: "У мадам теперь китайский шофёр", – забрал связку из её рук. Николь сидела, вцепившись в сумочку побелевшими пальцами. Происходящее выходило за рамки любого кошмарного сна. Всего пару недель назад у неё была семья и дом, и даже кое-какие планы на жизнь, пусть даже по улицам расхаживали немцы. Но эти немцы были знакомым и понятным, однажды уже побеждённым, злом, не отменявшим повседневные дела. Правительство продолжало работать, можно было купить свежий багет к завтраку, пойти в кино, если очень захочется, даже счёт в банке не пострадал. Самой большой проблемой в той, прежней жизни было решение оставить ребёнка и необходимость разговора с мужем в этой связи. А теперь вот ни мужа, ни разговоров у неё уже нет и не будет. Будет малыш и существование в чужой стране, до которой ещё надо добраться, без дома и денег. Ни одного знакомого лица или сочувственного слова. И всё только потому, что так хочет вот этот непонятный человек, только что голыми руками убивший какого-то сумасшедшего и устроивший пожар на месте своего единственного убежища... Украдкой она скосила глаз влево – японец, казалось, был спокоен и собран, и не собирался ни с кем обсуждать свои решения. Лучше всего сейчас было бы выйти из машины, и пусть он сам плывёт, куда вздумается, хоть на край света. Вот только в Париж одной возвращаться страшно. Что, если он прав, и её уже разыскивают страшные люди в серых шинелях... Интересно, что будет, если она вот прямо сейчас скажет ему: "У нас с вами будет ребёнок"? Хотя, сейчас, всё же, не стоит: по обочинам тянутся живые изгороди – ужасно глупо было бы улететь с дороги прямиком в колючие кусты. А когда, в таком случае? Сегодня последняя возможность "осчастливить" этого заносчивого типа. Впрочем, запросто может случиться, что его эта новость вообще не тронет. Мало ли у такого может быть женщин по всему миру? Николь представила себе этот разговор во всех подробностях и ей стремительно расхотелось что-либо с ним обсуждать. "Этот ребёнок будет только мой и ничей больше, – решила она, – а к тому моменту, как он родится, я что-нибудь придумаю." – Говорите уже, не мучайтесь, – произнёс Санада таким тоном, что она подпрыгнула на сиденье, как перепуганный кузнечик. – А?! – У вас такой вид, как будто вы никак не можете определиться, убить ли меня сначала, а потом съесть, или наоборот. Воинственно заострив нос, он гнал машину с такой скоростью, что у Николь напрочь отпало желание глазеть по сторонам. Ей казалось – ещё немного и несчастная "Ренушка" развалится в следующем повороте. "Гад, ещё и издевается... ненавижу!" – думала мадам Феррье, но вслух почему-то спросила: – А иначе нельзя было? – Когда? Сейчас или тогда? – сухо уточнил Санада и сам ответил, – сейчас нельзя, он бы и вас убил, как старого По. Да и тогда тоже... Ладно, расскажу вам, иначе ведь не отвяжетесь. Отец пожелал, чтобы после университета я остался в Америке и поработал некоторое время в какой-нибудь гайдзинской компании покрупнее, присмотрелся, набрался опыта и всё такое. Но, несмотря на диплом с отличием, мне никак не удавалось найти хорошее место. Хотя, может, он просто не хотел, чтобы я возвращался... Помните, какие времена тогда были? Кризис в самом разгаре. Не знаю уж, как в Париже, а в Нью-Йорке было весело – один обвал за другим. Даже до Японии докатилось. Будь я тогда в Токио – точно втянули бы в заговор министра Араки, хотя бы потому, что отец с ним дружил. Но, думаю, вам это не интересно... Короче, после долгих поисков у меня получилось пристроиться в "Континентал", чем я ужасно гордился. Крупнейшая страховая компания с госконтрактами – вариант, что надо. Вот только начальником моим был папаша того бесноватого, что напугал вас сегодня до полусмерти. Этот, замечательный во всех отношениях, человек не устоял перед соблазном запустить ручонки по локоть в деньги компании, играя на бирже. А когда дело не выгорело и возвращать стало нечего – повесил растрату на меня, справедливо полагая, что "грязному тупому азиату" никто не поверит. И, хотя удалось доказать его вину, меня всё равно вышибли с позором на всякий случай. Для профилактики, надо думать. После такого я не смог бы показаться отцу на глаза. Никаких оправданий он бы не принял, поэтому пришлось остаться в Нью-Йорке и начинать с самого дна. – А потом? – Николь подумала, что, вероятно, с тех пор должно было произойти много всего интересного, что сделало из клерка-неудачника преуспевающего бизнесмена со связями на самом вверху и, кажется, не только во Франции. – А потом, когда я встретил его через несколько лет – он меня не узнал. Не вспомнил. Зато я его помнил отлично. – Из-за такой ерунды надо было его семью по миру пускать? – Это не ерунда. Обвинение в краже и потеря лица – вовсе не ерунда! – Санада фыркнул, как ёжик, и нахохлился – судя по всему, он был не из тех, чьи раны "время лечит". – Но он умер! – В том, что он сиганул из окна, моей заслуги нет. Нужно было кишку потолще иметь. – Это оттого, что вы его разорили! – И мало ещё досталось. Никто его на аркане не тянул. Сам виноват – надо было смотреть, во что деньги вкладываешь. Вы, вообще-то, на чьей стороне, а? – он с раздражением зыркнул на неё. – Ай! На дорогу смотрите... придурок, – пискнула Николь, и зажмурилась, когда машина едва не снесла полосатый столбик ограждения, входя в поворот. Мимо пронеслись ветки кустов, чудом не задев стекла. – Вот уж помирать я сегодня точно не планирую, можете расслабиться, – рассмеялся Санада. – Лучше просто заткнитесь и не мешайте мне спасать вашу прекрасную тушку вместе с чемоданами. Имейте в виду: опоздаем на пароход – на них и поплывёте. Никто и никогда прежде не позволял себе употреблять в её адрес слово "заткнитесь". Даже в детстве. Даже среди приятелей-студентов. Поэтому всю оставшуюся дорогу мадам Феррье провела в размышлениях о том, как сильно может сказаться дурная наследственность на будущих поколениях, и что вообще с этим следует делать сейчас и особенно потом. Солнце клонилось к закату, окрашивая облезлые стены домов в нежно-персиковый цвет, проглядывало сквозь ажурную листву каштанов и лип. В такой вечер хорошо было бы прогуляться по набережной, а после поужинать в одном из тех крошечных уютных ресторанчиков, что имеются здесь почти в каждом квартале. От мыслей о супе из мидий с луком и сельдереем, с хрустящей гренкой в придачу, у Николь засосало под ложечкой. Они остановились лишь раз, чтобы купить для неё еды в дорогу на небольшой ферме, хозяйка которой рада была заработать немного денег и всё возмущалась, рассказывая про гадких бошей, утащивших у неё скатерть с верёвки во дворе и двух лучших куриц. Тогда Николь удалось запихнуть в себя лишь кусочек хлеба с сыром и варёное яйцо, а теперь маленькая жизнь внутри неё требовала своё. По улицам Дюнкерка, грохоча и подпрыгивая на брусчатке, ехал грузовик с немецкими солдатами. Кто-то из них развлекал остальных игрой на губной гармошке. Пришлось переждать, пока машина отъедет подальше. – И что теперь будет? – спросила Николь, нашаривая в пакете пирожок с ливером. "Мерзкому типу" достался второй. – Когда? Сейчас или потом? Сейчас, как видите, ничего. Ваши соотечественники вояки так себе. Думаю, Франции ничего особенно не угрожает. Таких, как ваш Андре или Марк из гаража, быстро переловят при помощи их же друзей и соседей, и всё будет по-старому, только с немецким акцентом. А потом... да кто его знает, что будет потом? Любые идеи со временем выветриваются, и хорошие и плохие. Когда-нибудь всё устаканится, и люди постараются забыть весь этот кошмар. Мне нужно, чтобы вы дожили до этого дня. – Тогда почему я вообще должна ехать в эту дурацкую Америку? – этим вопросом она задавалась уже не первый день, но так и не нашла в себе сил сопротивляться, а может, просто боялась признаться себе, что больше всего хочет оказаться сейчас как можно дальше от эпицентра событий, даже если придётся ехать за тридевять земель. – Потому что. Назовём это моим депозитом. Небольшой вклад в счастливое будущее. Неприкосновенный запас. – Что за бред? Вокруг, если вы не в курсе, людей убивают, а тут вы со своими инвестициями. Я-то вам зачем? – Ну почему, бред? Может быть, мне хочется, чтобы меня любили... простое человеческое желание. Пусть не завтра – я умею ждать. Насколько я знаю янки, войны на своей территории они не допустят. Возможно, я ошибаюсь, и здесь будет по-настоящему жарко. А там вы будете целее всего. Я обещаю, что приеду за вами, как только это станет возможно. – И что тогда? – Поглядим, когда это "тогда" наступит. Но мне кажется, так я быстрее всего получу то, что мне нужно. Если посмотреть снизу на высоченные меловые скалы, поднимающиеся к самому небу – понимаешь, насколько слаб человек и несущественны его мелочные проблемы и желания. Люди, в сумраке сгрудившиеся у кромки воды, ждут. Кто-то всматривается вдаль, выискивая пляшущую на волнах шлюпку, кто-то торопливо прощается с теми, кто остаётся на французском берегу, и нельзя предугадать, кто из них будет в большей опасности завтра, через неделю или прямо сейчас. – Мне кажется, или все эти люди – евреи? – шёпотом спросила Николь. – Почти, – ответил Санада, – здесь те, кто оказался в состоянии заплатить за свою жизнь, и кого готовы пригреть у себя американцы. Вместе с их имуществом, разумеется. Думаю, в багаже у них найдётся немало занятного... Кстати, ваш пароход не единственный, ещё один транспорт пойдёт на рассвете. – Но ведь судно могут бомбить? – Это вряд ли. Другие суда – пожалуйста, но не эти. Есть определённые договорённости и такие рейсы вовсе не редкость. Американо-германская "фрахтовая компания" до сих пор работала без сбоев. К тому же, море сейчас спокойное, волноваться не о чем. Постарайтесь успокоиться и доверьтесь мне. О жилье не беспокойтесь, всё будет. И вот ещё, самое главное, держите: выучите эти цифры наизусть. Это счёт в банке "Уэллс Фарго". Только я вас очень прошу – не тратьте всё подчистую, дождитесь меня. – Всё шутите, – улыбнулась в ответ Николь. – Не беспокойтесь, я оставлю вам что-нибудь на старость. – Тут ещё адрес. Как устроитесь – обязательно зайдите к ним, оставьте для меня весточку. Всё поняли? "Неожиданно... он и об этом подумал," – на душе и впрямь стало гораздо легче. Может и в самом деле так будет лучше. Она решительно достала из-за ворота медальон с изображением Девы Марии, расстегнула цепочку и замкнула её на шее у озадаченного японца. На миг коснулась его щеки сухими губами. – Обещайте мне, что останетесь в живых. – Я уже говорил вам: умирать где попало не входит в мои планы. Я бы предпочёл сделать это на родине. Хотя... после того, что случилось, это мне, скорее всего, не светит. Хорошо ещё, детей у меня нет – всё равно нечего оставить им в наследство, кроме испорченной репутации. – Юкио... – он поднял голову и посмотрел внимательно. – Вы когда-нибудь сможете меня простить? – О чём вы? На вашем месте ... впрочем, я вряд ли буду на вашем месте, – Санада вдруг взял руку Николь и прижался к ней щекой. Зажмурился, словно запоминая. Когда он отпустил её – на ладони остался небольшой плоский ключ. – На всякий случай, если что-то пойдёт не так, – сказал торопливо, – мне нечего больше вам предложить. Рано или поздно всё это закончится, и вы вернётесь. Этот ключ не займёт много места в багаже. Дарственная на ваше имя в верхнем ящике письменного стола. Теперь всё. – Это глупо... – Ничуть. Если останусь жив – я вас больше не отпущу. А если нет, то какая мне разница, есть у меня дом или нет... – А вы теперь куда? – Не знаю... что-нибудь придумаю. Я не могу пока уехать из Парижа. Ладно, лодка пришла, вам пора, прощание затянулось. Идите уже. Вид у него при этом был на редкость несчастный. Наверное, надо бы обнять его, сказать, что она обязательно дождётся и все ещё будет хорошо, но, как только мадам Феррье открыла рот, Санада резко развернулся и пошёл прочь, не дожидаясь, пока она определится со своими желаниями. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы он обернулся, но ничего не случилось, а кричать что-то вдогонку было бы совершенно не уместно. Матросы помогли Николь, до которой как раз дошла очередь, забраться на борт, не замочив ног, закинули чемоданы. Сидя на корме, она смотрела, как удаляется берег, тает в вечернем полумраке, и думала о странном, нелогичном человеке, который уедет сейчас неведомо куда и зачем. В одном Николь была абсолютно уверена – ближе него сейчас у неё никого нет. Порыв ветра ударил в лицо, заставляя зажмуриться. Попавшая в глаз песчинка саднила, слёзы мешали идти. Пришлось останавливаться и доставать её. Когда проморгался, оказалось, что шлюпка уже отчалила и люди на берегу стали расходиться. Санада посмотрел им вслед, потом подобрал камешек и запустил по воде вдаль. Камешек не стал прыгать – просто утонул сразу, исчез без следа. Он шагал, чувствуя себя совсем голым, будто живьём содрали кожу. "Вот и меня ветром несёт, швыряет – даже зацепиться не за что, – думал Санада. – Ни родителей, ни семьи, ни родины..." А теперь вот и она уезжает, покидает его. Так уж вышло, что у него никогда не было друзей. Поначалу он в них не нуждался, а потом просто не мог себе позволить – жизнь превратилась в калейдоскоп из городов и людей, и постепенно в ней не осталось места для привязанностей. К тому же, так было гораздо удобнее: захлопнул одну книгу в Нью-Йорке – открыл другую в Цюрихе, затем в Париже. "Дерьмовая жизнь... даже помереть достойно не получится..." Ему вдруг стало до слёз обидно, что некому будет рассказать о нём, как в своё время ему рассказывали о знаменитых предках. Да и чёрт бы с ней, со славой, просто, чтобы знали, что был на свете такой человек. Плохой ли, хороший – не так уж важно... А получается, что его, как бы, и вовсе не было. Должно быть, если бы он прямо сейчас исчез, то никто и не спохватился бы, куда это он пропал. Обычно у людей бывает по-другому, у них есть какие-то интересы, мечты, воспоминания в конце концов, а ему недоступны даже такие простые вещи. Он никогда не обременял себя багажом подобного рода. Николь Феррье стала единственным воспоминанием, с которым он не согласился бы расстаться добровольно, единственной привязанностью, которая говорила бы о том, что он тоже человек. Добравшись уже до машины, Санада напряжённо всматривался в темноту, где за гранью обрыва ворочалось и грохотало прибоем море. Он представлял себе хрупкую фигурку, забившуюся в уголок трюма, и сердце переполнялось тревогой. Пальцы случайно наткнулись на медальон с полустёртым изображением женщины, стоящей на глобусе. Вытащил, чтобы рассмотреть поближе. "О Мария, зачатая без греха, молись о нас, к Тебе прибегающих," – написано по краю. Сжав его в руке, он произнёс едва слышно: "Пожалуйста... я никогда никого ни о чём не просил, я даже не христианин, но пусть всё получится. Сделайте для неё, что только будет возможно, я в долгу не останусь. Пожалуйста. Больше мне ничего не надо." В городе было жарко, но здесь, на побережье это почти не ощущалось. Особенно, если идти босиком по мокрому песку, поминутно уворачиваясь от волн, лижущих берег своими жадными языками. Под ноги смотреть некогда, всё внимание приковано к тому, что происходит далеко впереди. Девушка в белом платье у самой кромки воды. Ветер заигрывает с ней, раздувая подол, рвёт из рук кружевной зонтик, и она хохочет звонко, не желая уступать. На поясе у неё синяя лента, яркая, как летнее небо. Концы ленты развеваются и вообще всё выглядит так, будто девушка вот-вот улетит, подхваченная порывами ветра. И вроде бы можно догнать, да что-то не удаётся никак. Вот бы увидеть её лицо ещё хоть раз: глаза, искрящиеся весельем, и улыбку, что способна подарить радость, воскресить из пепла и вернуть смысл жизни. Бежать по песку быстро не получается, а светлое пятнышко всё дальше. Даже собственный крик больше похож на свист ветра. Далеко... она не услышит. Свист перешёл в вой. Санада вздрогнул и открыл глаза. Выбрался из машины, где дремал, не желая возвращаться в Париж ночью, задрал голову. Чёрная тень рассекла ночное небо и ушла над морем на юго-запад, за ней ещё одна…. Через пару минут "Юнкерсы" догонят тихоходное судно и тогда... Дыхание перехватило, побелевшие пальцы впились в кузовное железо. Зачем смотреть, напрягаясь до рези в глазах – он и так прекрасно знал, как это выглядит: яркая вспышка зарницей растеклась по горизонту на краткий миг и впиталась в черноту ночи без следа. Звук, раскатистый и гулкий, возник сам по себе, подобно грому, затем ещё и ещё. А потом всё стихло, будто и не было, темнота вновь заполнила пространство, проглотив крошечную неподвижную фигурку на краю обрыва. Очнулся, когда стал накрапывать дождь. Первые капли быстро превратились в ливень, одежда в момент намокла, потекло за шиворот. Поднял голову, недоумевая, как это – небо плачет, а он не в состоянии ничего из себя выдавить. Резкая боль заставила разжать кулак. Маленький кусочек олова врезался в ладонь, но не погнулся. Порванная цепочка запуталась в пальцах. Всхлипнув, Санада помотал головой и зашвырнул его с размаху во тьму, где далеко внизу бились и рокотали волны. Через минуту машина медленно тронулась в обратный путь, виляя по раскисшей дороге. В Париже его ждало неотложное дело.