Le cinéma français

Le cinéma français. Эпилог – Как думаешь, нам его отдадут? – Без боя – вряд ли, но думаю, что он нам поможет, выбора-то всё равно нет. У этой сволочи связи на самом верху, так что пусть проработает на благое дело. Происходило нечто удивительное: пожалуй, впервые со дня свадьбы супруги Дюбуа ехали в одном автомобиле. Случилось это, во-первых, потому, что пикап Жака сломался как нельзя кстати и он не успел пока получить заказанный для него датчик давления масла, а во-вторых, они возвращались из следственного изолятора после разговора с бывшим продюсером Люка. За несколько дней, что он провёл за решёткой, этот вальяжный, довольный жизнью человек превратился в жалкое существо с бегающими глазками и простудой на губе. Жак, который всегда его недолюбливал и терпел исключительно ради Люка, теперь с удовольствием думал о том, что больше не надо будет приходить к этой гниде утверждать сметы и мучиться, зубами выгрызая каждый пункт. Конечно, на его место придёт какой-нибудь другой малоприятный тип, но он, хотя бы, не будет связан с наркоторговлей, а Люк, напуганный последними событиями, теперь будет более осмотрителен в делах, особенно в том, что касается финансов. Безусловно, Пузырь – великий режиссёр и удивительный человек во всём. Любой скандал он оборачивает себе на пользу, но каждый раз, когда на горизонте маячит новое приключение, в которое они вляпываются не глядя, Жак думает, что с него хватит и больше он в эти игры играть не будет. В итоге непотопляемому Люку достаётся слава, очередная женщина и кассовые сборы, а ему всего-навсего «пасиб» и гонорар согласно контракта. А в этот заход совсем уж жёстко получилось: денег угрохали уйму, будет отдача или нет, пока не ясно, зато он уже успел посидеть в тюрьме, чуть не остался без жены и пробовал застрелить человека. Страшно даже представить, чем такое может кончиться... Папаша Леду встретил их не слишком дружелюбно, но, когда ему намекнули, что дела могут принять гораздо более печальный оборот – перестал выделываться и навострил уши. – Как жаль, месье Леду, видеть вас в таком неподходящем месте, – промурлыкала Элизабет, ноготком смахивая с рукава несуществующую пылинку. – Кто бы мог подумать, что всё так обернётся... Жаку не по душе была вся эта торговля, но умом он понимал, что сейчас лучше позволить Лиз сделать всё, как она задумала. На его памяти не было ещё ни разу, чтобы она своего не добилась. По мнению Жака все люди делились на три вида: первые послушно очаровывались и в дальнейшем с удовольствием исполняли все желания Элизабет, а вторые делали то же самое потому, что им не оставили выбора и бывали рады, если им случалось уйти от неё живыми. К третьему типу людей относился только сам Жак. Он был упрям ровно настолько, чтобы никому и в голову не пришло тратить время на бесполезные манипуляции. На том они и сошлись. – Я вот думаю, понравятся ли полиции записи наших с вами разговоров у вас в конторе? Там есть и ещё кое-что странное... знаете, я в технике разбираюсь плохо, даже кнопку "стоп" на диктофоне нашла не сразу. Оказывается, вы хотели оставить наш замечательный проект без главного актёра! Весьма недальновидная позиция с точки зрения съёмочного процесса, но следствие наверняка оценит. На мой взгляд, им очень не хватает чего-нибудь в таком роде. – Тварь! – просипел продюсер, вскакивая с места. Лицо его приобрело синюшный оттенок, глаза налились кровью. Забыв про стекло, Жак бросился вперёд, загородив жену. Выглянувшая из-за его плеча Лиз нервно хихикнула. – Что ты хочешь? – подследственный вновь плюхнулся на стул и рванул ворот рубашки. Ему, определённо, не хватало воздуха. – Ребёнок. Мне нужен ребёнок Виктора Лемана, убитого вашими людьми. Не важно, на какие именно кнопки вы будете давить, я уверена, что в случае необходимости вы и папу римского подтянете решать ваши проблемы. Главное – ребёнок должен быть наш. Или так, или никак. Решайтесь, пока я не передала записи полиции. – Спятила? Дура, ты вообще понимаешь, с кем связалась? А ты что молчишь, Дюбуа? Тебя всё устраивает? А если я скажу тебе... – Пасть захлопни, падаль, пока я тебе не помог, – буркнул Жак. – Ты слышал: мальчик нужен моей жене. А если моя жена чего-то хочет – значит и я этого хочу. Поэтому ты, если не собираешься сидеть до конца своей жалкой жизни, сделаешь, как она сказала. И тогда, быть может, мы про тебя забудем. Лиз под столом сжала колено мужа. Цель была достигнута: теперь папаша Леду ужом вертеться будет, чтобы избежать обвинения в организации убийства. Дворники бесшумно скользнули по стеклу, смахивая первые дождинки. Мужчина и женщина в машине молчали, не глядя друг на друга и не зная с чего начать. Каждый думал, что стоит сейчас разойтись в разные стороны и может так случиться, что встретятся они лишь на следующем проекте, если таковой будет. Ни один из них этого не хотел, но и наводить мосты тоже никто не торопился. – Куда тебя отвезти? – наконец спросила Лиз. – Домой, – невозмутимо ответил Жак. Наконец, решившись, добавил: – Только я без тебя не поеду. Возвращайся. Я очень хочу жить с тобой и Мишелем. Чтобы... как раньше. – Как раньше не будет. Хотя бы потому, что тебе придётся удалять нам больше времени. Мне нужен муж, а мальчику, если всё получится – отец. – Да. Будет лучше, я уверен, – у Жака гора с плеч упала: она вернётся, раз так спокойно говорит о будущем. До Обервилье оба сосредоточенно слушали бормотание диктора по радио, сообщавшего о пробках, авариях, ремонтах и объездах. Все эти волнующие события остались далеко позади в Париже, а здесь, среди полосатых осенних полей, машина, мчащаяся по прямой, как стрела, дороге, не имела к ним никакого отношения. – Жак... – М-м-м? – А ты бы его убил? – Да. – Прости меня... я тогда так испугалась, – если бы они не ехали сейчас со скоростью сто двадцать километров в час – он бы сгрёб её в охапку и целовал бы, невзирая на протесты... или нет, рановато ещё, пожалуй, стоит потерпеть до дома. – Ни слова, а то опять разругаемся, а мне ужасно надоело заказывать молоко самому. Достаточно уже того, что мы едем домой. Чика обрадуется – ты не представляешь, как она скучала всё это время. – А ты? – Я... тоже. Но скажу сразу – ни за какие коврижки я не пущу больше этого гада на порог своего дома. – Почему-то мне кажется, он и сам не пойдёт. Помолчав, Жак продолжил: – Парадоксальным образом у меня нет к нему особых претензий, если подумать – у бедняги не было ни единого шанса. При других обстоятельствах, возможно, мы могли бы даже стать друзьями. – Дурак, – с чувством прошептала Элизабет. Ответом ей было лишь едва заметное движение бровью. – Слушай, а давай, когда всё уляжется – возьмём мелкого и рванём на нашей лодке путешествовать куда-нибудь подальше. Говорят, в Африке красивые закаты. Мальчишке будет полезно отвлечься. – А ещё я всегда хотела побывать на мысе Горн. – Так и будет... Третий день дождь. Сырость проникает повсюду. Если начнёт просачиваться в гараж, как в позапрошлом году – придётся включать тепловую пушку. Одежда липнет к телу, и волосы начинают курчавиться на висках и на шее. Утром туман не уходил так долго, что казалось – мы живём на вершине горы и до ближайшего жилья полдня пути, а то и больше. Иллюзию портили только редкие гудки машин, да звук отбойного молотка: на соседней улице начался дорожный ремонт. Я с трудом нашёл место, о котором мне говорил Кей-кун. Последний раз я был в Синдзюку Гёэн во время съёмок для телевидения лет двадцать назад. Пруд никуда не делся, просто деревьев стало больше. Ивы толпятся стайками у самой воды, и ветви их длинными прядями стекают в неё, отражаясь зелёным. Здесь непривычно тихо, слышно, как с листьев падают последние тяжёлые капли, пугая водомерок. Если тихонько сидеть на каменных ступенях у самой воды – можно видеть, как они скользят по изумрудному зеркалу легко, безо всяких усилий. Приближаются друг к другу и тут же разбегаются вновь, ломая совершенство водной глади своими быстрыми движениями. – Она любила бывать здесь... – я обернулся и увидел Кей-куна, стоящего поодаль. Лица было не разглядеть под раскрытым зонтом, но мне показалось, что он постарел и как-то уменьшился, что ли, а ведь прошло совсем немного времени. Тогда я пообещал ему, что всё будет в порядке, а теперь вот, его сестрёнка возвращается домой в багажном отделении... и ничего исправить ни он ни я уже не сможем. – Привет. Я слышал, ты ушёл с TBS... – он подходит и садится рядом, теперь мы вдвоём таращимся на водомерок, как будто есть в этом какой-то особый смысл. – Не могу там больше работать, слишком больно. У него и голос изменился – выцвел и поблёк. Для него жизнь утратила ценность, а для меня всё по-прежнему. Понимаю, что слова мои ему ни к чему, но произнести их я должен... – То, что случилось – это моя вина, Кей-кун. – Ей… не было больно? – Нет, – соврал я. А что я мог ему сказать ещё? Что ничего страшнее я в жизни своей не видел? – Я виноват... – Вы не должны так говорить. Мне сказали, вы нашли того, кто... сделал это? Я кивнул. – Спасибо. Мне стало немного легче. Я не хочу знать, почему это произошло. Не имеет значения, был ли у него мотив или это просто ужасное совпадение. Достаточно знать, что его тоже больше нет. Вам не за что корить себя и оправдываться не надо... Церемония состоится завтра. Я понимаю, что вряд ли вы сможете... – Я смогу. – Тогда лучше всего утром, чтобы избежать ненужного внимания. А теперь я пойду. Прощайте. И он ушёл. А я остался сидеть на камнях до тех пор, пока снова не пошёл дождь. Водомерки сразу пропали куда-то. Интересно, где они прячутся, пережидая непогоду? На противоположном берегу парочка под большим прозрачным зонтом. Добежали до раскидистого дерева и укрылись под ним. Будут целоваться? Возможно... Я бы попробовал. А Рико никто целовать уже не будет. Порыв ветра и звон колокола вдали... Надо идти, дома ждут. – Что, если я скажу тебе, что ни о чём не жалею, – ты покинешь меня? Она улыбнулась и незаметно задвинула коленом ящик комода, на дне которого лежал веер с облетающими лепестками. Больше он не понадобится... – Дзуки, я серьёзно... если между нами есть какие-то недомолвки – скажи об этом сейчас. Самое время говорить о таких вещах, когда руки сплетаются и глаза неотрывно смотрят в глаза. Сидзука с трудом удержалась от желания дать этому человеку по лбу изо всех сил, чтобы отбить у него желание дискутировать в столь ответственный момент. – Я бы не стала так уж на это надеяться, милый. Иногда ты удивительно бестолковый, даже не верится, что мой муж. Кто-то же должен оградить от тебя ни в чём не повинных людей, – ласково прошелестела она, запуская ноготки в уже и без того лохматую шевелюру, а потом и за ухо куснула пребольно: пусть думает о насущном... – Тучка... ты что делаешь? Собаки смотрят, перестань! Собаки, как по команде, подняли головы и озадаченно уставились на двух придурков, которые, судя по всему, пытались укусить друг друга за нос, попутно избавляясь от одежды. Это зевнул и отвернулся. Аму, которой судьба хозяина была менее безразлична, продолжила наблюдать, чтобы вмешаться, если "лучшему в мире человеку" придётся совсем туго. Человек повёл себя странно: прервал свои неловкие телодвижения, открыл дверь и выпроводил обоих со словами: "Ребятки, погуляйте пока!" Из-за двери послышался смех хозяйки. Это было очень обидно, но Аму решила, что правильно будет дождаться, пока хозяин выйдет оттуда живым и здоровым, а уж потом-то она сумеет объяснить ему, что с друзьями так не поступают. Уселась под дверью и приготовилась ждать. "Так что ты там лопотал насчёт пойти собирать чемоданы, дурашка? – веселилась Дзуки, пощипывая меня за живот. – Мне кажется, вот прямо сейчас ты не очень готов выселяться. Гляди-ка, как интересно... Ух ты! Обалдеть!" Оказывается, она не хуже моего умеет "мириться" и делает это по своему усмотрению, благо у меня организм сговорчивый. "Знаешь, – сказала она чуть позже, перекидывая через меня ногу и усаживаясь поудобнее, – что бы там ни было – я верю в "здесь и сейчас" и знаю одно: что бы с тобой не случилось – это сделает тебя лучше. Для меня." Она хихикнула и снова подпрыгнула на моём животе. Если бы не был готов – попрощался бы с пастой и, самое обидное – старательно приготовленным соусом. Маленькая хулиганка, наклонившись, принялась щекотать меня прядкой своих волос, зажатых между пальцами, а когда начал ёрзать – улеглась по всей длине и положила голову на скрещённые руки. Ради одного этого стоило жить. Подумать страшно, что было бы, если бы я не вернулся домой. Это единственное место на всей земле, где я могу быть абсолютно счастлив. Говорить можно всё, что угодно, но, если бы пришлось вдруг остаться совсем одному – наверное, я бы и умер сразу. – Ну а всё-таки, чем там у них закончилось? Неужели они так и не встретились? – Имей терпение, женщина. Недостойно жены вождя бежать впереди паровоза. Вот выйдет наша работа в прокат, я куплю билеты, позову тебя на свидание... всё, как полагается. – И целоваться будем на задних рядах? – Не уж, увольте, будем кино смотреть. – Но я хочу целоваться! – настаивает нетерпеливая "скво". Я смотрю на неё пристально: на смешные бровки домиком и оттопыренную нижнюю губу. Грех оставлять наивную девочку в неведении относительно возможности поцелуев в других местах, кроме кино. По давней индейской традиции начинать следует с лёгкого тычка носом в кончик её носа. Она замирает, зрачки расширяются ещё больше. Выглядит смешно, но мне не до смеха. Целовать жену вождя – крайне ответственное занятие. Кажется, второй раунд я тоже позорно солью... – Хитрый! Ты мне так и не сказал, чем закончилась история. – Потом... – Нет, сейчас! Сейчас, иначе я не играю! – Ну тогда иди сюда и слушай... Jidai Тебе сейчас так грустно, что просто нет слов, И слёзы закончились все до одной И кажется, что больше не придётся Тебе улыбнуться когда-нибудь... Знаю точно, день придёт, когда скажешь ты: "Были в моей жизни и такие времена". Знаю точно, будешь ты рассказывать, смеясь, что были в твоей жизни и другие времена... Поэтому сегодня – хватит тебе раскисать, Сегодняшнему ветру позволь себя обнять. Вращаются, вращаются друг за другом времена. Сменяя по кругу печали и радости. И влюблённая пара, расставшаяся сегодня, переродившись вновь снова зажжёт любовь. По далёким городам раскиданы судьбой, Но день придёт – в родном краю встретимся с тобой. Даже если вечером, не выдержав, упадём – Верю, вновь увидимся! – и за порог шагнём. Даже если сегодня холодный хлещет дождь, в непроглядных сумерках день и ночь напролёт... Возвращаются, возвращаются друг за дружкой времена. Встречи вновь сменяются расставаниями... И путники, не выдержав, сломавшиеся сегодня, – знаю, тот день придёт – снова шагнут вперёд. В монтажной Люк устало потёр виски и откинулся на спинку кресла. На экране замерла картинка: мужчина и женщина, слившиеся в поцелуе. Как будто вчера это было: встреча в отеле и первый съёмочный день, когда он вынес всем мозги одним своим появлением. Непостижимый, сотканный из противоречий, человек. Наивный и трогательный, временами мудрый, нетерпеливый и отважный, а иногда невыносимо нудный в своём стремлении к совершенству, но тем приятнее думать, что это ему, Люку, люди будут обязаны удовольствием от знакомства с великолепной актёрской работой. Бог знает, чего это стоило обоим. Даже странно, что за эти несколько месяцев они не убили друг друга. Люк мог бы поклясться, что у Жака прибавилось седых волос. Зато Лиз теперь, похоже, совершенно счастлива. Он так и не понял, было ли для неё всё всерьёз, или это всего лишь одна из мастерски созданных ею иллюзий. С ней никогда ни в чём нельзя быть уверенным до конца. Самому ему повезло оказаться за бортом её жизни. Можно сказать, отделался лёгким испугом, а вот Таку досталось по полной. В любом случае, наблюдать за происходящим было очень и очень интересно. Опять же, думал Люк, из этой истории может выйти отличный сценарий для следующей картины. Публика непременно оценит. Только на главную роль он, пожалуй, возьмёт кого-нибудь другого. Здоровье дороже. Закрыл глаза, представляя, как в темноте зрительного зала на экране возникают и растут, приближаясь, буквы, которые складываются в слова "Французское кино". L’adieu P.S. Лето 1946 года выдалось сухим и жарким. По улицам, поднимая тучи пыли, сновали грузовики с мешками, ящиками и досками. Город всё ещё залечивал раны. Однажды, когда полуденное солнце укоротило тени почти до полного исчезновения, а все приличные люди были заняты обедом, возле дома с башенкой на бульваре Мальзерб остановился человек. Обычный, если не считать зимнего пальто, перекинутого через левую руку, на которой отсутствовала половина мизинца. Низко опущенные поля шляпы скрывали лицо. Он постоял немного, словно ожидая чего-то или прислушиваясь, а потом решительно взялся за дверную ручку. Внутри всё осталось по-прежнему, разве что пыли на ступеньках стало гораздо больше, да некоторые двери радовали глаз новыми замками, взамен старых, выломанных безо всякого почтения. Солнечные лучи, проходя через витражное окно на втором этаже, всё также дробятся россыпью разноцветных зайчиков самых причудливых оттенков. Консьержки на месте нет, но это и к лучшему – лишние расспросы сейчас ни к чему. Больше всего на свете ему хотелось сейчас сбросить одежду и умыться, а ещё лучше – принять ванну, если, конечно, она там всё ещё есть... По пути во Францию он тысячу раз спрашивал себя, зачем возвращаться туда, где никто его не ждёт и не находил ответа. Если бы не новости, полученные из "Уэллс Фарго" – наверное, остался бы в Нью-Йорке. Впрочем, скорее всего, это просто досадная ошибка и никакой "миссис Циммерман" здесь нет, а та тётка в кафе неправильно его поняла. Да и зачем замужней женщине с маленьким ребёнком бросать бизнес и перебираться в Европу? Через минуту всё выяснится и тогда можно будет решить, что делать дальше. Если квартира в порядке – надо немедля продавать её и убираться прочь. Париж был отравлен воспоминаниями, жить здесь больше не представлялось возможным. Всё, что привлекало его раньше, теперь вызывает лишь раздражение и новые приступы тоски. Санада медлил, не решаясь подняться наверх. Хлопнула входная дверь. Мимо, едва не задев его острой палкой, зажатой в руке, пронёсся мальчишка. Маленький и тощий, в залатанных штанах и убитых ботинках, он прыгал через ступеньку, рискуя свернуть себе шею. Санада с удивлением смотрел ему вслед. Ребёнок, определённо, не был французом. Далековато от китайского квартала... что он здесь забыл? Сверху раздался звонок и лязг отпираемого замка, затем писклявый голосок прокричал: "Мам, гляди, я сделал себе саблю! Буду тебя защищать!" Миг, и он был уже возле своей квартиры. В незапертую дверь видно было кусочек прихожей с ботинками, небрежно разбросанными на полу. Войдя, Санада машинально подвинул их к стене и вдруг замер, услыхав голос из столовой. Дыхание перехватило, пальцы до боли стиснули дурацкое пальто. Николь... Она, смеясь, называла мальчишку самураем и обещала надрать ему уши за то, что опять опоздал к обеду и за немытые ладошки... Сколько раз во сне он входил в эту дверь и видел её так близко, чувствовал тепло её тела и аромат духов, но всё исчезало, стоило лишь протянуть руку. Ком в горле стал невыносимым, силы вдруг покинули его, и пришлось прислониться к стене. Санада сполз по ней и застыл, устало прикрыв глаза. И не было сейчас в целом мире человека счастливее, разве только женщина с зелёными глазами, что стояла напротив и улыбалась, как только она одна и умеет. Fin Если будет интересно, куда Санада-сан подевал полпальца и зачем ему зимнее пальто летом - напишите и я расскажу.