Это не просто сон, не последняя судорога умирающего мозга, похожего на грязный плафон в по-нудистки обшарпанном подъезде. Не глянцевая обскура пришлых воспоминаний.
Аластор знает, что его ждёт.
Вместо разума — одно лишь пенящееся сусло, густо ферментированное осколками разрозненных мыслей. Иногда они с треском сталкиваются между собой, точно воинствующие льдины-островки во время весеннего паводка. Век этих агонизирующих хоругвеносцев уже сочтён: ублюдки растают, пополнив уровень сопливо-зелёного океана кубометрами талых испражнений.
Закинуть уставшие ноги на сухую вытяжку грёз и нырнуть, растворившись в вечном покое без воли, чувств и желаний — лучшее, о чём только можно мечтать. Неоспоримая победа Человека над болезненно дребезжащим мясом.
Кому-то, само собой, такое бытие покажется пугающим,
странным,
бессмысленным,
жалким,
отвратным.
Неважно. В конце концов, голь хитра на выдумки, лишь бы и дальше оставаться в неведении, под душным одеялом, изредка освещать пуховую тюрьму фонариком и думать, что безвкусные узоры на простыне — это космические гиганты, а постельные клопы — всепрощающие божества с заплесневелой державой в тонких лапках. Аластору всё равно, как считает лирический «кто-то», ему абсолютно плевать на мнение окружающих, пусть даже в итоге они и окажутся правы.
Его цель…
… Где-то далеко-далеко.
… Летает, кружит весело и беззаботно, подобно пуху одуванчика на ветру.
… Под стоячей водой, за дохлым полумесяцем.
… Не здесь.
Здесь же что-то мешает Аластору. Не злонамеренно, просто самим фактом существования. Втискивается точёным станом куда не просят, пускает ленивую рябь по запаршивевшей скорби. Волнует дрейфующие в пелагиале разума низменные удовольствия и растирает их в прах, точно пожухлые октябрьские листья. Срывает шпили граммофона с виниловых артерий, затыкает весёлый саксофон пинком по холуйскому заду.
Отвратительно. Или нелепо. Отвратительно нелепо?..
Отлично, теперь
это ещё и дерёт почём зря струны дремотного восприятия, как виолончель с басовитыми вкраплениями пьяного контрабаса. Визгливая нахальная побирушка на пару с кокаиновым мотом, вот вы кто. Оставь меня в покое, поганая музыка.
Жирные херувимы играют кантри, заедая индейку фальшивыми нотами.
— Ал, ты спишь?
За волчьими запилами убогим поскрёбышем тащатся слова. Бледные, точно усталость или конь всадника Апокалипсиса.
— Ал…
Громко… Бархатистая нега выталкивает мольбу, словно пробку из-под шампанского. Она срезает китовую ворвань и что-то
важное, угнездившееся под гортанным акцентом. Южный загар расползается по коже, как социальная проказа.
Жизнь, непрошенная и неприкаянная, вновь берёт над ним власть.
Аластор пытается разлепить веки, но с первого раза ничего не выходит, будто их закоротило изнутри. Попытка номер два, и мужчина видит перед собой Шарлотту Магнэ в ночном пеньюаре. Свежую, переливчатую, похожую на акварельный мазок поверх исписанной непристойностями стены. Ну разумеется, кто бы это ещё мог быть.
— Теперь уже нет, дорогуша, — отхаркивает слова демон. Реплика отдаёт внутри черепа монотонно-презрительными помехами, но внешне голос никак не меняется. Такой же обезжиренный, ощипанный от негатива, рафинированный. Такой же «для всех».
Шарлотта звонко смеётся, как если бы услышала нечто по-настоящему остроумное, а не состряпанный на скорую руку в придорожном бистро сарказм. Смотрит глазами, полными бесконечной любви, нежности и прочей пыли. Аластор не понимает этих благоглупостей, но подстраиваться под их внешние проявления у него получается словно само собой, по велению слепого подражания. Как тянуть горчичное «Fly me to the Moon» в замызганном кабаре или фигурно разделывать тело неказистой дурнушки вдоль линии позвоночного шва.
— Прости, Ал, —произносит девушка неожиданно серьёзно, — просто показалось, что тебе привиделся плохой сон.
Привычная улыбка вновь буквально вырезается на губах в порыве наскального возбуждения.
Mon oiseau, оверлордов Ада не мучают кошмары! У них нет права на такую роскошь.
— Спасибо за беспокойство, — проникновенно говорит Аластор, накрывая миниатюрную как бабочка ладошку Магнэ и прижимая её к губам. Действие давно зазубрено, отрепетировано и зазубрено ещё раз, все помарки учтены, — всё-таки Аластор примерный ученик. — Я в порядке.
Настолько немногословно, что даже она может что-то заподозрить. Надо выдать сочную кляузу, схохмить, блистая аутолизными коронками. Лицо терять никак нельзя — старое не подлежит замене, а за обновку придётся платить— угольно-греховным чадом, селитрой, отшмётками души и новым прошлым, дабы завлечь непритязательного слушателя. На ум, впрочем, не идёт решительно ничего путного. Красноречивее знака и не придумаешь.
Демон выдыхает чуть громче обычно, по его меркам это почти что истерический хохот, самый искренний и самый отчаянный. Стареешь, собака сутулая. Аластора это не слишком тревожит: ещё некоторое время репутация будет идти вперёд него, разбрасывая вместо лепестков роз вырванные с корнем языки усомнившихся. А после…
После видно будет. Само время в Пентаграмм-сити теряет былую величавость, деградирует, превращаясь из ненастного, бушующего урагана в мучительное и рябое поветрие из
жёлтого кирпича красной глины. Он сделал всё, что хотел. Остаётся только расслабиться и ждать. Стоит ли в таком случае трястись о будущем, о самом его
наличии? Предаваться паранойе в его положении — что может быть смешнее… И кого он, грёбанный франкоязычный метис, попытается этим разжалобить? Шепелявый микрофон за пазухой?
Шарлотта лучезарно улыбается и легонько целует его в лоб, аккуратно запускает пальцы в чёлку демона. Огненные волосы жадно охватывают бледную кожу Магнэ; кусают, но не греют, лишь стараясь урвать себе лишний килоджоуль тепла. Принцесса слишком беспечна, чтобы распознать и слишком самоуверенна, чтобы предсказать Аластора. На деле же Магнэ для Радио-демона — даже не открытая книга, а глянцевый рекламный буклет, который берёшь с собой в сортир, когда заканчивается туалетная бумага. Аляповатый, броский и не слишком раздражающий кожу.
По крайней мере, так должно было быть.
— Дорогуша, как там поживает твоё мертворождённое предприятие? —внезапно интересуется Аластор. Он говорит это только для того, чтобы хозяйски застолбить за собой вакуум, раскочегарить заиндевевшее нёбо. Более осмотрительный собеседник на месте Шарлотты без труда распознал бы в столь прямолинейном уходе от темы подвох, едва припорошенный неприкрытой издёвкой. Более осмотрительный собеседник не стал бы разгуливать перед Аластором в одном исподнем. Более осмотрительный собеседник не стал бы предлагать романтические отношения Радио-демону, а, получив креплёное саркастической ухмылкой согласие, — оглашать комнату радостным визгом.
Впрочем, от романтики у этих отношений одно название. И оно — лишь бакалейная вывеска для праздных зевак.
— Это намёк на то, чтобы я больше внимания уделяла отелю, а не своему ненаглядному оленёнку? — шутливо сюсюкает принцесса, неверно истолковав слова демона.
— Это намёк на то, что, если ты уж и хранишь выкидыш на видном месте, то будь добра позаботиться, чтобы он хотя бы благоухал подобно джамбалайе, — хмыкает Аластор. — Я имею в виду, что тебе нужно принять меры относительно, кхм, волюнтаристского поведения обслуживающего персонала, — демон драматично всплескивает руками. — О каком искуплении грешников может идти речь, когда мистер Даст и мисс Вагата постоянно препираются между собой. Какой пример они будут подавать постояльцам, желающим обратиться к добродетели?
— Я… обязательно поговорю с ними… — моментально сдувается Шарлотта, отстранённо накручивая пшеничные локоны. — Просто…
— Просто тебе тяжело общаться с Вэгги после разрыва, — без тени сочувствия тянет Аластор. Честное слово, здесь впору зевнуть во всю пасть. Зачастую это тысячелетнее дитя и вправду забавляет Аластора, но сейчас всё скучно до опостылевшего вздоха. — И тебе хотелось узнать у меня, как с этим справиться. Настолько хотелось, что ты даже разбудила меня, прикрываясь отмазкой про «плохой сон».
Аластор широко зевает в кулак, сбрасывая остатки оцепенелых грёз, и пристально смотрит на притихшую девушку. Даже в принуждённой покорности она вульгарна, так и гремит залпами подростковой чувственности во славу Её Высочества Сраных Хотелок. Радио-демон фыркает: вздёрнуть бы этих канониров во главе с их взбалмошной королевой на рее, проломить череп строптивой девице бюстом благородного Октавиана. Не со злости, но ради шального баловства. Мужчина цокает языком, предупреждая поток ушлого сознания. Этим он ничего не добьётся.
Так дела не делаются.
Нельзя распускаться. Самуэль сделает а-та-та: скрепит твоими кишками треснувший авторитет, пришьёт жилами к выглаженному костюму поруганное достоинство. Лимфатической жидкостью смоет с занюханного ворота плевок наглеца. А после — самое ужасное: он остановится, искренне посчитав, что с Аластора достаточно.
Симулякр смерти, какая скука.
— Так ты мне поможешь? Я ведь теперь ей толком и в глаз смотреть не могу,— после непродолжительного молчания интересуется принцесса Ада. Наносную скромность как рукой сняло.
Демон медленно выдыхает, сжимает пальцы и несколько секунд рассеянно изучает побледневшие костяшки. Мрамор натянутой кожи приятно холодит взгляд, окуная бессознательное в смоляные топи устоявшегося спокойствия. Туда, где мурены поют Луи Армстронга, вместо дискобола — фонарь рыбы-удильщика, а засоленные серостью глаза аллигатора освещают ночной Орлеан. Где пылкие обещания настолько плотны, что по ним можно перейти вброд Миссисипи с десятью кулями пушнины.
— В бытность человеком знавал я одного паренька, сильно любившего, как бы так сказать, побаловаться с иглой, — начинает Аластор, устраиваясь в кресле поудобнее и вальяжно закидывая нога на ногу.
— Он был швеёй? — изобразила улыбку принцесса. Очевидно, немного растерявшаяся от неожиданного откровения девушка решила, что это лишь затравка для мотивирующей истории с известной моралью: «Верь в себя, никогда не оглядывайся назад, иди за мечтой, чисти зубы по утрам и не забывай пользоваться презервативами».
— Ну, свою нить жизни этот героиновый воздыхатель неплохо так срезал, — хохотнул Радио-демон и материализовал в ладони трость с набалдашником в виде микрофона. — Звали его, кажется, Эрни. Особенно он любил ставиться в паховую вену — к сути дела это не имеет ни малейшего отношения, просто маленькая деталька для придания живости повествованию. Так вот, Господин Эрни был ладно скроен, внешне напоминая скорее не сколовшегося маргинала, а вполне себе благородного прелата* или даже древнеримского императора. К тому же он являлся приятнейшим в общении человеком за исключением одного недостатка: у него будто бы… не было своего мнения. И это совершенно не зависело от того, был ли рассудок нашего героя омрачён действием тяжёлых наркотиков. Эрни всегда делал то, что ему говорили, при этом он искренне считал, будто своим наивным альтруизмом может кому-тот что-то доказать. Например то, что он чего-то стоит. Абсолютно жалкая и безвольная личность. Таких гуманнее всего давить ещё в утробе матери.
Аластор умолкает, задумчиво почёсывая щёку. Трясёт головой, ероша и без того непослушные кудри.
— Естественно, я захотел убить беднягу! — наконец восклицает демон, блуждая взглядом по застывшему силуэту Шарлотты. Лишь на мгновение что-то мелькает в чёрных, как могильная земля, глазах Магнэ. Сквозь вросшую кирасу жалости к другим, под расшитым камзолом самобичевания пробивается нечто иное. Опасное, реальное.
Ломающее хлипкие волнорезы.
Океаническое.
— Я уверен, малыш Эрни всё сразу понял, когда я пригласил его на прогулку после Марди Гра. Он уже давно подозревал, что со мной что-то нечисто. И вот тогда-то наш маленький герой и почувствовал свой звёздный час. Такие как он всю жизнь проводят в ожидании смерти. Точнее, не так… — раздражённый небрежностью формулировки, Аластор вновь сердито замолкает и крутит заострённым носком туфли, собираясь с мыслями. — Такие как он всю жизнь ждут смерть, неважно, свою или чужую.
— Хватит. Я не хочу слушать о твоих убийствах, — бесцветно произносит Шарлотта, встаёт и накидывает рабочий пиджак прямо поверх спального убора, собирает распущенные волосы и скручивает их в тугой пучок на затылке настолько резко, будто намеревалась свернуть шею домашней птице. — Если не хотел помогать, мог бы так сразу и сказать. Я ведь не совсем дурочка, чтобы ждать от тебя понимания.
— Ох, моя дорогая, это не
моё убийство. Это убийство
меня! Как, бишь, говорит нынешняя молодёжь — твоему покорному слуге выпала реверс-карта в Уно! — оживляется Аластор и задорно хлопает себя по острым коленям. — Малыш Эрни тогда будто озверел: парой ударов превратил моё лицо в сплошное мессиво и скинул в тёплые воды Миссисипи. Великолепно!
— Врёшь как пить дать! Проиграл бы ты какому-то наркоману… Расскажешь,— качает головой Магнэ и нервно прикасается к подбородку, цепляя ногтями кожу, будто желая сбросить её и окуклиться.
— Вру естественно! И вру, когда говорю, что вру! — хохочет Радио-демон, наклоняя голову и поправляя съехавший монокль. — Не имеет ни малейшего значения, правда ли это, важен лишь посыл. У нас на Земле из лживых присказок вырастали целые государства. Тут подкрутил даты, там подвертел фактам, здесь использовал сомнительный риторический приём — и готова национальная идеология. До этого ведь очень просто дойти — там, наверху, наша смертность подстёгивала, как бы так выразиться, изменять реальность, наполняя её такими родными и тёплыми мифами а-ля права человека, всеобщее равенство, свободный рынок или благодать
любящего Бога, чтобы и без того короткая жизнь была чуточку краше. Здесь же, — Аластор медлит, наслаждаясь драматическим моментом, — здесь, в Аду, Человеку слишком вольготно. Все мы здесь уже умерли один раз, а где один, там и два, и три, и бесконечность. Это вредно, не говоря уже о том, что… попросту несерьёзно.
Принцесса Ада хмуро смотрит на распоясавшегося балагура исподлобья; она заинтересована и раззадорена куда больше, чем ей самой хотелось бы. Аластор равнодушно фиксирует: девица у него на крючке, а, если быть точным, на огромном ржавом маховике для разделки говяжьих туш. Самое время полоснуть по застарелым ранам и пустить кровь, снизив гул горячечных надежд. Шарлотта передёргивает обнажёнными плечами, прогоняя дымку сомнений.
Принцесса привыкла к необычной привычке Радио-демона перескакивать с одной отстранённой темы на другую даже во время самого серьёзного разговора, но в этот раз всё было по-другому. И дело даже не в том, что Аластор впервые за всё время их знакомства хотя бы словом, — неважно, являлось ли оно и на йоту правдивым, — обмолвился о своей земной жизни. Было что-то ещё. Будто, несмотря на показную пренебрежительность, Аластор наконец заговорил о по-настоящему значимых для него вещах.
Шарлотта непроизвольно прикусила губу, лихорадочно соображая относительно дальнейших действий. Мреющий огонёк искренности легко мог оказаться пшиком, новой игрой демона. Ну и пусть! Не в первый раз, переживёт как-нибудь. Но нужно использовать даже самый ничтожный шанс, чтобы понять Аластора, суметь достучаться до него и, чем чёрт не шутит, объяснить — искупление возможн…
— Вот только не надо этого, хорошо? — внезапно прерывает её размышления демон. Восковая улыбка на тонких губах и пасмурный блеск в ярко-красных глазах —Шарлотта вглядывается в лицо мужчины и внезапно понимает: разум его не здесь, не с ней.
— Не надо чего? —хлопает глазами Магнэ, стараясь не выбиваться из амплуа недоумевающей простушки.
— Прекрасно понимаешь, — отвечает Аластор; на секунду кажется, что оскал во все тридцать два кинжаловидных зуба дрогнет, точно звук на старой довоенной частоте, случайно пойманной радиоприёмником, но спустя мгновение мираж пропадает.
— Может и понимаю, но хочу услышать от тебя, — раздражённо бросает Шарлотта, дивясь собственному упрямству.
— Это становится бессмысленным, солнце, — выдыхает демон и демонстративно отворачивается к окну. — Ты переживаешь разрыв с Вагатой и ищешь спасение в этих шутовских отношениях с твоим покорным слугой. Мне от подобного расклада ни тепло, ни холодно, но ты ведь сама попросила совета, как быть с, désolé mon français, бывшей половой партнёршей, дабы её низкая социальная ответственность не привела к дурному исходу. Я пошёл навстречу, рассказал историю про Эрни, а также дал к ней исчерпывающие комментарии. Но моя маленькая поборница моралитэ, очевидно, восприняла преподнесённый ей кладезь знаний как завуалированное оскорбление и развела здесь словесную порнографию.
— Да… Ебанись теперь! Я ещё и виновата! Конечно, все остальные такие правильные, в белом пальто из химчистки!— крикнула Шарлотта и, схватив лежащую на полированной столешнице книгу, замахнулась, намереваясь запустить её прямо в конопатую голову и не подумавшего развернуться на звук истерики Аластора. В последнюю секунду принцесса Ада наконец осознала, что она чуть было не сделала и, выругавшись под нос, отбросила в сторону несостоявшееся орудие.— Ох, блин, прости меня! Меня точно прорвало! — принцесса нервно заламывает руки, переминаясь с ноги на ногу.
Аластор прикасается к виску двумя пальцами и начинает массировать зудящую кожу круговыми движениями, словно переводя стрелки часов. De cinq à sept**. Лучшее время для выпивки, супружеской измены и рыбной ловли…
… Под стоячей водой, за дохлым полумесяцем.
— Я противна тебе, — не спрашивает, но утверждает Магнэ бесцветным голосом. Глаза в пол, понимающая полуулыбка на устах — к классическому дуэту Трагедии и Комедии прибыло вполне убедительное пополнение. Принцесса Ада обманывает почти бессознательно, невербально — и уже за это на неё невозможно сердиться. — Так и есть, — продолжает перфоманс Магнэ. — Противна настолько, ты что ты каждый раз думаешь о чём-то очень
размытом в моём присутствии, лишь бы не сорваться, — Шарлотта тихо смеётся и скрещивает руки на груди. — Ха, размытом? Почему я сказала это слово… Вообще не представляю, что за бред несу. Я понятия не имею, о чём ты думаешь и чего хочешь.
За окном раздаётся гулкий отклик далёкого взрыва. Походит на фанфары Черри Бомб, разбрасывающую тротиловые конфетти в очередной битве за северо-западный квартал. Ад пульсирует своей хаотичной фестивальной жизнью, похожей на первородный бульон из душ, отстрелянных гильз и толчёных виноградин. Гильзы поспели на сочных гроздях, виноград коптит сожжённым порохом, а души выдавлены из маринованных человечески тел и… Что дальше? В этом празднестве гогочущих бесов есть своё непосредственное очарование, которое, впрочем, уже не трогает сердечную мышцу демона. А раз так, то скоро нужно уходить, дабы не портить кислой миной настроение уважаемым гостям.
— Нет. Ты навязчива, ты чересчур догматична, ты зависима, ты прикрываешь своё высокомерие и чувство собственной важности заботой о других, ты чересчур похожа на Эрни, в конце концов — Радио-демон снимает монокль, достаёт красный платочек и начинает тщательно протирать мутное стёклышко. — Проблема в одном — я считал и до сих пор считаю Эрни своим единственным другом за то, что он сделал после Марди Гра. Даже если этого проходимца никогда не существовало, то его определённо стоило выдумать. Кстати говоря, не хочешь прогуляться?
