Hem.Unlock

Несносный ребенок сидел за столом в его кресле, вынужденный сползти в нем поглубже, чтоб доставать ногами до столешницы. В ожидании отца он постукивал носками лакированных ботинок, расположенных поверх дневника Реджинальда, заставлял кресло балансировать на двух ножках, пил. Так отец его и застал. Сперва увидел дневник, потом ботинки, потом початую бутылку рядом с ними и никакого бокала. Обратил внимание на крепкий сладкий запах в воздухе и оценил рассеянную улыбку Пятого. Тяжело вздохнул, осознавая, что отдыха в этом доме он не получит никогда. - Привет, пап. – Появление Реджинальда Пятого не смутило, не напугало. Он неопределенно махнул рукой, отвлекаясь на то, как шевелятся его пальцы. Потом переключил внимание на Реджинальда, прикидывая, успеет ли тот его остановить, если он выпьет еще, прямо перед ним, сидя за его столом. Отец не успел, но и не пытался. Словно принимая новые обстоятельства, он аккуратно снял с себя сюртук, сложил подкладкой наружу и перекинул его через сгиб локтя. Без спешки повесил его на обычное место и только тогда приблизился к Пятому, который нарывался. Рука отца сомкнулась на спинке кресла, Пятый услышал, как под плотной тканью зашуршала набивка. От чужого усилия, направленного так близко, стало тесно в собственной коже. Будто пальцы Реджинальда впились в его плечи, будто именно этого он ожидал – проявления силы и боли, а отец тронул не его. Вместо этого он с силой надавил на спинку, наклоняя кресло ниже, рассматривая, как ботинки Пятого скользят по столу, сминая и стягивая за собой бумаги, медленно теряя опору, и неожиданным рывком шарахнул кресло об пол. Ноги взметнулись выше головы, но за мгновение до того, как затылок дерзкого мальчишки соприкоснулся с полом, Пятый исчез в голубом завихрении пространства, вышагнул из воздуха у стола, схватил бутылку, победоносно поправил на себе пиджак и снова переместился, уже подальше от отца. Излучая раздражающую самоуверенность и вопиющую наглость, он приложился к бутылке, глядя отцу прямо в глаза. «Ну и что, что ты мне сделаешь? Сделай мне что-нибудь», - говорила вся его поза, от растрепавшихся волос до черных гольф. Реджинальд с некоторым удивлением понял, что ботинки не телепортировались за владельцем и остались рядом на полу. - Номер Пять, - предупреждающе начал Реджинальд. - Нет, пап, это я буду говорить! Реджинальд прикинул количество жидкости в бутылке, которой легко взмахнул номер Пять, и обреченно понял, что диалог не состоится. Пятый еще ворочал языком, но не был в состоянии воспринимать серьезно угрозы или предупреждения. Его даже наказывать смысла не было. Это позже. - Что ж, номер Пять. Я тебя слушаю, говори, что ты там собрался сказать такого важного, что не подождало бы утра, что вынудило тебя вторгаться в мой кабинет. Я слушаю. Внимательно. Ты, я вижу, готовился. Набирался смелости. Дерзай. Пятый облизал губы и выставил вперед босую ногу, жест получился не очень впечатляющим. - Мне нельзя врываться в кабинет, нельзя говорить за столом, нельзя отвлекаться на тренировках, нельзя тратить твое время перед миссиями, на миссиях и после них. Такое чувство, что ты вообще не желаешь меня слушать! Уж отвлекись от спасения мира, удели мне пять минут! - Ты считаешь себя важнее спасения мира? – Реджинальд не улыбался, но голос его прозвучал чуть мягче, чем ожидал Пятый, или ожидал сам Реджинальд. – Что ж, пять минут у тебя есть, если так. В планах номера Пять все было гладко. Но стояние в сумраке под прямым взглядом отца лишило его подготовленных тезисов. Он собирался потребовать тренировок по перемещению во времени, раз уж отточил перемещение в пространстве в совершенстве, а цепкий взгляд отца колебал уверенность, что в таком уж совершенстве. Отец молчал, разрешая высказаться, в его ожидании чувствовалась растущая насмешка, Пятый уже забыл отрепетированную речь, соображая, что лучше – стойко выдержать отцовский взгляд, или найти в себе силы и отвести свой. Лицо Реджинальда притягивало его, как магнит, отец умел делать так, чтоб ты страстно желал бы отвернуться, но не мог. Пятый засопел и поднял подбородок. Чтобы доказать себе, что он все еще в своей собственной воле, он закинул голову, позволяя алкоголю перетекать в него, пусть горло горело огнем и ощущал он себя непривычно. Отец точно такое не одобрял, пусть смотрит и не одобряет. - Итак? Теперь ты достаточно храбрый? Номер Пять напрягся, пытаясь понять отцовское выражение лица. В нем не было нетерпения, как обычно. Или досады, когда отец хотел, чтоб ты замолчал еще до того, как открыл свой рот. Только внимание. «Ты хотел быть замеченным? Я смотрю прямо на тебя. Ты хотел уязвить меня, поразить своей смелостью? И вот я здесь, перед тобой, пораженный, дальше некуда. Продолжай. Я тут, а ты молчишь». Отец вновь гасил его порыв, порождая нервозность. Хотя немного облегчал тиски, которые сжимались вокруг Пятого каждый день. Он постоянно жаждал внимания отца, пусть было оно абсолютно невыносимой вещью, получив, он мечтал сбежать, не получив, страдал сильнее, и так каждый раз. Отец молчал и ждал. - Я совершенно переместил овладение, - заявил Пятый, в доказательство, стиснув кулаки, сгущая вокруг себя бледно-голубую дымку искажения, исчез, появившись в метре от места, где стоял, снеся собою стул. - Как ты и просил, папа! – вторая попытка впечатлить припечатала его к стене. Он удивленно повернулся, потирая лоб, и увидел, что Реджинальд прячет в жилет карманные часы, видимо, отпущенное время истекало. С третьего раза он телепортировался в отца. Наткнулся на его в последний момент выставленные руки и отлетел на спину. Приподнявшись на локтях, изумленно осматривал потолок, ставший вдруг таким высоким. Он снова хотел переместиться, почти машинально, но попытки пресек отец. - Вижу. Довольно, - Реджинальд протянул руку и помог Пятому подняться, не слишком удивленный объятиям. Пятого пошатывало назад, вперед, и, упершись в отца, он радостно обхватил его руками. - Папочка, - номер Пять привстал на цыпочки и погладил Реджинальда по щеке. – Папочка. Реджинальд закрыл и открыл глаза, досчитав до семи, но развязный мальчишка не исчез, желание перегнуть его через колено, стянуть шорты и выпороть, не исчезло тоже. Пятый закинул на него ногу, карабкаясь выше. Приобняв его за плечи и подхватывая под голые коленки, оторвав от пола, Реджинальд вызвал пьяное веселое повизгивание. – Папочка, я тебя люблю!

***

Пока Реджинальд шел по пустому коридору, Пятый на его руках хихикал, терся об него щекой и болтал ногами, гладил бороду, пытался вывернуться и поцеловать, словом, вел себя неподобающе воспитанию и вложенным силам. Сладкое дыхание и его неловкие поцелуи с крепким ароматом алкоголя Реджинальду не были неприятны, но энтузиазма не вызывали. Мальчик с горячей кожей был беззащитен, как никогда, снова истратил силы на выпендреж, и доверительно припал к груди отца, не интересовался, куда его несут, вот это абсолютно неправильно! Учил он Пятого не этому. Его особенным детям нельзя расслабляться, вести себя неблагоразумно. Номер Пять мог сколько угодно влюбляться, но, если каждый раз он будет при этом слепо доверять, с ним случится беда. На руках отца было прекрасно. Безопасно и надежно, Пятый обхватил его руками за шею и пытался, но никак не мог поймать ускользающие губы. Он поцеловал отца в шею, устроился ухом на его груди, выслушивая в глубине ровное, успокаивающее сердцебиение и замер, балдея. Отец нес его, не встряхивая, а потом положил. Пятый удобно улегся на дне ванны, расслабленный и умиротворенный. Отец одернул жилет, закатал рукава белоснежной рубашки, открыл воду, дожидаясь, как трубы с гудением оживают, и смотрел, как безмятежная улыбка сына сменяется гримасой ужаса. Ледяная вода под хорошим напором смывала с номера Пять опьянение, сладкую дурь, наглость, заливала рот, не давала дышать. Пятый заслонялся ладонями, делал попытки отвернуться, шарахался от струй, но отец не давал ему выбраться, гонял душем от борта к борту. Одежда Пятого прилипла к нему, тело болело, как от кипятка, каждый сантиметр кожи ощущался обнаженной терзаемой плотью. Номер Пять думал, что нельзя испытывать такой холод, что он умрет, что отец решил его утопить. Но он не умирал и не тонул, а пытка продолжалась. Алкоголь покидал его тело мучительно болезненными спазмами. Пятый перевернулся на колени, упирался ладонями в скользкое дно ванны, содрогался от отвращения к себе и ужаса льющейся сверху ледяной воды. Когда отец решил, что с него довольно, он за предплечье дернул Пятого вверх, заставляя стоять ровно, а потом еще раз окатил холодным душем. В его взгляде не было удовлетворения, он должен был привести номера Пять в чувства, он привел. Истязать ребенка ради своего удовольствия он бы не стал, да и не приносило ему удовольствия что-то подобное, но безнадежно думать, что сейчас номер Пять считает иначе. Нежные правильные черты его лица искажали обида и страх. Хотя думать об этом было, как приятно, так и крайне стыдно, номер Пять несколько раз представлял, что отец избавляет его от форменного пиджака, снимает рубашку с эмблемой, оставляя себе только самого номера Пять, все еще маркированного владельцем. В фантазиях рубашка всегда была сухая, не облепляла тело мокрой тряпкой, руки отца, теплые и очень приятные, освобождали пуговицы из петелек снизу вверх, и, оставив половину из них застегнутыми, забирались под рубашку, зачерпывая его из хлопка в нетерпеливые объятья. Узкие крепкие ладони бесстыдно скользили по телу, задирали майку, прижимались к коже. Обычно номер Пять останавливался на этом моменте. Додумать, что будет делать с ним настолько увлеченный Реджинальд Харгрейвз дальше, номер Пять пока не успевал. Тело реагировало быстрее, на смену возбуждению приходили стыд и злость на себя. Он спешил в ванну, избавиться от свидетельств сильного воображения, холодный душ возвращал ему самообладание. Потом все повторялось. Каждый раз придуманный Реджинальд заходил немного дальше, и все же не слишком далеко. Реджинальда удовлетворило, как быстро молодой человек оправлялся от потрясений. Он все еще трясся от холода, мертвенно бледный, судорожно захватывающий ртом воздух, жалкий, с водой, капающей с челки и кончика носа, и все же, оставшись без одежды, он подумал о ином, вспыхнул от ушей до ключиц, попытался заслониться руками, подтянуть мокрое белье, нечаянно дотронулся до Реджинальда, и смущение его достигло предела, он тихо вскрикнул. Отец не стал бороться за трусы, только спросил, долго ли Пятый собирается комедию ломать. Реальность совсем не походила на фантазии Пятого. Он уже был в ванной, вокруг его ног собиралась холодная лужа. Он представлял руки отца нежными и ласковыми, но мокрым и униженным, дрожащим на сквозняке, он своих представлений не разделял. И настоящий Реджинальд выдирал пуговицы из мокрых петель, начав от горла. Делая это раздраженно. - У меня нет желания тратить на тебя всю ночь, номер Пять! Ну же! Следовало предположить, что самостоятельно мальчик раздеться не сможет. Замерзшие пальцы его не слушались, не гнулись, сырая одежда не отлипала от тела, и он не понимал, что изменится, если он будет голым стоять перед отцом, который столь бессердечно с ним обошелся. В горле стоял ком жалости к себе, несправедливости и обманутого ожидания. Силы стекали с него, как вода, лишившись белья, он вяло опустился на пол к ногам Реджинальда и позволил векам тяжело сомкнуться, ограждая себя от отца, его методов, его разочарования, вечного недовольства, чрезмерной строгости, запретов, погружаясь в темноту и усталость, один на один с невыносимой потерей. Реджинальд досадливо переступил с ноги на ногу, притопнув, когда Пятый рухнул, как кукла. Оставлять его здесь было никак невозможно, Грейс еще пару часов проведет на подзарядке, так что пришлось снова поднять мальчика на руки. Удивительно, насколько более легким он показался теперь, когда безвольно висел в руках отца, еще вздрагивая, тяжело всхлипывая, блестя алебастровыми белками из-под ресниц. Голый и мокрый. Жилет и рубашка пропитались моментально! Теперь можно уже не пытаться их не замочить, и прижать номера Пятого теснее к себе, разумеется, для удобства. Номер Пять ощутил, что отец обхватил его сильнее, тяжело привалился к нему виском, съежился и всхлипнул от холода. Шаг за шагом Реджинальд со своей неловкой ношей приближался к крылу, где располагались спальни детей, но Пятый вдруг забился в его руках, горячечно затрясся, вцепился в него, как в спасательный круг, пытаясь что-то сказать посиневшими губами. Опустив глаза Реджинальд встретился взглядом с нездоровым блеском и какой-то болезненной решимостью, и оставлять номера Пятого одного показалось идеей нерациональной. В таком состоянии он, или телепортируется на улицу, где замерзнет насмерть, или еще каких дел натворит. Пого будить, расписываясь в своей некомпетентности, Реджинальд не хотел, неодобрительно закатил глаза, хотя Пятый свидетелем его разочарования сейчас был никудышным, развернулся и отправился в крыло противоположное, в свою спальню. Там он сгрузил мальчика на небольшой диванчик, который вполне ему подходил по длине, достал ему пару полотенец, и поторопился привести в порядок себя. Атлас жилета варварства не перенес, теперь эти пятна только в чистку. Рубашке нужно просто отвисеться, да здравствуют современные ткани. Когда Реджинальд обратил внимание на номера Пять, оказалось, что тот подтянул ноги к груди, обхватил себя руками и спит под полотенцем, как бродяга. Потрясающе гибкая нервная система. Неодобрительно промокнув сырые волосы номера Пятого, Реджинальд сменил полотенце на одеяло, какие-то правила должны же быть соблюдены, и отправился разбирать пострадавшие бумаги. Придвинул к столу кресло, закупорил бутылку, убрав в шкаф, заправил ручку чернилами. Но решил в общем журнале произошедшее не фиксировать. Исписав несколько страниц, он отложил их в отдельный конверт в запирающемся ящике стола. Не то, чтоб дети Амбрелла вторгались в его кабинет каждый день, но один же осмелился. Очень смелый молодой человек, который сам не вполне понимает, чего хочет, и будет крайне разочарован, если получит. И хотя ночь была, по ощущениям Реджинальда, втрое длиннее любой из предыдущих, часы в гостиной наконец-то пробили подъем. Номер Пять привычно повернулся на другой бок, заворачиваясь в одеяло и резко сел, озираясь. Он не был в своей кровати, в своей комнате, а где он был, сонное сознание принимало весьма неохотно. В голове еще дозванивали часы, когда он спрятал пылающее лицо в ладонях, плохо соображая, что такого отец мог с ним делать, раз он на его территории и голый. Воспоминания не торопились облегчать его задачу. Облегчил сам отец. Перемещаясь, как всегда быстро, энергичным пружинящим шагом в комнату вошел Реджинальд, застегнутый на все пуговки, собранный, бодрый. Обычный. - Номер Пять, потрудись объяснить, почему ты здесь? До сих пор. Все твои братья и сестры уже на ногах. Рука Реджинальда легла на торчащие вихры макушки, взлохматив их еще сильнее, он коснулся виска, игриво прошелся пальцами по шее вверх и вниз. Вся осязательная способность Пятого, все нервные окончания устремились на площадь узкой отцовской ладони. Кровь прилила не только к щекам, номер Пять напрягся, вытянулся в струнку под этой удивительной лаской, готовый следовать за движением руки, как дрессированное животное, но отец уже остановился. - Номер Пять. Твоя реакция несоразмерна стимулу. Скажешь братьям, что завтра тренировки не будет, приглашу парикмахера. Прямо сейчас скажешь. Ступай. Пятый испытал к отцу сильнейшее чувство благодарности за непроизнесенное разрешение не находиться здесь с ним. Придержав одеяло у пояса, он рывком переместился в свою комнату и успел одеться до приличного, когда к нему с диким завыванием вломился Клаус. - Завтрак! Завтрак! Завтракать Пятому не хотелось. Он предпочел бы посидеть один, переживая ощущение рук отца вокруг себя, и все остальное, но вместо этого пришлось спускаться и страдать из-за того, что все ведут себя привычно, и отец тоже. Очень красивый, высокий, непостижимый и спокойный. Совершенно спокойный. Для него все не имело никакого значения. Не стоило даже укора. Номер Пять для вида тыкал вилкой гренок и не видел, как Реджинальд Харгрейвз точно так же давил вилкой на тарелке поджаренный хлеб, наслаждаясь не едой, а контрастом между притихшим робким мальчиком за столом, опасающимся поднять голову, и наглецом, который влез в его кабинет, решивший, что ему уделяют мало внимания. Ладонь жгло запоздавшим ощущением веса и теплоты кожи, Реджинальд стиснул руку в кулак и тоже заставил себя сосредоточиться на завтраке.