sanctum

Монумент со знакомым именем на нём казался неправильно-чужеродным под высоким августовским небом. Кьёка, щурясь, всматривалась в выбитые на камне иероглифы — каждый раз, как в первый, — и в сердце растекались горькое чувство потери и ощущение пустоты. Когда-то давно при взгляде на могилу Яомомо было тяжело настолько, что в груди билось щемящее желание повернуть время вспять — как в фильме, когда можно войти в машину времени, использовать артефакт или бог знает что ещё, чтобы исправить роковую ошибку. Тогда было невыносимо жаль, что причуда Кьёки не столь могущественна, что и Эри с её мощью бессильна против смерти… Теперь стало не то чтобы всё равно — просто пришло смирение. Три года — не шутки, без Яомомо они растянулись для Кьёки на вечность, хотя жизнь продолжала стремительно нестись вперёд. Сколько дел было сделано, сколько людей спасено, сколько злодеев поймано! Рейтинги героини Наушный разъём росли, перед глазами изо дня в день мелькало множество лиц, слышались благодарности, мольбы, посылы к чёрту, а мысли её продолжали возвращаться в прошлое, будто проклятые им. Будто бы там, когда умерла Яомомо, умерла и частичка Кьёки. Хотя, пожалуй, так оно и было. «Сходи уже к психологу, — сказал ей в прошлом году на этом же месте Бакуго. — Ненавижу мозгоправов, но сейчас у тебя такие глаза стеклянные, что аж стрёмно. Точно не пойдёшь после с моста прыгать?» Бакуго — минимум тактичности, максимум раздражительности и прямолинейности. Слышать от него пусть и неуклюжие, но советы Кьёке было странно, тем более что они никогда не дружили, а оставались всего лишь бывшими одноклассниками. Если бы до смерти Яомомо… нет, будем честными — до смерти Яомомо Бакуго бы никогда не произнёс ничего подобного, и они бы никогда не пересекались с Кьёкой у её могилы в годовщину смерти. Из года в год, как по расписанию, и Ашидо тихо удивлялась тому, что он столь щепетилен. Ни она, ни сама Кьёка, ни кто-либо ещё никогда не произносили вслух мысль: Бакуго тоже мерзко. Он чувствует себя виноватым. Опоздал на место событий, пока боролся с другим злодеем, а когда прибыл — Кьёка почти истекла кровью, а тело мёртвой Яомомо преступник унёс с собой. Ужасающее стечение обстоятельств, трагическая, но в чём-то обычная гибель для человека, выбравшего себе профессию героя — СМИ помусолили новость недели три, а потом забыли. А одна из фраз — отметилось аж одно иностранное издание, надо же — «Господь забирает лучших» врезалась Кьёке в память новым болезненным рубцом. Да. Яомомо действительно была одной из лучших. И знал бы кто, как её — умной, доброй, светлой, идеальной — не хватало Кьёке. — Вот чёрт, — пробормотала та своим мыслям в такт, продолжая разглядывать могильный камень. Урна для праха, установленная на могиле, была пуста: злодея искали, но так и не смогли выйти на след, равно как и найти тело Яомомо для последующей кремации. От этого становилось горше, под рёбрами ныло сильнее, хотя, казалось бы, тоже можно было привыкнуть. — Знаешь… я очень скучаю. Хотелось бы рассказать тебе о делах в офисе или новом альбоме лицом к лицу, а не… вот так. … привыкнуть? Нет. Снова смириться. Кьёка сдавленно выдохнула, запустила пальцы в волосы и сжала. Небо над головой медленно наливалось яркими красками, становилось насыщенно-голубым, а солнце начинало припекать. Тени таяли, прятались под деревьями и между стыками надгробий, ряды которых тянулись и тянулись, насколько хватало глаз — Яомомо похоронили на одном из самых больших и богатых кладбищ. Свежие цветы перед её могилой пестрели красным, синим, жёлтым, расправили зелёные листья, притулилась рядом и коробочка с сушёными сливами — Кьёка принесла их в качестве подношения, привезла из последней командировки. Ритуал поминовения был совершён, но она всё стояла на месте, ожидая непонятно чего. Может, Бакуго — заметила его краем глаза чуть поодаль. Может, чуда. Кьёка невольно стиснула вторую ладонь и поморщилась, когда в неё врезались металлические углы зажигалки. Поднесла к глазам, разжала пальцы, и фигура в форме электрогитары блеснула на солнце хромированным боком. Безделушка была куплена в той же командировке, потому что слишком напомнила Кьёке брелок, который ей дарила в школе Яомомо — тот разве что был цветным. Жаль, и он потерялся… кажется, тоже три года назад, едва ли не в тот ужасающий день. Ребята бы могли сказать, что Кьёка слишком сильно цепляется за прошлое. До сих пор сумасшедше влюблена и привязана. Могли бы, но им всегда хватало такта, а Бакуго предпочитал не влезать в чужие отношения слишком глубоко. Самый максимум, который от него услышала Кьёка, стоило ему приблизиться, был: — Руки оторву, если закуришь. Руки в карманах джинсов, взгляд, направленный немного выше надгробия. Смерть Яомомо была для Бакуго плевком в лицо — как соратнику, как топовому герою. Кьёка скосила на него глаза, постучала зажигалкой по ладони, подумала, что даже благодарна ему за щепетильность, за компанию… пусть им обоим было тяжело, но она не была уверена, что бы делала в годовщины в одиночестве. Вдруг бы сходила с ума, кто знает? Остальные считали, что не имеют права нарушать её уединения. Бакуго то ли чувствовал что-то, чего не до конца понимала сама Кьёка, то ли всё же ему было наплевать. Она бы поставила на второе, но это не имело значения. Вместо того, чтобы ещё глубже тонуть в пучине тяжёлых, горчащих мыслей, она спрятала зажигалку в карман, глянула время на часах и пожала плечами в ответ: — Я не курю. И сигарет нет. Лучше будешь леденцы, на натуральном соке? Бакуго глянул на неё, буркнул: «Жуй сама свои конфеты» и покачал головой. Кажется, что-то держал в кармане, но Кьёка не хотела лезть или присутствовать на его разговоре с могилой — в этот момент они всегда расходились. И сейчас она расправила плечи, выдавила из себя призрак улыбки и кивнула, чтобы после развернуться и побрести по дорожке меж надгробий. Стрелки часов отсчитывали сорок минут до начала рабочего дня, и ей следовало как можно скорее добраться до офиса — ей никто не звонил и не дёргал, но отсутствие ЧП не означало, что она могла прогулять службу. Чуда, конечно же, не случилось. Только Бакуго почему-то мрачно смотрел ей вслед, когда Кьёка полуобернулась. Будто правда знал что-то, чего не знала она, и от этого сердце подскочило к горлу, и на мгновение стало дурно. Но стоило приостановиться, вопросительно вскинуть голову, как Бакуго раздражённо махнул ей ладонью и отвёл взгляд. Безмолвное «Отвали» — так в его духе и так непонятно отчего. Кьёка невольно прикусила губу. Пробормотала в воздух: — Придурок, — и заспешила прочь.

***

Офис Кьёка делила с Шиозаки и Ашидо. Открыли его давно, думали, что просто выбиться повыше вместе будет легче, но временное любит становиться постоянным. Так прижились и они — вроде совершенно разные, но сумевшие понять друг друга. Даже Шиозаки, в Юэй казавшаяся Кьёке странной и себе на уме, стала ей надёжным товарищем, готовым в любой момент подставить плечо. Именно она три года назад повторила чёртово: — Господь забирает лучших, — и смотрела на Кьёку не привычно отстранённо, а с прискорбием. Помнится, тогда та лежала в больнице, собранная медиками по частям, сердце её было разбито на тысячи осколков, а Шиозаки поставила на тумбочку апельсины и тише повторила: — Мои соболезнования, Джиро-сан. Но так… бывает. Спасибо, что без «Ты же знаешь», «Так когда-то ушла и Полночь-сенсей», «Зато она в лучшем мире» и всего другого. Молчание в белизне больничной палаты отпечаталось ещё одним кадром в памяти Кьёки, перемешалось с воспоминаниями о Яомомо, в которых та была жива. Улыбалась, смеялась, жертвовала деньги больницам и детским домам и выполняла свой геройский долг… а потом — всё. Печальные разговоры, потускневшие глаза, постоянная, ставшая привычной, боль в душе живых. Кьёка резко вспомнила всё это, стоило переступить порог родного офиса. Потому что там её встречала Шиозаки, и вид у неё был до знакомого прискорбным, будто время резко отмоталось на три года назад. Секретари на фоне принимали звонки, носились помощники, кто-то из стажёров тащил экипировку в раздевалку, а Кьёка замерла, чтобы потом дёрнуть разъёмом и шлёпнуть себя им по щеке. Лёгкая боль отрезвила, спугнула тяжёлые воспоминания, а Шиозаки тем временем подплыла ближе и потянула её за куртку, тихо проговорила: — Пошли в зал совещаний. Мы с Ашидо… ждали тебя. — На мгновение чужой взгляд сделался таким же пронзительным, как у Бакуго. Будто Шиозаки тоже что-то знала. — Важная информация. Кьёка одеревенело кивнула, а потом потрясла головой. Выдернула рукав, сделала глубокий вдох и решительно произнесла: — Сейчас буду. Только переодену костюм. Шиозаки снова странно глянула на неё, а потом отошла в сторону. Сложила руки на груди и ответила: — Как скажешь. От чужих взглядов, жестов, тона становилось почти страшно. Кьёке начинало казаться, будто она ступила в сказочное кривое зеркало, и дурное предчувствие накатило на неё с новой силой — уже более чёткое, более тёмное. Она понятия не имела, в чём конкретно дело, но спешила, спешила, спешила, чтобы скорее оказаться в зале совещаний и расставить все точки над i. Переоделась в геройский костюм и долетела до места встречи, чтобы увидеть там за столом прямо сидящую Шиозаки и Ашидо, взволнованно крутящуюся на стуле. И узнать то, что жаждала три года назад. — Мы, — Ашидо резко остановилась и вскочила на ноги. Её живое, эмоциональное лицо меняло выражения от нервного напряжения до волнения, и глаза блестели в падающем из окна солнечном свете, — нашли его. Герои нашли логово Священника. Кьёка сжала и разжала пальцы. И ощутила, как её медленно, секунду за секундой, накрывает отчаянной злостью.

***

Священник неприкрыто восхищался Яомомо — её красотой, умом, силой. Сколько они его не ловили, он каждый раз ускользал, а потом подбрасывал ей жуткие письма о том, как она, его святыня, удивительна и прекрасна, только выбрала не ту профессию. Лучше бы переходила в новый Альянс злодеев и творила с ним зло во имя тёмных богов, но каждое это послание Яомомо решительно передавала полицейским, ведущим вместе с её офисом дело Священника. В ответ на встревоженные вопросы Кьёки улыбалась: — Всё будет хорошо. Спасибо, что беспокоишься, но вместе-то мы с ним точно справимся, верно? — и часто сжимала в ответ пальцы, чтобы после смутиться и отпустить. Они не встречались, никогда не разговаривали между собой об отношениях — всё было не до того, но Кьёка видела теплоту и блеск в глазах Яомомо, и сердце потому заходилось в восторге. Тогда ей казалось, что у них полно времени, вот закроют это дело, и… И ничего. Последнее письмо Священника, где тот обещал убить Яомомо в случае отказа уйти с ним, до сих пор хранилось в полицейских архивах. После него Кьёка была особенно встревожена, и они старались быть осторожными на последнем задании по его поимке… а как всё вышло. Больно, нелепо, неправильно. Теперь Кьёка собиралась это исправить. По крайней мере, настолько, насколько возможно. Так она и оказалась в логове Священника — лабиринте старого бомбоубежища под заброшенным заводом, построенного, кажется, ещё в годы, когда люди только открывали феномен причуд. По потускневшим, заплесневелым бетонным стенам тянулись наполовину оборванные провода, вентиляционные трубы над головой проржавели, ржавыми были и рамы ламп над головой. Кажется, коснись чего пальцем — и осыплется, или из-под подошвы вот-вот метнётся какая тощая крыса. Впрочем, такие нюансы сейчас волновали Кьёку меньше всего — сердце её колотилось, словно набат, в груди мерно клокотал гнев, а по спине от нервного напряжения бежали мурашки. Лампы работали и расплёскивали вокруг неверный белёсый свет. Видимо, ублюдок немного обжился, раз починил проводку и вкрутил лампочки — считал, что бояться нечего, не найдут? Вот ведь… Кьёка беззвучно выдохнула, замерла у одной из стен. Царящая тишина давила, накрывала, будто куполом. Даже используя разъёмы и попеременно втыкая их то в стены, то в пол, то даже дотягиваясь до низкого потолка, у неё не получалось расслышать посторонних — лишь присутствие Ашидо, Шиозаки, напарников. Самый главный виновник облавы как в воздухе парил, либо вообще как-то узнал про операцию и уже убрался, и от этих мыслей неприятно покалывало ладони. «Сегодня, — колотилось в голове, — ему не уйти». Они разделились, чтобы взять его в клещи. За спиной Кьёки тихо крался Седьмой, в наушнике слышалось шелестящее дыхание Ашидо, а в памяти изредка всплывало задумчиво-печальное лицо Шиозаки. Перед операцией она, кажется, хотела разразиться какой-нибудь ободряющей тирадой или наставлениями — бог знает, но вместо этого коротко поклонилась Кьёке, сложив руки перед собой в молитвенном жесте. И произнесла: — Не бери грех на душу, Джиро-сан. — Помолчала секунду: — Его будут судить, как положено. Меньше всего хотелось, чтобы Шиозаки добавляла: «Яойорозу-сан это бы не понравилось». Но она и не добавила — посмотрела на Кьёку, будто в бездну заглядывала, а потом скорбно поджала губы и удалилась на свою позицию. Видимо, сделала выводы. Как Кьёка когда-то сделала свои. Хотя разве это было важно сейчас? Шаг за шагом, метр за метром, но они продвигались вперёд. Коридоры змеились, уходили куда-то вглубь, а отдельные помещения встречали их запахом затхлости и плесени — должно быть, куда-то Священник и не заходил вовсе. Время тикало, напряжённое ожидание действовало на нервы, а потом Кьёка и Седьмой наткнулись на комнатушку, посреди которой стоял металлический ящик, по форме похожий на гроб. Здесь было светло, как в коридорах, а старые стены венчали жуткие надписи… кажется, на латыни — Кьёка не знала точно, смогла лишь убедиться, что они сделаны тёмно-красной краской, не кровью. Сделаны давно — та хорошо подсохла, кривые буквы вместе с уродливыми потёками. Седьмой по-дурацки пошутил шёпотом: — Может, он завёл вампира? — а потом заткнулся в ответ на сердитый кивок и вернулся на позицию у двери, следить. Сделал знак, что там никого, и тогда Кьёка скользнула к ящику, ощущая, как вдруг отвратительно пересохло в горле, а в висках застучало. Там, внутри, могло быть что угодно: от оружия до… Мысль не успела оформиться, а ладони уже взмокли, сердце предательски рухнуло в пятки — предполагать самое страшное не хотелось. Оно как напрашивалось, и от этого за рёбрами холодело, а в глотке застрял ледяной ком. «… пожалуйста, нет». Кьёка коснулась крышки самыми кончиками пальцев, а потом ухватилась за края и потянула, обмирая и помогая себе разъёмами. Та поддалась очень легко — почти ничего не весила. Но рухнула на бетонный пол с таким грохотом, словно Кьёка выронила из разом ослабевших рук целый посудный набор. В ушах болезненно завибрировало, разъёмы нервно дёрнулись, за спиной от испуга ойкнул Седьмой, но всё это — и собственный дискомфорт, и напарник, и даже мысль об операции — как испарилось из головы. Потому что в чёртовом ящике-гробу лежало тело Яомомо. Кожа её была жёлтой, иссохшейся, сморщенной — лоб, щёки, сильно заострившийся нос, губы-ниточки… Голова, будто ставшая меньше, и всё тело, закутанное в какое-то белое тряпьё — чем больше Кьёка смотрела, тем сильнее подкашивались колени. Яомомо, её бедную Яомомо этот урод мумифицировал вместо того, чтобы кремировать и похоронить по-человечески! Кьёка видела и искусственные глаза, пуговицами поблёскивающие в свете ламп, и тоже искусственные, неестественно лоснящиеся волосы, заплетённые в косу и уложенные на груди. Там, где проходила линия роста волос, виднелись грубые, тёмные стежки нитей, и почему-то это стало последней каплей. Кьёке хотелось и заплакать от злости и отчаяния, и точно так же — от злости и отчаяния — вцепиться в шею Священника разъёмами и сжать её до посинения. Вместо этого она, глубоко и часто дыша, поднесла ко рту ладони и сморгнула с ресниц начавшие наворачиваться слёзы, а потом оцарапала себе губы и сжала пальцы в кулаки. Внутри кипела смесь омерзения, ужаса, чёрной, готовой застлать глаза ненависти и сожаления — и всё это утягивало её в водоворот безумия. И так странно в нём прозвучал чужой фоновый голос: — … д-да, Пинки-с-сан… эт-то… она, — дрожащий голос. Почти испуганный. Именно это и отрезвило Кьёку. Она резко разорвала зрительный контакт с мумией и обернулась, чувствуя, как всё тело колотит плохо контролируемая дрожь. Седьмой стоял от неё в паре метров, у дверного проёма, но продолжал таращиться на гроб глазами, полными ужаса. Даже лицом побледнел. Стоило вытянуть разъём и махнуть перед ним, как он дёрнулся, убрал ладонь от уха, прекратив зажимать передатчик, и жалобно уставился на Кьёку. Прошептал: — Я… я сообщил… нашим. Седьмой казался растерянным и потерянным. Она сама, должно быть, казалась ему практически убитой — так чувствовала себя в этот момент. Хотелось обернуться, по-детски зажмуриться и пожелать, чтобы всё это было лишь кошмарным сном — а потом проснуться и увидеть перед собой улыбку Яомомо. Но боясь собственных желаний, таких человеческих и в эту секунду недопустимо малодушных, Кьёка шагнула к Седьмому, толкнула его в плечо и хрипло проговорила: — Спасибо. — Сглотнула вязкую, горькую слюну. Оборачиваться и тем более закрывать крышку она не находила в себе сил. — Давай… за работу. Он одеревенело кивнул и повернулся к выходу. Вышел в коридор, Кьёка — за ним на едва гнущихся на ногах, с тяжёлым ощущением, что совершает предательство. Пообещала себе, что поймает ублюдка и вернётся, что после операции поможет организовать семье Яомомо подобающие проводы их дочери… Именно в этот момент они и нашли Священника. Переступив порог комнатушки, Кьёка огляделась вслед за Седьмым, а затем воткнула разъёмы — один в стену, другой в пол. Ей было тошно, в сердце развёрстывалась новая кровавая рана, но следовало действовать. И она едва не задохнулась от неожиданности и вновь всколыхнувшейся злости, когда различила колебания — не Ашидо, не Шиозаки, не другие напарники. Да и идущий к ним не особо таился, потому как бетон вокруг внезапно задрожал и начал колебаться, пошёл мелкой рябью, и Седьмой рядом зашатался, теряя равновесие. Пол буквально под его ногами ощерился мелкими шипами, и Кьёка едва не сорвала голос от крика: — Осторожно! Она среагировала быстрее, чем сам Седьмой. Выдернутыми разъёмами обвила его вокруг талии и рванула за собой в сторону, прочь от опасного места. Мир смешался перед глазами в одно серое пятно, сердце замолотило о рёбра с ещё большей силой, в плечо больно врезалась бетонная поверхность, а один из разъёмов, кажется, отдавил Седьмой. Когда Кьёка спустя считанные мгновения пришла в себя и вскочила на ноги, подтягивая ближе ноющие разъёмы, тот тоже поднимался с пола, а метрах в трёх от них высилась фигура в чёрной рясе. Священник был зол настолько, что покраснел лицом. — Вы, — он вздёрнул худую руку и ткнул пальцем в сторону Кьёки, — как посмели ступить в священную комнату! К моей святыне! — Святы… — Седьмой запнулся и нервно поперхнулся. Просипел: — Придурок! Да ты осквернил одного из лучших геро… Договорить он не успел. Из стены вдруг вытянулся крупный блок и стукнул Седьмого в голову — кажется, куда-то в область виска, Кьёка не видела точно. Не прошло и мгновения, как он пошатнулся и завалился обратно на пол, да так и затих — то ли убитый, то ли по счастливому случаю просто потерявший сознание. Кьёка дёрнулась было, но бетон под её подошвами вновь пошёл рябью, и она сделала рывок вперёд, прямо к Священнику. Прямо к ублюдку, который злобно процедил: — Мерзкие герои не имеют права даже смотреть на неё! Это было контрольным. — Пошёл ты! — яростно выплюнула Кьёка, ныряя разъёмами к поясу и цепляя ими усилители. — Если бы не ты, она была бы жива! Священник презрительно скривился и топнул ногой, вызывая новую волну микроземлетрясения. Кьёка ушла от выскочивших из пола шипов быстрым прыжком и направила на него усилители, позволяя собственному сердцебиению эхом прокатиться по коридору. Первая волна встретилась с наспех возведённым бетонным щитом, и тот пошёл трещинами. Ещё один прыжок, удар по нему ботинком — и вниз посыпалось сухое крошево, а спустя секунду Кьёке пришлось пригибаться от вылетевшего из стены блока. Начавшие формироваться новые шипы она разрушила, сразу направив на них вторую звуковую волну. Сколько они так кружили? Как отошли так далеко и от тела Седьмого, и от комнатушки с мумией Яомомо? Кьёка не знала: перед её глазами всё маячил и маячил обозлённый Священник, и она сама, кажется, прошла точку кипения — его хотелось не захватить живым, а размазать к чёрту. За их боем могли не выдержать перекрытия бомбоубежища и рухнуть им на головы, похоронив в камне… по крайней мере, этот участок, но Кьёка не желала отступать. А потом всё резко закончилось. Как когда-то у Яомомо, три года назад. У Священника, похоже, лопнули барабанные перепонки — Кьёка успела увидеть кровь из его ушей, а затем её саму пронзило ужасающей болью. Правый бок будто ожгло кипятком, по коже обильно потекло горячее, и тело словно сковали невидимые оковы. Она сделала было шаг, но колени подогнулись, из горла вырвался сиплый всхлип, и не прошло секунды, как Кьёка рухнула на пол, отбив о него левую сторону, — хоть тот и был ровный, но от этого не стало легче. Она дёрнулась, попробовала приподняться, опираясь на левый локоть и помогая себе разъёмами, и почти что задохнулась. Пошевелила слабеющей правой рукой, невидяще подняла её и коснулась раны — пальцы погрузились в тёплое, вязкое, и стало ещё больнее. — Сволочь, — шёпот сорвался с губ, как проклятие. Кьёка задрала голову, чувствуя, как плывёт и плавится мир вокруг, и наткнулась взглядом на Священника. Тот стоял чуть поодаль, едко улыбаясь, и качал головой, и голос его звучал премерзко: — Не слышу тебя, отвратительная осквернительница чужих святынь. Кьёка зло всхлипнула, прошипела: — Чтоб ты насовсем оглох, ублюдок. Её затопили ощущения отчаяния и беспомощности. Будто она билась рыбой об лёд, а всё было насмарку — то ли месть, то ли всё же попытка восстановить справедливость, зачем она сражалась? Яомомо бы это не вернуло, но если всё закончится прямо сейчас… он же опять заберёт её, перепрячет? Снова не даст близким людям по-человечески проститься с ней? От этой мысли — или новой волны боли? — горло сдавило, и Кьёка заставила себя приподняться на обеих руках и потянуть к Священнику разъёмы, пусть уже без усилителей. Тот лишь насмешливо дёрнул бровями, топнул ногой… И душераздирающе закричал. По коридору поплыл удушающий аромат от залитой кислотой одежды и плоти. Священник со страшным воем крутился на месте, хватаясь пальцами то за рясу, то за слезающие лохмотьями красно-бурые лоскуты кожи на лице, то за лопнувший и оплывший глаз. Не успевшие сформироваться шипы в полу замерли мелкими бугорками, и подоспевшая Ашидо пнула их носком ботинка, а затем встала между Кьёкой и Священником. Угрожающе процедила: — Дёрнешься, гад, — и в полицию мы понесём твои останки. Кьёка не помнила, когда в последний раз Ашидо была в такой отчаянной ярости. Не помнила, звучал ли голос Шиозаки хоть когда-нибудь настолько встревоженно: — Держись, Джиро-сан. — Она присела возле Кьёки, и прохладная ладонь прижалась к пылающему лбу. — Только не теряй сознание. Ты ещё нужна в этом мире… Дождись скорой, они будут ждать у входа на территорию завода. — Мы сейчас тебя и Седьмого вытащим, — снова Ашидо. — Всё хорошо будет, ну? Кьёка одеревенело кивнула. Кажется, адреналин начал выходить — иначе ей было сложно объяснить, почему вдруг тело снова стало ватным, мир начал смазываться, а все голоса и даже затихающие крики Священника зазвучали, будто в отдалении. Она напряглась, стиснула зубы и сжала пальцы в кулаки, полуобернулась — назад, назад, чтобы увидеть распахнутую дверь в комнатушку с мумией Яомомо. Чтобы увидеть, как двое напарников выносят гроб в коридор, а полусидящий Седьмой машет им руками и, кажется, просит быть осторожнее. Хорошо. Вот теперь — действительно хорошо. — Джиро-сан… — вновь холодная ладонь на лоб. Кьёка улыбнулась, ощущая, как рваная рана в груди… нет, не исцеляется, но начинает болеть меньше, и боль наяву будто бы тоже стихает. Облегчение навалилось на неё, наконец-то вышло наружу слезами — щекам стало противно и мокро, но Кьёка лишь мотнула головой. Прошептала: — Я в норме… И провалилась в чёрную пустоту.