Братья

Цзян Ваньинь находит брата на причале — и уже издалека понимает, что с ним что-то не так. Вэй Усяня буквально трясёт, а концы его волос то и дело распадаются дымом тёмной энергии, отражая внутренний раздрай — так, как бывало в войну после серьёзных конфликтов с Лань Ванцзи. Но второму молодому господину Лань сейчас неоткуда взяться в Пристани Лотоса. Верно же? Эту изящную нефритовую статую, снежную шапку на вершине священной горы, — Цзян Ваньинь почти ненавидит. Будь его воля, он бы тихо прирезал Лань Ванцзи на войне и сделал вид, что так и было, — лишь бы тот не ранил буквально каждым своим словом сердце его брата. Да и Сюэ Ян бы с удовольствием выдрал за своего учителя безжалостный язык второго молодого господина Лань. Останавливало лишь понимание, что смертью тут ничего не исправить. С Вэй Усяня сталось бы вернуть объект своей безнадёжной любви и с того света. — Неужто Ханьгуан-цзюнь объявился в Юньмэне? — скорее в шутку спрашивает Цзян Ваньинь, привычно клядя руку на скрытое черным шелком плечо. Чего он совершенно не ожидает, так это кривого болезненного оскала на лице Вэй Усяня и хриплого выдоха: — Да. Демоны Диюя! Всего два месяца прошло с их прошлой встречи. Всего два месяца назад Цзян Ваньинь гонял своего брата по тренировочной площадке до полного изнеможения — чтобы на глупые мысли просто не осталось сил. И благодарил того безбашенного заклинателя, что осмелился поцеловать ужасающего повелителя мертвых. Сейчас на столь удачное стечение обстоятельств рассчитывать не приходится, да и тренировочной площадкой в этот раз явно не обойдёшься. — Вы снова поругались? — спрашивает он уже гораздо серьёзнее, опускаясь на доски причала и обнимая брата — не только руками, но и своей ци. Согревая. — Как обычно, — ухмылка Вэй Усяня по-прежнему кривая, но голос уже больше похож на человеческий. Что ж, это радует: во времена Низвержения Солнца бывало и хуже. О том, что во времена Низвержения Солнца были и вэньские псы, которых можно было убивать и пытать, Цзян Ваньинь не хочет думать. Его брат всё же не настолько тёмная тварь. — Не хочу об этом говорить, — привычная фраза, от которой у главы Цзян уже начинается фантомная зубная боль. Гуй его дери, лучше бы говорил. Лучше бы орал, ломал, что под руку подвернётся, — тогда бы было хоть понятно, что с этим делать. Но свои эмоции по отношению к Лань Ванцзи Вэй Усянь не демонстрирует даже названому брату. Впрочем, одно универсальное средство он знает. — Пошли в купальню. *** В горячей воде Вэй Усянь наконец-то немного расслабляется, привычно откидывая голову на чужое плечо. Скользящие по коже, зарывающиеся в волосы пальцы — такие горячие на контрасте с его собственной кожей, сейчас почти мертвецки-хладной, — приносят спокойствие и лёгкое, как речные волны, удовольствие. — От Сюэ Яна нет вестей? — задаёт Цзян Чэн весьма актуальный и определённо не связанный с Лань Ванцзи вопрос, чтобы уж точно увести разговор подальше от болезненной темы. Всё, что можно было по ней сказать, — уже не раз было сказано в войну, а сейчас ему нужно успокоить брата. План с Сюэ Яном в качестве шпиона до сих пор воспринимается чем-то совершенно диким — и, вопреки всем опасениям, пока что отлично работает. — Ничего важного. Цзинь Гуаншань по-прежнему в восторге от любых экспериментов с тёмной энергией, которые имеют хоть какой-то практический результат, а А-Ян в восторге от того, что может безнаказанно резать и убивать людей даже по окончании Низвержения Солнца, — усмехается Вэй Усянь, а потом добавляет слегка более серьезным тоном: — Разве что... наш Золотой Павлин, похоже, таки обрёл на войне некоторое количество мозгов и совести, и его намерения в отношении шицзе вполне серьёзны. Это не может не радовать — обоих. Отпускать Яньли в Ланьлин, этот рассадник ядовитых змей, совершенно не хочется. Пусть даже у неё там, кроме мужа, будет ещё один — незримый и абсолютно отмороженный — защитник. Но Цзян Яньли сама больше всего хочет этого союза — и кто они, чтобы отказывать сестре в её счастье. Должно же хоть ей повезти в любви. Хоть одной из них троих. Рука Цзян Чэна опускается с головы ниже, разминая плечи брата — и со стороны могло бы показаться, что их действия слишком интимны, под стать скорее любовникам. Разве братьям пристало находиться в купальнях так: тесно прижимаясь обнажённой кожей к чужому телу; разве брат может дарить брату нечто, что столь похоже на чувственную ласку? Цзян Чэну и самому странно касаться чужого — и, несомненно, весьма привлекательного — тела вот так. Не испытывая вообще ни капли желания. — Иногда я даже жалею, что отослал его в Ланьлин, — слегка невпопад говорит Вэй Усянь. — Я тоже, — замечает Цзян Чэн, а на вопросительный взгляд отвечает: — Я знаю, что вы с ним делили ложе. — Один раз и исключительно по его инициативе, — отмахивается тот. — Я в любом случае не стал бы превращать это во что-то регулярное. Да и... если так пойдёт, скоро А-Яну самому потребуется кто-то, об кого можно греться. — Вот уж у кого не должно быть проблем с хождением по борделям, — усмехается Цзян Чэн. — Но с ним ты хотя бы мог... Цзян Чэн прикусывает язык, проглатывая невысказанное «забыться». Эти слова сейчас совершенно ни к чему, и вообще — так навязчиво подкладывать брату в постель его же ученика не особо прилично. Вэй Усянь же совершенно неожиданно разворачивается в объятьях, седлая бёдра Цзян Чэна, прижимаясь к тому ещё ближе, обнимает, запуская пальцы в так и не распущенные волосы, — и накрывает чужие губы своими. Они оба неплохо умеют целоваться, и этот танец сплетённых языков с кем-то другим мог бы быть страстным, мог быть нежным, — но друг с другом он у них... никакой. Всего лишь обмен энергией, в котором нет совершенно ничего от чувственного удовольствия. Покалывания иньской ци на языке даже приятны, а уж Вэй Усянь пьёт чужую энергию ян как самое лучшее вино — но ничей янский корень не оживает от этого действа. Пусть они и стали ближе, но что-то всё же совершенно не изменилось с того разговора в допросной, — когда Вэй Усяню ещё непривычно кружила голову новообретённая сила, а вэньские крики были лучшей музыкой для Двух Героев Юньмэн Цзян. «Мне не противно. Но и не приятно — просто никак. Если ты хочешь, если тебе надо — мы вполне можем возлечь на ложе вдвоём, я с этого даже получу удовольствие. Но как... Не воспринимаю я тебя в этом плане, вообще», — Вэй Усянь помнит эти слова своего тогда ещё всего лишь шиди, когда впервые поцеловал того. Когда ещё не разобрался окончательно в своём изменившемся восприятии. Если отбросить желания тёмной твари, для которой привлекательна любая ян, — он тоже не воспринимает Цзян Чэна иначе, чем брата. Тогда они и решились, наконец, принести клятвы побратимства. Чтобы хоть как-то назвать эти странные взаимоотношения. Эту близость душ, какая бывает лишь у спутников на пути самосовершенствования, — но без малейшей примеси телесного желания или чего-либо похожего на романтическую привязанность. Вэй Усянь любит Лань Ванцзи — любит самозабвенно и абсолютно безнадёжно, всем свои чёрным сердцем. Что, конечно же, не мешает ему иногда потакать своей тёмной сущности и предаваться играм тучки и дождя с кем попало, — но эти люди ведь ничего не значат. Цзян Чэн делил ложе с юношами и девушками из борделей, но не испытывал глубоких чувств ни к кому. Друг с другом они не заходили дальше этих странных поцелуев. — А Лань Ванцзи мудак и тебя просто недостоин, — всё же произносит Цзян Чэн, когда брат всё же отрывается глотнуть воздуха. Теперь — когда потоки иньской ци вокруг Вэй Усяня успокоились — можно. Знает, конечно, что бесполезно, — и всё равно не может этого не сказать. — А я тёмная тварь и недостоин его, — привычно отвечает Вэй Усянь со спокойной обреченностью в голосе. А потом неожиданно добавляет: — И почему я не мог влюбиться в тебя? — Как признание своего поражения, как жест отчаяния. Цзян Чэн не уверен, что это было бы лучшим вариантом. Зная себя и зная Вэй Усяня — это могло бы обернуться ещё большей катастрофой. Даже если бы чужие чувства смогли пробудить в нём ответное желание. — Глава Цзян, господин Вэй, — раздаётся в купальне голос молодого адепта. — Там у ворот какая-то женщина хочет видеть господина Вэя. Она назвалась сестрой некоего Цюнлиня.