Мысли

Очередной враг Ланьлин Цзинь истошно орёт на столе, призывая на голову Сюэ Яна всех демонов Диюя, а так же гнев Цзинь Гуаншаня. Скучно. Враги Юньмэн Цзян, вон, были интереснее — вэньские псы имели и силу воли, и чувство собственного достоинства. У этих же даже фантазии в оскорблениях особо нет. Заткнуть бы его — талисманом ли, тёмной энергией или просто перерезав связки, — но Мэн Яо нравится слушать эти воззвания к несуществующей совести и попытки давить авторитетом Цзинь Гуаншаня. — Вот с чего вы взяли, неуважаемый, — усмехается Сюэ Ян, копаясь в потрохах, — что глава Цзинь не в курсе происходящего? Наносить символы на внутренние органы и так-то не шибко просто — любая краска смывается, приходится орудовать ножом, да так, чтобы не повредить образцы, — а уж когда подопытный орёт и пытается вырываться из сдерживающих печатей и подавно. Как же проще было, когда они с учителем разбирали трупы: ни тебе визгов, ни дрыганья; не надо следить, чтобы человек не помер ни от нарушения целостности организма, ни от отравления тёмной энергией. Эх, светлые были деньки. И с Вэй Усянем общаться за работой было куда интереснее — Мэн Яо, при всех его несомненных достоинствах, как-то умудряется видеть в этих орущих убожествах личностей, а не экспериментальные образцы. Вот теперь начинается самое сложное: аккуратно обрезать все сосуды, пережав их тёмной энергией, отрезать желудок от пищевода и кишечника и осторожно его вынуть, быстро поместив в поле, сохраняющее отрезанную от человека плоть живой. После достать из другого поля чужой орган, соединить с помощью тёмной энергии с ещё вроде живым человеком — и можно шить. Долго, кропотливо, с максимальной аккуратностью. Серебряная игла с шёлковой нитью, всё как у приличных людей. Вэнь Цин — страшная женщина, даже без личного общения умудрилась как-то вбить в него некоторые целительские привычки. Идея пересадки органов Сюэ Яну пришла в голову ещё в войну. Как-то всё одно к одному сложилось: и то, как они с учителем ради интереса собирали из отдельных частей тел полноценных мертвецов; и ранения союзников, когда вот в шатре целителей умирает человек, которому вэньским пламенем живот прожгли почти насквозь, а рядом лежит свежайший труп без башки, но с абсолютно целыми потрохами. И как тут не задуматься, почему из двух некомплектных трупов можно собрать один целый, а из двух живых людей — нет. Особенно после рассказов учителя о Вэнь Цин, сумевшей пересадить от одного человека к другому не что-нибудь, а аж целое Золотое Ядро! Учителю идея понравилась, но сначала эксперименты на пленных Вэнях не давали никакого дельного результата, а потом Вэни закончились вместе с войной, и эксперименты просто прекратились. Отправляясь шпионом в Башню Кои, Сюэ Ян несколько надеялся развести Цзинь Гуаншаня на подопытных — но как-то первое время не складывалось, тот больше интересовался тёмными артефактами. А потом на Вэй Усяня вышла Вэнь Цин. Как Цзинь Гуаншань, тянущий в свои сокровищницы вообще всё, что плохо лежит, сумел её упустить, Сюэ Ян не понимает до сих пор — но этим полностью удовлетворён. У гениальной вэньской целительницы оказалась куча информации, которую они бы с учителем экспериментально добывали ещё десятки лет. И вот с ней-то, пусть и передаваемой лишь письмами, когда Сюэ Ян всё же смог добраться до живых людей, дело пошло куда лучше. Увы, учитель до этого уже не дожил. Чужой желудок смотрится в потрохах пленника почти как родной. Если не приглядываться, то стыков даже и не видно. Теперь зашить сам живот — тут можно работать и грубее, с подобными повреждениями тело заклинателя и само неплохо справляется. Пленник всё ещё жив и помирать, кажется, пока не собирается. По крайней мере, не в ближайшие фэни — хотя и прекратил уже поносить их с Мэн Яо. Неужели понял, что бесполезно? Отключиться от боли-то ему тёмная энергия не даст, а с сорванными связками всё ещё можно что-то хрипеть. Сам Мэн Яо смотрит на происходящее с довольной улыбкой нанюхавшегося валерианы кота. Вот уж кто виртуозно умеет совмещать наслаждение чужими страданиями с практической пользой — Сюэ Ян в такие моменты даже жалеет, что его роль в Ланьлин Цзинь не предполагает умения вести интеллектуальные беседы. Да, общаться сплошь чёрным юмором приятно и привычно, да и Мэн Яо такой формат поддерживает с лёгкостью — но он, кажется, любое общение поддерживает с лёгкостью. А с этим человеком Сюэ Яну хочется быть искренним. Хочется — дружить. Если бы не это совершенно дурацкое желание получить признание отца любой ценой, он бы давно выложил ему всё. Мэн Яо бы, скорее всего, понял — сам ведь когда-то шпионил. Да и союз с Юньмэн Цзян бы оценил. Вот только даже у такого отморозка, как Сюэ Ян, есть принципы, и всё чаще ему кажется, что почти-друг готов платить за свои цели недопустимую цену. Когда он всё же покидает помещение, можно выдохнуть и не думать. Залепить талисманом рот подопытному, прогнать с лица маньячную ухмылку и уже спокойно заняться уборкой всего после эксперимента: запечатать желудок до будущих опытов, оттащить подопытного в камеру и перепроверить, точно ли он никак не самоубьётся. Было бы обидно потерять образец, в который вложено столько труда. И записи по этому эксперименту сделать в трёх экземплярах: один в ланьлинский архив, один к себе в тайник и один отправить Вэнь Цин. Рука до сих пор тянется писать и четвёртый, учителю — но Сюэ Ян себя одёргивает. Когда тот вернётся, он сможет и его, и госпожи Вэнь экземпляр почитать, а сейчас на сентиментальные глупости нет ни времени, ни сил. Не делать ненужных отметок на полях своего дневника, впрочем, не получается. До сих пор есть мерзкое ощущение, что он учителя подставил. Да, Сюэ Яну не сообщили, зачем нужен был тот артефакт — но мог бы и догадаться; да, о засаде на тропе Цюнци он не знал — но не позорно ли шпиону не знать подобных важных сведений? Даже если шпионить его посылали не за тем. Он до сих пор с ужасом вспоминает те дни: когда после известия о смерти Цзинь Цзысюаня приходилось носиться по всей Башне Кои между Цзян Ваньинем, Цзян Яньли и Мэн Яо — и чтобы ещё последний не прознал о первых двух, а так же отправленных на Погребальные Холмы и в Пристань Лотоса мёртвых воронах. Координировать экстренную эвакуацию Вэней одним великим орденом прямо под носом у трёх других, пожалуй, врагу не пожелаешь. А уж когда по резиденции прошёл слух, что в Безночном Городе собирается армия, чтобы идти брать штурмом Погребальные Холмы... Нет, к моменту сбора адепты Юньмэн Цзян как-то умудрились распихать всех Вэней по разным уголкам Поднебесной. Но вот того, что молодая госпожа Цзян — вернее, уже Цзинь, — решит лично пойти туда, чтобы поговорить с Вэй Усянем, не ожидали ни её братья, ни сам Сюэ Ян. Кто знает, что бы случилось, не наткнись он случайно на девушку, когда она тайком пыталась выбраться из Башни Кои. Если смерть Цзинь Цзысюаня была больше политической проблемой, то смерть Цзян Яньли... Сюэ Ян подозревал, что после подобного Поднебесную ещё долго отмывали бы от крови. Слава Небесам, обошлось. Почему учитель выбрал смерть, Сюэ Ян до сих пор понять не может. Были же другие способы, не настолько рискованные и радикальные. Не ради же одной лишь возможности провести очередной опасный эксперимент на себе самом? Хотя, с него сталось бы. Без учителя было неуютно. Не страшно, нет, но как-то за последние года он непозволительно привык к наличию человека, к которому можно обратиться с абсолютно любым вопросом: от гипотез по Тёмному Пути до объяснений классической поэзии. С частью можно присеть на уши Мэн Яо — он вообще с каким-то нездоровым энтузиазмом взялся за образование безродного босяка; они с Вэй Усянем точно нашли бы общий язык на этой почве. О части можно написать Вэнь Цин, ещё часть обсудить с Цзян Яньли, пока она гостит в Башне Кои. Холод тёмной энергии, медленно промораживающий тело до самых костей, с лёгкостью разгоняется походами к цветочным девам. Но чего-то Сюэ Яну для полного счастья не хватает. Когда становится совсем тоскливо, он падает на хвост Мэн Яо и идёт пугать мирных ланьлинских жителей — и немного портить репутацию великого ордена Ланьлин Цзинь своим в нём наличием. Это игра, всего лишь игра — в неуправляемого отморозка, которого Цзинь Гуаншань по совершенно непонятной причине принял в орден и почему-то не собирается оттуда выгонять, несмотря на все происшествия. Что-то ведь должно быть не так с таким орденом, верно? Безнаказанность при наличии на нём одежд с «сиянием средь снегов» стала уже такой привычной, что обжигающее касание даосской метёлки на руке Сюэ Яна выбешивает абсолютно искренне. Впрочем, заметив на кисти яркие кровавые ссадины, он приходит к мысли, что даже имеет на это объективное право. А потом он видит его — божество в белых одеждах, с глазами, в которых мягко мерцают далёкие звёзды. Сяо Синчэнь. «Яркая луна и ласковый ветерок», — всплывает откуда-то в голове. В этот момент Сюэ Ян мысленно искренне извиняется перед учителем за все едкие слова по поводу его, учителя, любви — и обещает себе обязательно принести эти извинения вслух, когда тот вернётся. Потому что представший перед ним небожитель оказывается кем-то абсолютно невозможным. Неземным созданием, слишком светлым, чтобы быть частью этого бренного мира. Таким светлым, что Сюэ Ян готов прямо здесь опуститься перед ним на колени в молитве. Продолжать играть наглого беспринципного тёмного заклинателя впервые оказывается так невозможно-трудно. Свет этого человека — а человека ли? — будто успокаивает неистовую тьму в его теле, приносит умиротворение, какого не бывало даже после хорошего секса. Сюэ Ян искренне сожалеет, что эти прекрасные звёздные глаза никогда не посмотрят на него хотя бы как на друга. У него нет на это никакого права.