ты сошёл с ума, влюбился, да, влюбился!

      Жизнь - бесполезная трата времени. Она начинается из ничего, продолжается ничем и в итоге ни к чему не приводит. Цикл повторяется из года в год, из столетия в столетие, с самого начала и до самого конца веков. Так было, так есть и так будет всегда и, увы, с этим ничего нельзя сделать. Люди умирают. Они грезят о вечной жизни, но они умирают. Некоторые забивают голову религией и верой в то, что у них есть шанс попасть в рай, добиться умиротворения после смерти. Но они умирают. А после смерти, как известно, ничего нет. Даже пустоты нет. Хоть глаз выколи - темнота, но даже её не будет. Эти мысли удручают, но это правда. Единственное, что мы знаем наверняка, единственная гарантия в нашей жизни - мы все когда-то умрём.

***

      Райнер Браун - белобрысый парень с безобразно тонкой для взрослого человека кожей. Его плечи были широки, взгляд мужественен, а осанка гордая, словно у льва, взошедшего над своим прайдом. Он был красив, безобразно красив. Первый раз посмотришь - не понравится, но глаз зацепится. Будешь смотреть и смотреть, пока не поймёшь - поздно. Красавец, каких ещё поискать надо. С его мощной линией челюсти и носом с горбинкой, его низко посаженными тонкими бровями. Красивый. Он был опорой, поддержкой, тем, на кого всегда можно было положиться. Отличный лидер и замечательный друг. По крайней мере так было раньше. Райнеру Брауну тридцать лет. Он работает в офисе, живёт в небольшой двушке на отшибе города. У него есть машина и дочка шести лет. Разведен. Спина его потеряла гордую осанку и превратилась в вечно ноющую рухлядь из-за сидячего образа жизни. Под глазами виднелись мрачные окружности, руки то и дело тряслись, на лбу красовался прыщ. Райнер ничем не отличался от своих коллег, разве что остатками тех грандиозных мышц, что он имел в университетские годы. Он был мощным, как и прежде, не терял в массе, однако тело его так задеревенело, что уже едва ли Браун мог посоперничать с кем-то в арм-рестлинге. Райнер ничем не отличался от своих коллег - печальный, жалкий взрослый. Такой же, как все. Такой же человек, потерявший счёт времени и смысл существования. Утром - кофе, днем - работа, вечером - свалиться без сил смотреть телевизор. Энергии не хватало даже книжку почитать, а, может, это лишь оправдание. Райнер не знал и не хотел знать, он отказывался лишний раз думать. И так голова болит. Дни тянулись бесполезно и едва ли дыша. Очень хотелось отдохнуть, выходные - спасение, можно увидеться с дочкой, повидаться с бывшей женой. Хистория и Райнер были университетскими королевой и королём в былые времена, а теперь мало хорошего можно сказать об их дуэте. Хистория подала на развод, когда поняла, что, в общем-то, никогда не любила мужчин. Такое случается, Браун злился, но понимал, что сердцу не прикажешь - ещё со школы Имир заглядывалась на хрупкую блондинку, а та так и не осмелилась жить так, как желает. До тех пор, конечно, пока не родила ребёнка и не утонула в рутине вместе с Райнером, от величия которого оставался один пепел. Он выгорал с каждым днем. От работы, которую ненавидел, от домашних ссор, которые высасывали последнюю энергию, от младенца, который постоянно плакал и требовал внимания. Браки рушатся, это нормально. Райнер был хорошим отцом, платил алименты стабильно и давал ещё сверху, чтобы точно покрывать расходы на дочь. Хистория пыталась отказываться, имея финансовые возможности куда лучше, чем у бывшего мужа, но тот настаивал. Раз его нет рядом с дочкой, пусть хотя бы так он показывает, что ему не все равно. Они видятся раз в неделю, но этого мало. Иногда они видятся раз в месяц, а это уже невыносимо. Время тянулось. Долго. Безмерно долго. ***       В один из вечеров на телефон приходит сообщение. Они общались с Хисторией нормально. Ни больше, ни меньше - нормально. Самое скучное слово на свете. Однако в их общении была только дочь, малышка Браун по имени Софи-Мишель. Не было ни ненависти, ни лишнего тепла старых любовников, лишь разговоры о том, кто поедет за зимней одеждой для Мишки (так, шутливо, они порой называли дочь), возьмёт ли Райнер дочку на все выходные и сходит ли на собрание в детский сад. Собрание в детском саду, представляете? Большего бреда Браун в жизни не слышал, но куда деваться. Если ему давали возможность как можно больше находиться в жизни дочурки, он безусловно соглашался на любое дело. Однако сегодняшнее сообщение было не о дочке. Миссис Райс (Хистория решила вернуть имя своего рода, а Имир горела желанием взять фамилию жены) пригласила Райнера на встречу выпускников их школы. Как же давно это было. Райнер обещал подумать, на что сразу же последовало жужжание мобильника. Детский голос кричал из динамика. - Привет, папочка! - Софи все ещё съедала какие-то буквы иногда, но они ходят к логопеду, - Мама сказала, что ты обязательно должен прийти! - Привет, солнышко, - Райнер улыбается. Его душа греется и кажется, что единственное, что может его обрадовать - его драгоценное дитё, - Папа очень занят, он не уверен, что сможет прийти. Даже маленький ребёнок понимает этот исполненный усталостью тон. Он знает, что Мишель сейчас дуется. Чувствует. К телефону подходит Хистория. - Привет, - Её голос добрый, как и всегда. Она вообще казалась всем богиней - мягкая и нежная, заботливая и, говоря одним словом, чудесная, - Я то решила пойти конём. Думала, Софи сможет тебя уговорить, - Она тяжело вздыхает. Такое редко услышишь, её разум всегда наполняет оптимизм, - Ты так ни разу и не пришёл, а мы каждый год ведь собираемся. Жан и Марко прилетят из Франции, чтобы нас увидеть. Многие разъехались, а мы так и остались здесь. - Я не знаю, - Браун мешкается. Он знает, что девушка не будет давить или заставлять. Пусть решает сам, не маленький уже, - Не таким они меня помнят. Не хочу портить впечатление. - Снова ты об этом, Райнер. Разве ты не понимаешь, что твоё недовольство в жизни заключается в твоих же выборах? После развода ты совсем закрылся в себе, только с Софи и видишься. Думаешь, твои товарищи не жаловались, каким отстраненным ты стал? Даже я знаю, а мы в разводе уже не первый год. Райнер, - Она вздыхает снова. Кажется, что на её хрупких плечах сейчас вес всей печали этого мира, - попробуй. Дай этой встрече шанс. Ты только работаешь, даже танцевать перестал. - Даже не вспоминай об этом. - Ещё как вспомню! Раньше ты танцевал с Мишей на руках, она тогда ничего не понимала, а я вот все помню. Ты так любил это. Дай себе шанс подружиться с людьми и выйти в свет. Я приеду и постригу тебя, сделаем тебе бороду красивее. Даже если ты недоволен собой, всегда найдётся кто-то, кому ты будешь дорог. Софи каждый день о тебе болтает, знаешь? Даже Имир о тебе беспокоится. Мы все ещё семья, Райнер, - Девушка не даёт даже ответить, - Давай, до скорого. Семнадцатого числа увидимся. ***       Появление Райнера застало всех врасплох. На ежегодные встречи собиралась большая часть класса, но были и те, кто никогда не появлялись. Поэтому его присутствие подняло гул в и так не самой тихой толпе. Браун не ожидал. Он боялся, что его засмеют. Боялся, что оклеймят неудачником, но вместо этого ему были рады. Он пожал руку Конни, его обнял Жан, а Саша, плача от радости, поцеловала в колючую щеку. Все были в восторге, для них он остался надёжным другом и отличным человеком, а Райнеру казалось, что он всех обманул. Вечер шёл прелестно. Было спокойно, расслабленно, некоторые шутили, что им стоит собираться почаще. Но также все понимали, что люди они уже взрослые, нет у них возможности видеться. Браун как-то и забыл про все события, хотя на некоторых и присутствовал сам лично. Жан и Марко поженились и переехали во Францию. Они всегда хотели именно туда - в страну романтики, посетить, погостить, а потом и остаться. Армин преподавал астрономию при именитом университете. Его глаза горели, он всегда мечтал изучать то, далёкое, что было за пределами нашего понимания. Микаса стала профессиональной спортсменкой. Саша вышла замуж за иностранца, какого-то знаменитого повара, а Конни путешествовал вместе с ними. Они всегда были неразлучными. Так и лился разговор - кто-то женился, кто-то расставался, кто-то путешествовал, а кто-то сидел дома. И это абсолютно нормально. Самое страшное было позади - Райнер рассказал, как обстоят дела, получив пару сочувствующих взглядов. Саша пригласила его на ужин в ресторан, где работает муж, Марко сказал, что они всегда будут рады его приезду к Париж. Они заботились о нем спустя столько лет, потому что память не угасла и все видели в Брауне все того же сильного, невероятно хорошего человека с большим сердцем. Только он сам этого не видел, но забыл о самокопаниях хотя бы на этот вечер. Компания разделилась на пару частей, Браун остался с голубками Кирштайнами (Жан был настойчив даже с любимым человеком, его желание оставить свою фамилию и наградить ею Марко было настолько велико, что второй даже не пытался противиться. Напротив, он и сам хотел когда-то это предложить, но для Жана все было решено - Марко однажды стал бы Кирштайном, а это всех устраивало) и Эреном, который все ещё, спустя столько лет, продолжал подтрунивать над Жаном. Жан не потерял своего запала и в итоге они чуть ли не подрались, вызывая у Райнера наплыв сентиментальных чувств - он помнит, как раньше постоянно это делал, разнимал этих двух идиотов. А сейчас Жан вымахал под метр девяносто, отпустил бороду, Эрен отрастил длинные волосы и тоже вырос. Он не видел их со свадьбы Кирштайнов, а они, казалось, кроме внешности и социального статуса, ничем не отличались от себя прежних. Только чего-то не хватало во всей это ностальгической картине, где все было так же, но совсем по другому, где Саша стащила с кухни целую корзинку фруктов, где Жан и Эрен препирались на пустом месте, где Имир оберегала Хисторию от любой опасности, даже если это всего лишь их старые друзья, затеявшие глупую игру. - Как я по этому скучал, - Смеётся Кирштайн и утирает слезу, выступившую от смеха, - Давно хотел снова надрать тебе зад, Эрен. В его голосе не было прежней злобы, он говорил мягко, как будто о чем-то нежном и прекрасном, а не желании побить давнего соперника. - Смог бы ты ещё это сделать, снова не дали нам закончить, - Эрен бросает взгляд на парней, - Помню, постоянно нас разнимал, Райнер.. Сколько ты травм предостерёг тогда! Только с тобой не Марко был, а.. - Бертольд! - Не ожидая от самого себя вскрикнул Райнер. Боже, он совсем забыл. Он забыл своего лучшего друга, дражайшего товарища, он забыл про его существование. То и дело чувствовал, что чего-то не хватает, но только сейчас смог понять, что после выпуска ни разу не слышал о Гувере. Райнер нервно прокашлялся, - Бертольд.. Где он сейчас? Выкрик привлёк внимание остальных в комнате, где шум разговоров был разбавлен негромкой фоновой музыкой и громким смехом. Взгляды забегали по белобрысому парню, по очереди открывая рот, люди говорили совсем разные вещи. Казалось, что правды не существует.

"Я слышала, что Бертольд переехал в Америку" "А я знаю, что он остался здесь, вроде, писателем стал или что-то такое" "Вроде бы он женился и уехал загород" "Он вроде безработный, чуть ли не бомжует" "Да нет же, он при деньгах всегда был! И работу хорошую нашёл!"

Склоки продолжались какое-то время, вариантов была масса, но было очевидно одно - никто не знал наверняка, что случилось с Бертольдом Гувером после окончания школы. Пока они были в университетах, то ещё хоть как-то слышали, что он жив и цел, но деталей не знали, а затем парень просто пропал с радаров. Интересно, как он там? Не слушая бесполезные реплики друзей, Браун окунулся в воспоминания. Как они постоянно тусовались вместе, ходили в общие клубы несмотря на то, что интересы их были чуть ли не противоположны. Бертольд всегда был скромным, тихим и необычайно добрым, но не только к людям, но и к миру вокруг. Необычно печальным, кажется, он болел долгое время, то и дело пропускал занятия, а Браун, как настоящий друг, помогал ему своей компанией, чтобы было хотя бы немного легче. Они часто молчали, делая свои дела или не делая ничего вовсе, но было комфортно. Райнер с теплом думает о тех временах, не понимая, как возможно было абсолютно остаться без памяти о своём лучшем друге школьных лет. Имир подошла к дивану, где сидел задумавшийся Браун, наклонилась к нему и заговорила, чем напугала мужчину до такой степени, что тот подскочил. Девушка посмеялась, взъерошив короткие белые волосы, задумчивость товарища не была частой его деталью, что безумно веселило Райс. - Я то думала, когда ты уже созреешь, - Она протягивает бумажку с дурацким принтом цветочков. Очевидно, что-то из арсенала Софи-Мишель, - Я очень долго искала его номер, сама не писала, он не ответил бы, но тебе стоит попробовать. Берт сильно изменился с тех пор, но ты найдёшь к нему подход, вы двое все таки всегда были более сладкой парочкой, чем вы с Хисторией, - Имир одновременно злобно и добро смеётся, - А если без шуток, то попробуй. Хистория по поводу тебя изводится, ты ей уже как брат, понимаешь? Мне, по большей части, все равно, что ты решишь, но постарайся взять себя в руки. Хотя бы ради Мишки. Она скучает по твоей улыбке. Похлопав мужчину по плечу, Имир возвращается к жене и тут же щекочет её, вызывая смех девушки и стоящих дам рядом. Они болтают без умолку, а Браун суёт бумажку в карман. Этот вечер был лучше прежних. Они договорились встретиться с Жаном и Марко ещё раз, пока те не отправились домой, предложение о ресторане, где работает муж Саши все ещё было в силе, а компания, в целом проживавшая в черте одного большого города, договорилась не забывать друг о друге на год. Райнер понимает, как работают люди. На вряд ли эти обещания сбудутся, но, может, шанс им дать всё-таки стоит. ***       Ему было стыдно. Боже, как же ему было стыдно! Хотелось провалиться под землю, но и там ему не было бы покоя! Дни потратил Браун на то, чтобы осознать свою вину перед Бертольдом Гувером. Однако мужчина так и не нашёл причины своей внезапной амнезии, касающейся только одного человека в его жизни. Он не осмелился рушить то, что было непоколебимо годами. Было страшно лезть в прошлое, в которое он и так окунулся с головой, пойдя на ту злосчастно-счастливую встречу выпускников. Для его размеренной жизни слишком многое происходит сейчас, а перемены его пугали. Дальше будет лучше. Дальше будет спокойно. Дальше будет ровно так же "никак", как было и до этого "никак". Безынтересно, пресно. Это Райнеру по душе. А раз Бертольд сам не объявился, то ему и не нужно, так ведь? Райнер себя успокаивал. Ещё две встречи и все вернётся на круги своя! Ничего страшного не произойдёт. А бумажка с номером Берта полетела в мусорку в тот же день, когда Браун отправился на встречу с Кирштайнами. Все будет в порядке. Нечего ворошить прошлое. ***       Вытащить Райнера - большое дело, но почему-то ребята благополучно провернули эту миссию целых два раза. Могли бы и дальше, однако не все время развлекаться, но об этом не сейчас. Пока, держась за сердце, Браун решил не задерживаться на работе, а сразу же поехал в ресторан к Саше. Её муж, Николо, оказался славным малым, безумно вкусно готовил, Браун думал, что заплачет, ведь живя своей холостяцкой жизнью он редко баловался изысками. Конни рассказывал какие-то невероятные истории из их совместных путешествий, а все вопросы, сидевшие в голове мужчины, отпали. Поначалу было непонятно, почему Николо не ревновал жену к её лучшему другу, которого она знает куда дольше, чем своего же мужа, однако их взаимоотношения были абсолютно замечательны в самом прекрасном смысле этого слова: полная гармония царила между всеми тремя, они были настоящей семьёй, хоть и состоящей, получается, из трех, а не двух человек. Саша ничуть не умерила свой пыл к еде, Конни так и остался немного глуповатым парнем с очень чистой душой. У Райнера от такой постоянности сердце и грелось, и разрывалось. Следующая встреча была с Жаном и Марко. Они, взрослые мужики, потащили его, такого же взрослого мужика, в какой-то неясный бар на какой-то непонятный концерт какой-то неизвестной группы. Кирштайны всегда любили концерты любого масштаба, от акустик на десять человек и до зверски огромных стадионов. Такова была их натура, а Жан даже жаловался, что на родине концерты все равно веселее, чем в Париже. Хотя, казалось бы! Париж - город шумный, явно там все замечательно с исполнителями, но Марко лишь кивнул, соглашаясь с мыслью, но добавил: - Там все по-другому. Просторный клуб был донельзя холодным, программа сегодня была весьма насыщена - много групп, каждая по паре песен. Экспериментальные штуки и невиданные жанры, некоторые мозгодробящие, но многие должны ломать и собирать душу по кусочкам из раза в раз. Райнер был не готов к эмоциям, но на это и был расчёт. Марко - проницательный, видел беды товарищей насквозь, отчего отношения всегда строил замечательные. Их брак - хороший тому пример. Но самой большой бедой человеческой головы в этом возрасте это даже не вечная усталость или печаль, а отсутствие эмоций вовсе. Состояние камня на дне Марианской впадины, когда до мозга не доходит ни света, ни грозных потоков воды. Да даже рыбы не общались бы с этим камнем, давайте будем честными. Райнер был как раз таким - скучным взрослым. Когда вокруг танцевала молодежь под прорывные биты, а он стоял в стороне, прижавшись к стене, думая, когда друзья натанцуются и можно будет уйти куда-то, где будет спокойнее, он признал, что он - скучный. Ещё в день ужина с семьёй Браусов (Конни с Сашей решили это за Николо, потому что взять фамилию жены, как они сказали - "прикольно". Райнер не мог понять, как "прикольно" может быть поводом взять новую фамилию, но промолчал) Райнер и Марко разговаривали по телефону, где Кирштайн поинтересовался о намерениях друга в сторону Гувера. В голосе читался неподдельный интерес, любопытство и некоторая тоска. - Да так.. ничего я не планирую. Не хочу ворошить потерянные контакты. - Почему же? Разве ты не скучаешь? Райнер молчит. Марко по ту сторону провода чувствует, как хмурится друг и усмехается. - Перестань, а то морщина будет между бровей, - Услышав удивлённый вздох Марко понял, что попал в точку, - Вы с Бертом- - Да, да, я знаю. Я знаю, что мы были близки, но я не помню его, понимаешь? Просто забыл. Двенадцать лет прошло с последней нашей встречи, я не готов. С вами и остальными я виделся на ваших свадьбах и на своей, потом ещё пару раз между делом, а о Бертольде я ничего не знаю с самого нашего выпуска. Я боюсь. - Так ты боишься или не хочешь? - Марко, закрыли тему. Хватит. Из-за этого парни были немного напряжены в компании друг друга, но Жан вытаскивал ситуацию, как, впрочем и всегда. В какой-то момент Кирштайны без церемоний потащили Райнера в самую толпу, к сцене, начав растанцовывать друга. - МЫ ЖЕ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ ПИЗДАТЫЙ ТАНЦОР, РАЙНЕР! ДАВАЙ С НАМИ, РАССЛАБЬСЯ! - НЕ МАТЕРИСЬ ТАК ГРОМКО! Марко ущипнул мужа за щеку, а тот закатил глаза. Браун что-то промямлил себе под нос. Даже орущих друзей было слышно едва ли, они стояли слева от достаточно большой сцены, как раз около колонки. Очень громко, так, что уши закладывает. Песня закончилась, подключился местный диджей, пока новая группа выходила на сцену. Люди в зале по большей части не смотрели на то, что творится с музыкантами, они просто танцевали и веселились, они здесь не ради музыки, а ради энергии. Райнер же был из тех, кто не мог дрыгаться без цели. Танец для него - о чувствах и смысле, а не глупом выплеске накопившегося. Музыка никуда не годилась, он покачивал головой, абсолютно незаинтересованный. Музыканты сменились*. Долгое вступление, парни продолжали пытаться вытянуть из загруженного друга хоть какое-то движение плечами или бёдрами, но что тело, что лицо его застыли в недовольном жесте. Молодая девушка начинает петь одинаковые строчки, вызывающие у Райнера внутренний смех.

- Надоел, надоел, надоел ты, Надоели, надоели, надоели вы все, Прошу, уходи, уходи, уходи, прошу, Уходи совсем!

Браун решил, что это не так и плохо, наконец улыбнувшись друзьям, которые вскинули брови от такой наглости, а затем во все горло рассмеялись. Наконец-то Райнер в себя приходит, так долго этого ждали! И, возможно, у них и был шанс развеселить его поначалу, но все рухнуло, когда на смену женского голоса пришел мужской. Глубокий, скрипучий, как будто неправильный, не от мира сего, но попадающий в ноты без ошибки. Он пронзил в самое сердце, и взгляд Райнера мгновенно устремился к сцене. Парни, открыв рты, тоже смотрели туда - словно призрака увидели. Они были в восторге, а Браун - в ужасе. Высокий, метра два ростом, в рубашке и шортах по колено, танцевал так же ломанно, пел, скрипя, ломал зал на две части. Люди были в восторге, не понимая ни слова - он пел на чистом русском, с идеальным произношением.

- Кто понял жизнь, тот не спешит И я остался не у дел Я сам собой по горло сыт Я сам себе надоел.

В песне было безумно много повторов, атмосфера была расслабленная, но не для Райнера. Его лицо показывало лишь страх и стыд, когда друзья обернулись к нему с улыбками восхищения, словно спросить "Ты тоже видишь его? Это не галюцинация?", Браун кусал щеки изнутри, ему было и жарко и холодно. Ему хотелось исчезнуть тут же, однако он не успел сбежать в соседнюю вселённую, почувствовав на себе взгляд двух зелёных глаз. Пристальный. Плоский, узкий до одной точки в пространстве. Не важно, что рядом были Жан и Марко, такие же знакомые лица, песня сменилась*, музыка стала куда активнее и безумнее, басы давили на мозги, Райнер все ещё был прямо под колонкой. Девушка кричала, люди прыгали и толкались. Зелёные глаза бегали, он танцевал, а затем резко вернулся, одним взглядом обличая натуру Брауна, подлую, как сама смерть, забывшую. Как будто они оба не понимали, чего не избежать, а Райнер предпочёл бы оглохнуть и ослепнуть, лишь бы иметь оправдание продолжать жить в неведении. Он так зол, он в ярости. Он отдаёт энергию на сцене, но то и дело возвращает глаза на место, принадлежащее им сейчас. Браун понимал, что проебался, господь, как же он проебался. Зачем он согласился на встречу выпускников? Зачем пошёл сюда? Почему всё пытается разрушить его спокойную жизнь, почему он видит прямо перед собой Бертольда Гувера, уничтожающего его нутро своими глазами и губами, на русском он звучит так, словно отчитывает каждым словом, так чётко отчеканивает текстом. Откуда он вообще так хорошо умеет петь на русском? Браун пребывает в ступоре до конца их выступления, обливается потом и дрожит, словно лихорадкой охваченный. В момент выхода новой группы понимает, что не имеет права оставаться здесь дольше, хватает Марко под локоть и выводит с собой из клуба, пока Жан теряется где-то в толпе. Воздух морозный. Холодный клуб более напоминал печь после надышавших и натанцевавших пьяных голов в нем, а Марко крепко обнимает Райнера, который все никак не может вернуться к человеческому ритму дыхания после увиденного. - Ты ведь знал? Ты ведь знал, что он здесь будет? - Браун хватает друга за плечи и смотрит в глаза, пугающим железом в них прожигая Кирштайна, - Нахуя вы меня сюда притащили? Я же сказал, что вопрос закрыт. - Я... я не знал, Райнер, честное слово! Это случайность, никто же не знает, где вообще жил Берт! Откуда мне знать! Браун отпускает его и трёт глаза. Он думает о взгляде Бертольда и в который раз осознает, что он сам, будучи когда-то дорогим другом и надёжным товарищем, он сам оказался мерзким предателем, каких ещё поискать надо. - Надо забрать Жана и пойти по домам. С меня хватит, это слишком. Марко думает, что друг драматизирует. Он уходит в клуб, чтобы забрать мужа, а Райнер закуривает, когда к нему на мороз выбегает огромная фигура в пальто и цветастых шортах по колени. Сложно было догадаться, что оставаться в одном месте - прямая дорога к встрече. Сложно было подумать, что он не решит пересечься. И уж как сложно было вообразить, что первая их встреча спустя столько лет будет не с радостью, а с горечью и страхом получить по лицу за мерзкое поведение. Было бы глупо пытаться убежать - у Берта ноги длинные. А ещё руки загребущие. Он хватает Райнера и поднимает над землёй на пару десятков сантиметров, лицо озаряет улыбка во все кривые зубы, дурацкая кепка падает с головы на снег, а Райнер ещё больше напуган, чем был бы, если бы получил по лицу. Какого хуя. - Ты почему меня не ударил? - Ты почему не танцевал? Тишина. Берт опускает давнего друга на землю и в его взгляде нет ни злобы, ни ненависти, а лишь широкие зрачки. Алые щеки, улыбка, Райнер замерз тоже, но вроде как не отморозил мозги. Гувер забирает сигарету и тушит её о стену рядом, а потом суёт бычок в карман пальто. Райнер не возражает, но все таки подаёт голос. - А это ещё зачем? - У тебя усы и зубы пожелтеют, если будешь курить. Это большая плата. Снова тишина. Очевидно, что им есть о чем поговорить. Очевидно, что Бертольд намеренно ждёт первого шага. Очевидно, что Райнер очень сильно соскучился. - Надо не так. Гувер смеётся на такую смелость и подходит ближе, обнимая друга в этот раз крепко и нежно. Кладёт голову на чужое плечо и чувствует, как теперь и Райнер обхватывает его руками. Сердце бьётся где-то в горле, а ему словно не тридцать лет, а в два раза меньше как минимум. - Мне очень жаль. - Всё случилось так, как должно было. Я поздороваюсь с Марко и Жаном, а ты поедешь со мной. Райнер не имеет права отказывать. Однако они все ещё по-дурацки стоят и обнимаются, Райнер даже улыбнулся. Взрослые люди ведь, черт дери эту взрослость, а как дети малые. Гувер не спешит к остальным, наслаждается моментом и смотрит на падающий вокруг снег. Вокруг темно и хорошо. И слышно как бьётся сердце Райнера, он все ещё напуган, Бертольд это знает, его страх даже музыка, не так уж и сильно слышная на улице, не перебивает. Смешной и совсем не скучный. ***       Они решили, что лучше поговорить дома. Оказалось, что Бертольд остановился в какой-то съёмной комнатушке, поэтому Райнер просто не имел права не пригласить его к себе. - Окей, тогда ты.. давай ты в магазин, а я немного приберусь, - Браун, если честно, очень сумбурно радостный. Он глупо улыбается, а Гувер ничем не лучше, - Я не долго. - А я долго. Чтобы тебе точно времени хватило. И не соврал ведь. Бертольда не было, наверное, минут сорок. Для похода в продуктовый у дома этого более, чем достаточно, можно было бы начать волноваться, но с улицы послышалось громкое "РАЙНЕР!", а в окно прилетел снежок, отчего Браун уронил и разбил чашку. На лице читалась печаль от большой потери замечательной кружки, у неё отбилась ручка и теперь она ни на что не годится. Однако нужно было впустить друга, а не горевать по посуде, поэтому, только высунувшись из окна и чуть ли не получив ещё одним залпом прямо в лицо, Браун, хмурясь, смотрел на Берта с большой авоськой чего попало из магазина. - ТЫ МНЕ НОМЕР КВАРТИРЫ НЕ СКАЗАЛ! Бертольд замахивается и попадает в Райнера снегом. Браун вытирает лицо и смотрит с недоверием, поведение - глупое, что вообще на него нашло? - Я живу на первом этаже, - Райнер подпирает рукой голову, смотря на подошедшего ближе Бертольда, - Ты правда сорок минут не мог попасть в квартиру? - Тридцать пять. Пять минут я потратил на магазин. - А снегом я за что получил? - За вредность. Браун закрывает окно и открывает дверь для гостя. Гувер отряхивается от снега, отдаёт покупки и, раздевшись и пройдя на кухню, тут же замечает битую кружку. - А, это.. извини, не успел убрать. Сейчас выкину. - Ты чего, какой выкину! - Кидается Берт к кружке и собирает две её части. Ему повезло - она сломалась без лишней крошки и страшных осколков, - Тащи клей и краску. Хотя, краску я сам потом куплю. Короче, где у тебя тут клей! - Ты чего, я новую куплю, зачем ты так мелочишься? Выкинь её, да и дело с концом! Лицо брюнета исполняет невозможный подъем бровей и открытие рта, как будто Райнер сейчас проклял всю его семью в двадцатом поколении, а не предложил выкинуть чашку. Тот хмурится и оставляет осколки на столешнице, подходит к Райнеру и тыкает того пальцем в грудь. - Эта кружка пострадала от того, как я тридцать минут лепил снеговика, а ты получил снежком в лицо. Правда хочешь такую память выкинуть? Это же восторг! - С чего ты взял, что она разбилась сейчас? - Интуиция. - Ладно. Браун решил не спорить. Принёс клей, а пока скучный и взрослый готовил ужин, молодой и странный устроил кружок очумелых ручек, склеивая детали как какой-то паззл. Из двух частей, правда, но паззл. Сказал, что потом покрасит место склейки в какой нибудь жёлтый или розовый, а может быть серебряный, а Браун подумал, что это странные сочетания цветов для взрослого мужика. Да и поведение тоже у него странное. Бертольд всегда был замкнутым и тихим, а теперь он громкий и постоянно улыбается. Может, он под чем-то? Его не было так долго, откуда Райнер вообще может знать, что быть рядом - безопасно? Гувер казался совсем другим человеком, от прежнего него ничего не осталось толком, но они даже не поговорили. Быстрые выводы для самого себя - глупо, но это о характере белобрысого мужчины, который сел за стол с двумя тарелками густого супа. В характере Бертольда же было говорить наедине много и слушать внимательно, потому что Браун никогда не отличался огромной болтливостью. Так что молчанье - серебро, а разговор с Райнером - золото. Разговоры ни о чем. Весёлые, безусловно, но в воздухе витало напряжение до самого конца ужина. Они завалились на диван, Бертольд своими длинными ногами занимал ну очень его большую часть, что Райнеру пришлось сесть с краю, только сейчас расслабив галстук. Очевидно, что Гуверу было спокойно. Он смотрел на Брауна очень много и долго, ровно так же происходило и в ответ, но реже - пока тот, якобы, не видит. - Ты вырос. - Два метра ровно, представляешь? Я в некоторых местах даже о дверной проем бьюсь. - Где ты был все это время? - Райнер достаёт самый волнующий его вопрос и обнимает себя за руки, - Двенадцать лет прошло. Бертольд, до того развалившийся на диване, словно он у себя дома, выпрямился и повернулся к другу лицом. Он смотрел на свои руки, жуя язык, словно пытаясь подобрать слова. - Не поступил в универ и уехал в Россию. Он явно не собирался говорить загадками. - Группу основал, сестру себе нашёл. Ну, может, видел её на концерте. Мы с ней песни пишем, - Гувер пожимает плечами, - Работал много где, учиться пытался, чуть ли не помер пару раз. Смотри! Бертольд бесцеремонно поднимает подол рубашки и показывает старый шрам. Берет Райнера за руку и даёт потрогать, чтобы проверил, настоящий ли. У него очень горячая кожа, отметил про себя Браун и тряхнул головой. - С ножом напали, прикинь? Сестра потом так испугалась, но все в порядке, меня вселенная хранит. Тысячу лет точно проживу. - Ты так спокойно об этом говоришь, - Райнер в смятении. Россия, группа, сестра какая-то ещё.. Они ведь даже не похожи! Блондинка с голубыми глазами, а он весь темненький и зеленоглазый. Так ещё и длинный, как грузовой поезд, а она самая обычная, только немного с мышцами. В голове не укладывается, - Ты как будто другой человек. - Я такой же, потому что не вырос. А ты, - Он снова тычет пальцем другу в грудь, - А ты другой, потому что позврослел. Тебе это не к лицу. Как твоя жизнь сейчас, друг? Райнер встаёт, достаёт бутылку коньяка и наливает, на спрашивая о желании собеседника. Бертольд весело закидывает ноги на подлокотник дивана, спиной приложившись к другу, они чокаются. - Я все понял, рассказывай. А рассказывать, собственно, было нечего. Райнер подряд пересказал историю своей скучной жизни, а с каждой секундой откровения понимал, как печально обстоят дела. Бертольд рассказывал свою, расплылся по коленям друга, они оба пьянели и болтали безумолку, смеялись и плакали тоже. Истории перемешивались и словно ничего не происходило все эти годы, и словно они прожили в миллиарде параллельных вселенных, в каждой из которых так или иначе вернулись бы к их дружбе. В России зимой не так холодно, как говорят. В офисах нельзя носить пижамы, а на концертах - можно. Брак можно заключить, даже если не любишь невесту. Песни без любви петь очень очень сложно. Воспитывать детей можно в разводе, а построить танец без соучастия не получится. Очень смешные и очень пьяные они подружились за один вечер после двенадцати лет разлуки, потому что люди меняются, а это нормально. Чем больше они говорили, тем больше Райнер видел, как все тем же и совсем другим оказался Бертольд. Он все ещё стеснялся говорить на некоторые темы, краснел безумно, зато мог спокойно смотреть в глаза и улыбался чаще, чем когда либо. Райнер все ещё любил слушать больше, чем говорить, но если уж и доходило до болтовни, то поддерживал беседу с огнём в глазах и кучей мыслей в голове. На душе стало спокойно, пока там горел пожар. Райнер не боялся Бертольда, а Бертольд не пугал Райнера. Просто есть некоторые перемены, которым не стоит противиться, которые придут и все равно сломают уклад жизни, такой привычный и пресный. - Ты об этом пожалеешь, - Бертольд поёт свою песню, укрывая отключившегося на диване Райнера одеялом, - Но тебе понравится. И, улыбаясь, на рассвете уходит за серебряной краской. ***       Умные поступки - для умных людей. Райнер был не глуп, но и гением его назвать не поворачивался язык. Пить пол ночи, когда тебе на работу - к плохому рабочему дню. - Примета есть такая. Бертольд готовит завтрак, он бодр и свеж, а вот Браун мучается от похмелья. Друг подсовывает таблетку от головы и стакан воды, лекарство и содержимое стакана тут же пропадают во рту. Горькая таблетка, какой кошмар, головная боль - ещё больше огорчает. - Никогда такой не слыхал, - С уже набитым ртом отвечает Браун, то и дело поглядывая на бодрого товарища. Излучаемое им солнце даже раздражало, каким образом так случилось, что Бертольд более физически стойкий, уму непостижимо, - А что ты сегодня будешь делать? Бертольд посмотрел на склеенную кружку. - Память спасать. - Это минут пять. - Тридцать, если лепить снеговика, - Улыбается, - Я спать в твоей кровати буду. Какая вопиющая наглость! Ему это позволительно, потому что Райнер пожимает плечами и понимает, что к нынешней ситуации ему все-таки нужно будет привыкнуть. Несмотря на ночные откровения (детали о разговорах которых остаются только между участниками разговоров) Браун только пьяным был готов принять перемены так просто. На трезвую больную голову их связь казалась не более, чем ночным бредом и внезапно всплывшей памятью, которая пьянила не хуже коньяка, а разум затуманивала мама не горюй. - Ты хочешь остаться у меня, пока ты в городе? Гувер выглядел удивлённым, немного непонятным. Криво улыбнулся и сел за стол, хотя до этого почему-то ел стоя. Ладно, у душевно русских свои причуды, если он захочет сидеть на полу в метро или есть стоя за столом, то никто не должен его отвлекать. Себе дороже. - У меня дом есть. Браун изгибает правую бровь. - Ладно. - Только я на кровати буду спать, я на твой диван в полный рост не влезаю. - Тогда ты будешь спать на полу, - Усмехается Райнер своей доброте, - Там места точно хватит. А у меня спина больная. - Ты проснёшься без спины, я тебя защекочу. - Напугал. Иди спи. Бертольд проводил друга на работу и заснул на диване, в последствии оказавшись на полу с закинутыми на кофейный столик ногами и рукой, покоящейся под креслом. - Я же говорил, - Шепчет вернувшийся с работы Райнер, пытаясь поднять друга с пола, но претерпевая крах из-за чужих габаритов и чуть ли не падая на стеклянный стол, - Ты мне весь дом разрушишь. Сонный Бертольд давит на чужие руки, ноги и заставляет лечь на пол вместе с собой. - Доброе утро. - Сейчас часов восемь вечера. - Спокойной ночи. К этому можно привыкнуть. Райнер спит на полу с рукой Бертольда прямо поперёк его лица. Это к снегопаду. ***       Каким-то невообразимым образом прошёл месяц. Вопрос "каким же это образом?" оставался закрытым, потому что было достаточно просто привыкнуть к Бертольду, который жил весь этот месяц у Райнера. Это уже было чем-то настолько обыденным, что вопросы о возвращении Бертла домой не появлялись, честно сказать, Брауну даже начала нравиться эта ситуация. Они породнились ещё в ту ночь, а со временем поняли, что им действительно комфортно жить вместе. Они дополняли быт друг друга, жили душа в душу и ни разу не поссорились и, прямо говоря, не собирались. Райнер проникся и перестал бояться, а Бертольд был благодарен. Гувер поначалу просто сидел дома, убирался, готовил, без разрешения переставлял мебель. Вкус у него был отменный, так что возражений не было даже в тот момент, когда пульт от телевизора перекрасили в серебряный орнамент. - С него же краска слезет. - Когда слезет, тогда и поговорим. Резонно. С Бертольдом вообще не было смысла спорить, по какой-то причине он всегда знал ответ заранее, слушал и чужую точку зрения, но скорее переубеждал Брауна, чем соглашался сам. Возможно, в этом и была главная странность и загвоздка - в каком-то смысле Бертольд стал мудрее сотни стариков и десятерых детей вместе взятых. Такое умозаключение заставило мужчину ни то гордиться собой, ни то смущаться, но главное и очевидное было то, что ему приятно. А этого, впрочем, без дальнейших разборок было достаточно. Гувер часто уходил гулять на целые дни, иногда не возвращался и ночью, но уверял, что с этим можно жить. Он почти никогда не говорил слово "нормально", словно намеренно игнорировал его, поэтому Браун постепенно тоже лишался слов из лексикона, а взамен преобретал кучу восклицательных конструкций, безмерно радостных, что самому тошно становилось. Однажды, спустя уже не один, а пару месяцев их сожительства, среди ночи Бертольд безумно напугал Райнера, когда напрыгнул на кровать, весь в краске и растрепанный, словно какое-то жуткое чудовище. Выбора не было, пришлось собираться в лес. Водить машину, будучи вусмерть сонным - отвратительная идея. - Такой приметы нет, кстати. - У тебя разве есть проблемы с выдумками? Бертольд щёлкнул пальцами, а затем заорал на всю машину, отчего Браун думал, что взорвётся заживо или свалится вместе с машиной в овраг, а Бертл останется как ни в чем ни бывало в этой конкретной точке пространства. Они остановились у совсем неприметного съезда, Гувер тут же выскочил из машины и побежал вдоль дороги. Жуткая слякоть, сейчас начало весны, все вокруг тает и превращается в мерзкую жижу. Браун шёл аккуратно, обходя все лужи и стараясь не испачкаться, Бертольд шёл прямо, напролом к большому дубу, залез на толстую ветку и свесил эти свои длинные ноги. Кинул в Брауна веточкой, полез выше, из кармана куртки достал блокнот и ручку - принялся писать. В последние дни он окунулся во вдохновение, постоянно что-то писал, зарисовывал и вытанцовывал. У него все ещё не получалось заставить друга плясать вместе с ним, но Райнера радовала картина весёлого человека в доме, а этого тоже было вполне достаточно. Минут тридцать прошло. Приходилось караулить, потому что в лесу легко потеряться. Холодно и мокро, а Бертольду все ни по чем. Противно, раньше бы стал спорить, а сейчас словно самому не хочется человека от музы отвлекать. Кто знает, может, он сейчас песню следующего века пишет, но не то чтобы лично Гувера это волновало. Рука просто шла, мысли катились - запах сырого дуба и текстура грязи. Бертольд закончил, начал слезать с насиженной ветки и упал. - Вот дела, - Райнер зашивает чужие джинсы. Бертольд приучил давать вещам новую жизнь, что стало хорошей привычкой и сильно экономило деньги. Брауну всегда было легче просто купить поломку, чем пытаться что-то исправить, но и старую собаку при должном внимании можно научить новым трюкам, - Ну, ты хотя бы не расшибся. Бертольд сидит и смотрит на разбитую коленку и локоть. Он спит по-дурацки и падает точно так же, поэтому приземлился именно на сгибы. Райнер - как мама. Подул на ранки, замотал красивым пластырем. Гувер попросил поцеловать в болячку и получил под ребра пальцем. Заслужил. - А раньше ты бы за джинсы наругал. - А раньше ты бы на дерево не полез. - Я стихи писал. Хочешь послушать? Они оба тут же оживились. Бертольд был доволен собой, а Райнер был в предвкушении, ведь по какой-то причине друг никогда не делился стихами. Он пел готовые песни иногда, включал записи, чтобы потанцевать, но сырые стихи не трогал. - Только если в коленку поцелуешь. Бертольд хитрый. Верил, что так заживёт быстрее и болеть не будет, а это - достойная плата за стихи. - Ни за что на свете. - Значит должен будешь! И начинает читать. Очень много, где-то отрывки, а где-то целые произведения. Так проходит, кажется, целая ночь, а может быть минут пять. В каких-то местах Бертл напевает на лад будущей песни, где-то строго читает, не давая себе и мускулом лишним шевельнуть. Райнер не перебивал, слушал внимательно, и глазами, и ушами поглощал все, что ему было дано. - Вот это.. сегодня дописал. Очень нравится. Я спою. Интонация непонятная. То ли спрашивает, то ли перед фактом ставит - перебивать все равно не стоит. Кивка хватит, чтобы Бертольд зарылся в телефон в поисках пробного инструментал. Песня, как и всегда, на русском, поэтому в Райнера летит тетрадка с переводом. Песня непонятная*. То ли весёлая, то ли тяжёлая, но заводная. Под песни Бертольда бы только танцевать, но это разговор не для сегодняшнего вечера и не для завтрашнего. Лучше бы его подальше отложить, но как говорил Гувер "времени у нас миллионы лет впереди, мы с тобой ещё потанцуем". Райнер не был так уверен в своём бессмертии, но когда Бертольд пел на повторе одними и теми же словами, легко было поверить, что он точно проживёт далеко не одну тысячу лет. Возможно, две. Честно, Райнер перевода не читал. Хотелось потом узнать, но зацепил и понял он одну фразу точно. - Ты - моё все. И что-то ещё после этого, начинающиеся на "и даже". Но примерно в тот момент Бертольд начал петь, а текст перестал привлекать внимание. Интересное звучание, Райнер раньше не ценил электронную музыку, но с ним понял, что не стоит заведомо не любить что-то "просто потому что". Лучше вообще изначально ко всему относиться положительно, а потом, если и найдутся плохие стороны, бросить без ненависти, а пожелать удачной дороги и счастливой жизни. Будь то человек тебе не подходящий или же жанр музыки. Берт танцует ломано, как будто он робот какой-то, то и дело скользит в носках и хватается за сердце, но выглядит поглощенным процессом и довольным. Райнер тоже был доволен - смотрел и наслаждался, потому что даже с больной коленкой друг вытанцовывал душу. - И как тебе? - Как ты её назвал? - Хрипло подал голос долгое время молчавший Райнер. - Тысяча девятьсот девяносто девять. Ну и как тебе? По Брауну было видно. Он искренне восторгался чужими созданиями, каждое потрясало до глубины души. Ещё бы знал он русский воспринималось бы куда лучше, но и так замечательно. У них правда много времени, чтобы Райнер научился и говорить, и петь и что угодно делать на русском, что вообще только можно на этом языке делать. - Я вижу, - Бертольд смеётся. Ему не нужно словами объяснять, потому что Райнер сам садится на пол около ног друга и целует его в разбитую коленку, - Теперь не болит! - Ещё бы оно болело! - Райнер тоже смеётся. Редко, но метко, - У меня дочка шести лет, я мастер в этом деле. С тобой просто делиться не хотел. - Но зацепило ведь, да? - Гувер был прямолинеен. Потянул друга на диван и лёг поперек чужих коленок - тоже уже как традиция. Никто не жалуется, - Я о тебе пишу часто. Ты сам-то понял? Гувер был очень прямолинеен, потому что Райнер не понял. У взрослого мужика была отвратительно низкая оценка себя как личности. - Та, где "ни на что я не гожусь"? - Та, где "моложе, чем сегодня мы уже не будем"*. - Я не боюсь смерти, я не согласен. - Не боишься, потому что "у нас есть всё, чтобы жить вечно"*, - Поймал его Бертольд, - Но моложе мы точно не становимся. Хотя, если живёшь вечно, то можешь ли ты когда-то стать старше, как думаешь? - Не думаю. - Вот и продолжай в том же духе. Переворачивается на бок. Вздыхает, кладёт руку на чужую коленку, почти себе под голову, а потом выводит пальцем какие-то круги по коленной чашечке. У Гувера немного отросли ногти, а на коленке Райнера короткие белые волосы. Становится щекотно и смешно. Браун тоже начинает выводить круги, но вдоль чужих позвонков. Снизу слышится тихий смех. - Мне нравится вот так, - Берт успокаивается и закрывает глаза, - Ты мне родной. - Как сестра? - И даже чуть больше. Когда Райнер целовал чужое жуткое ранение он думал о том, что вот бы поцеловал кто-нибудь его сердце. Бертольд думал о том, что Райнер делает успехи. Становится живее, меняется, только вот сам этого не чувствует. Они вообще редко говорят о его эмоциях, несмотря на то, что за эту пару месяцев сблизились очень сильно. Рассказывали тайны, сплетни, мелкие пакости и действительно стали отличными друзьями. Словно не было в их отношениях перерыва в треть жизни. Такое бывает. - Ты улыбаться чаще стал, я так рад за тебя, - Переворачивается Бертольд и смотрит на друга снизу вверх. Очень смешной ракурс выходит, - У тебя на душе не спокойно и печали очень много. Откуда в этой груди такое сердце? Браун хмурится и хочет встать, но Гувер ползёт чуть выше и выходит так, что он уже всей спиной лежит поперёк чужих ног, головой устроившись на подушке дивана. Выбраться точно не получится. - Решил в наступление пойти? Ты так себе вояка. - У тебя выбора нет, ты же меня знаешь. Всё уши прожужжу. - Все уши прожужжишь. - Почему ты стал таким? - Позврослел, ты же знаешь. - Тебе это не к лицу, мы же решили. - Мы - громко сказано. Ты пока единственный здесь, кто согласился на бессмертие. - Я буду жить вечно, а ты - часть меня. Пока я буду помнить про тебя, ты не умрёшь. - А если бы я забыл тебя? - Я бы умер. Их руки сцепляются в крепкий замок. Грубыми подушечками пальцев Браун очерчивает костяшки, родинки и морщинки. Живой. И прямо тут. Зачем же так врать? - Но ты же здесь. Как удар ножом по сердцу для обоих. Волна стыда и волна печали, словно мир рушится. Бертольд садится рядом на диване, Райнер может идти туда, куда хотел, но никуда он не денется. Гувер все ещё прямолинейный, он кладёт руку на чужой подбородок и обводит пальцем шрам на нижней его части. Потом берет руку друга и кладёт уже на свой, давая ощупать точно такой же шрамик, совсем маленький и не заметный, но идентичный. - Мы с тобой кровью связаны. Когда с качели упали. Никуда я от тебя не денусь, где бы я ни оказался. На Луне, в лесу или дома - всё всегда на месте. - Только не пропадай больше. Я тебя прошу. - Меня не надо просить, - Бертольд ухом прижимается к родной груди и слушает, как страшно бьётся сердце, - Только разреши мне остаться. ***       Они жили вместе уже несколько месяцев. Наверное, четыре или пять, но никто не вёл точный счёт. Май, близится лето. Бертольд накупил всякой красоты в дом, жить в нем становилось все приятнее и радостнее. Сам Браун расцвел, знакомые списывали на весну, родственники на подружку, дочка на магию. Бертл был согласен с вариантом Софи-Мишель, потому что сам себя больше всего ассоциировал не с подружкой или весной, а именно с магией. Софи и Бертл вообще стали отличными друзьями. Когда Браун и Гувер решили, что лучше им оставаться рядом, разделив быт и кров, а также оплату за квартиру, Райнер понял, что каждый раз выгонять Бертольда из дома, чтобы не пришлось знакомить дочку с ним - плохой вариант. Да и друг уже наслышан о дочери, был готов дружиться и стать дядюшкой Бертом. Ну, или не Бертом, зависит, сможет ли девочка правильно произнести его имя. Душа трепетала. Внутри жило тепло и покой впервые за долгие годы. Было много разговоров, но старые вопросы все ещё иногда гложили изнутри. Бертольд видел это, успокаивал. Чувствовал чужие ощущения так, словно сам такой же был, что, возможно, чистая правда. - Это хорошо, что все так, - Бертольд уложил Софи спать и вернулся в зал, где отдыхал от насыщенного на приключения дня Райнер. Один ребёнок - хорошо. Но когда их двое, а один из них ещё и взрослый мужик - ещё лучше. Сложнее, но веселее во столько же раз, во сколько им всем лет вместе взятых, - И весело, и грустно. Ты уже куда лучше, чем был, я вижу. Глаза светятся и кожа чище стала. - Хотя сладкого я ем больше. Пожимает плечами. Словно не из-за него в доме теперь всегда есть конфеты. Никто все ещё не жалуется. Бертольд подходит к дивану сзади и мнет чужие плечи, давит пальцами забитые мышцы, а Райнер закатывает глаза от удовольствия и легко выдыхает. У Берта очень сильные руки. - Мне нравится, - Браун вздыхает и наклоняет голову вперёд, чтобы пустить к шее, - Когда вот так. Ты волшебник. - Это точно, - Смеётся, дурак, - Не хочешь снова в зал ходить? - Ты мне и так жизнь перевернул, куда мне ещё в зал. - Ленивый ты. - Возможно. На самом деле изменилось многое. Дом был не пустым и холодным, а полным души. Одинокие вечера теперь проходили в разговорах и комфортной тишине, с замечательной стряпней и, наконец-то, хорошим кино, а не телевизорным шлаком. Райнер почувствовал, каково это - быть любимым. И понял, каково это - любить. Браун поднимает голову и смотрит прямо в глаза. Очень нежно, благодарно. Доверяет. - Ты так ворвался в мою жизнь. Я сначала не хотел этого, а теперь боюсь, что было бы, отвергни я тебя. - Я бы ушёл. Не стал бы навязываться. Но скучал бы безмерно, - Берт трёт свои руки. Массаж - тяжёлое дело, но результат всегда стоит стараний, - Ты моё золото. - Перестань, я не настолько хорош. - Если говорить про нашу встречу, то я поэтому на сцене такой злой был. Увидел, что ты не танцуешь и понял, что ты пропал. Надо спасать. Я тебе был нужен и ты мне тоже, я так рад, что ты не отверг меня. Мне с тобой хорошо. Бертольд добрый. Добрый и очень хороший. У него широкая и чистая душа, он смотрит в будущее с радостью, тогда как Райнер все ещё падает в грех уныния. Грустить нормально, но в нем этого было слишком много. Так много, что жрало душу, словно чудище страшное, словно не хотелось этому монстру давать своему хозяину жить, как человек. Возможно, это тоже было нормально, но Браун не сильно разбирался в эмоциях. Он старался изо всех сил, но все ещё плакал и курил, а Бертольд ему не запрещал. Обнимал крепко, гладил по загривку и молчал, потому что печали нужно время и пространство. Он правда очень добрый. - Я рад, что ты рядом. Я забыл ведь тебя когда-то, а когда вспомнил, то вот он ты. Сразу же. Живой и весёлый, - Роняет слезу Райнер и трёт щеку ладонью, - Может быть ты прав, что когда я забыл о тебе - ты исчез? А тут снова появился, ведь я вспомнил. И если снова забуду, согрешу, то тебя не будет уже навсегда. - Навсегда не существует, - Бертольд садится на диван рядом и берет за руку. Они вообще очень много друг друга касаются, слишком дорого, чтобы отказаться, - Есть только нынешнее мгновение, которое надо прожить на максимум. Сделать то, чего душа просит, прыгнуть в чувство и купить уже наконец-то ту дурацкую кружку. Навсегда не существует, потому что этот момент - вечность, нам из него не выбраться. Мы будем в другом месте через пятнадцать минут, на кухне, например, но то, как я тебя держу за руку навсегда отпечатается во вселенной. А значит я всегда буду рядом с тобой, где бы я ни был и кем бы я ни стал. Будь то божьей коровкой или звёздной пылью, ромашкой или камнем на дне океана. Ты будешь травинкой, сатурном, пчелой или рыбкой, а я всегда буду тебя любить. Я тебя очень люблю, ты же знаешь об этом? Ты безмерно ценный, слишком сильно себя не любишь, поэтому мне не поверишь, а я все равно буду рядом. И Софи будет рядом. И Хистория с Имир. Ты думаешь, что ты тяжёлый груз и ты мешок проблем, а я знаю, что ты всегда кем-то любим. И мы с тобой одной крови, и никогда это не изменится. Райнер рыдает. Слушает каждое слово, краснеет, задыхается в слезах и соплях. Приникает к чужой груди и пачкает футболку, но никто не жалеет ни сил, ни одежды. Не жалко. Они будут жить вечно, перерождаясь в диковинных существ, а все равно будут рядом. Плакать на диване или сгорать под взрывом вулкана, смотреть на ядерный гриб или рыть кротами землю. Когда тебе суждено жить вечно, то ты не уделяешь внимания грязной футболке. Когда тебе суждено однажды умереть, родиться в новом мире и начать сначала, когда тебе суждено не проснуться однажды тем же, стать птицей вольной или тяжёлым бегемотом, то важным становится каждая твоя мимолетная жизнь. Каждую нужно провести с умом. Каждую нужно наградить любовью и теплом. Каждую нужно уметь жить, а не ждать так долго, чтобы забыть, чего ты вообще ждал. - Жизнь ведь это не работа, это карнавал, да? - Ты быстро учишься. Само существование Бертольда - поцелуй в сердце. Оно болит, но лечится быстрее. Софи-Мишель просыпается на рыдания отца. Прибегает из спальни, смотрит на все это, задаётся лишь одним очевидным вопросом, а ещё зевает во весь рот. - Бел, ты зачем папу расстроил? Накажу! Нельзя его так! Он добрый! Мужчины тут же отвлекаются и начинают добро смеяться. Мишель тянет их своими маленькими ручками спать, укладывается на кровать посерединке. Райнер прижимает к себе дочку, та устраивается на его мягкой груди, Бертольд обнимает их обоих своими длинными руками. - Сказку! - Это твое наказание за то, что Бертл меня расстроил? - ДА! Без сказки спать не буду. И тут же засыпает. Бертольд целует девочку в макушку, как свою собственную дочь, и отключается следующим. Райнер смотрит на двух своих сокровищ и не может понять, когда он стал таким счастливым. Возможно, он даже не спорит сам с собой о том, заслужил ли он такое богатство. Заслужил. В судьбе так заложено. ***       Райнер редко говорит о своих чувствах. Редко, потому что сам порой не понимает их, не может принять или хотя бы осознать их природы, а оттого и говорить не о чем. Это было в порядке вещей, но нужно было его разговорить, чтобы жить было лучше, а с этим потихоньку начали справляться все. Жан и Марко приехали в июне. Пригласили Райнера на ужин, а узнав, что они так хорошо общаются с Бертольдом, то и его тоже. Как-то сложилось, что мужчины редко выбирались в компании, максимум - с Хисторией и Имир, когда гуляли с Мишкой. Может, встречались один раз и с другими ребятами, но ничего особенного те встречи не приносили. За ужином Бертольд говорил меньше, чем обычно. Как Браун и предполагал, некоторые вещи не меняются - в компаниях Гувер все ещё стеснялся, но все равно держался увереннее, чем прежде. Он большой молодец. Жан был привычно громким, иногда случайно перебивал, поэтому важно было держать зрительный контакт с Бертом - чтобы он понимал, что его слушают, что его слова не останутся без внимания. Он был благодарен всей широкой своей душой. В какой-то момент Бертольд отошёл, Райнер проводил его взглядом, а когда вернулся всем своим вниманием к ребятам, улыбаясь мягко, опешил. С чего бы им так пялиться? - Что между вами, ребят? Жан получает щипок в бок, потому что кто вообще говорит так прямо! Грубиян! - Извини, Райнер, но правда интересно. Когда вы так сблизились? - Марко с его бровями домиком вызывал улыбку, - Не говори, если не хочешь, все в порядке. - После того концерта мы поехали ко мне и вышло так, - Райнер сам задумался о забавности их ситуации, - Короче, он просто остался жить со мной. Не знаю, это решение само как-то образовалось. Он работает над музыкой и то и дело уезжает записывать новые штуки, кажется, ему хорошо. Мне этого достаточно. Кирштайны какое-то время обрабатывают информацию. Жан улыбается широко, а Марко - мягко и скромно. Они оба рады слышать хорошие новости, просто немного по разному. - По тебе видно, что достаточно. Давно тебя таким живым не видели. - С Бертлом очень много радости. Да и жить не одному приятно, так ещё и с дочкой они подружились. - Короче по всем фронтам он тебе подходит, - Со спокойствием в голосе произносит Марко и кладёт голову мужу на плечо, - Мы очень рады за тебя. - Ты себе родственную душу нашёл, - Жан не оставляет партнёра без внимания и целует того в макушку. Марко хихикает, - Или он сам тебя нашёл. В любом случае, некоторым людям суждено быть рядом, поэтому хорошо, что все так сложилось. Вы друг другу помогаете расти и быть счастливыми, а это главное. Райнер никогда не думал о своём влиянии на Бертольда. Неужели не только Браун изменился, но ещё и друг стал другим? Казалось, что разница с прошлым и настоящим и так слишком большая, куда ещё меняться, однако душевно человек претерпевает перемены постоянно. Должно быть, так вещи и устроены, так и надо. Но Бертольд был счастлив и полон любви, а значит жизнь его складывается правильно. Гувер возвращается, вечер продолжает плавно течь. Было хорошо и спокойно. Если сравнить с первой в этому году встречей их всех и нынешней, то разница становится необъятной. Изменения были хорошими. Когда они ехали домой, Берт покоил руку на коленке водителя, то и дело улыбаясь ему, видя реакцию только боковым зрением. Браун же немного смущался, но оставался доволен ситуацией. Кирштайны дали ему слишком много пищи для размышлений, поэтому в ближайшие дни он точно уйдёт в подвалы своих чувств, чтобы понять, что с ним творится. Это походит на сумасшествие, но даже если он сойдёт с ума, то он все равно будет счастлив. Это его устраивало. ***       Бертольд никогда не давил. Всегда давал время самостоятельно дойти до какой-то мысли, обработать, попробовать и принять. Давал сам пищу для мозга, иногда готовые мысли, но не заставлял их ни принимать, ни отказываться. Ровно так же и заметив чужие сомнения, он не стал давить и мешать - пусть думает. Главное, чтобы слишком в себя не ушёл. Не хватало им ещё этого. Тихий вечер. Кино в спальне, Берт лежит на чужих ногах, пока Райнер напряжённо смотрит в экран телевизора. Внимание не получается сфокусировать, мыслей слишком много. Очень много чувств, из-за друзей Райнеру стало сложнее воспринимать их контакт как что-то сугубо платоническое. Возможно, оно всегда было немного за гранью, это даже, можно сказать, факт, но Браун упорно не мог или не хотел этого видеть. - Жан и Марко сказали, что мы с тобой родственные души. Бертольд мычит, переворачивается на спину и смотрит в темноте комнаты на друга. Его освещает тёплый свет картинки телевизора, то и дело мелькая на другие оттенки. Красиво. - Думаю, они правы. Они друг друга нашли, они, наверное, видят другие такие души. - Так вот как это работает. - Да, - В его голосе сочетались мягкость и уверенность, словно он точно знал, что его очередная теория о строении мира - правда. Не было сомнений, что для них двоих это действительно так, - Когда в тебе живёт много любви, то ты видишь эту любовь повсюду. Ты же недавно так радовался солнцу, что сам утащил меня в поле! Хотя раньше жаловался, что трава колючая и комары кусают. А теперь ты видишь радость и чувствуешь все хорошее самостоятельно. Потому что ты влюблен. Полюбил свою жизнь и то, что вокруг тебя, ты проделал большой путь, и я горжусь тобой. Бертольд забирается выше и пристраивается в объятье одной руки. Второй Райнер тут же берет его ладонь и гладит, выводит круги и улыбается сам себе. Душа греется. Гувер лбом прижимается к чужому виску, трется носом о колючую щеку, а потом спокойно кладёт голову на плечо, иногда ерзая и улыбаясь. - Ты такой молодец, Райнер. Правда. Ты очень грустным был, а теперь улыбаешься мне. С друзьями начал общаться, работать не больше положенного. Она ведь тебя ест, эта работа. Ты её не любишь, ты сам говорил. Но я верю что ты свое дело ещё найдёшь и счастлив будешь. Мы летом в Москве и Питере выступать будем. Тура не будет из-за вируса, но хотя бы по одному концерту мы дадим. Поехали со мной? Для Гувера была только одна важная причина отказа - "не хочу". Работа, болезни, это все не важно, когда есть желание. А Райнер хотел, но работа - это важно. И как её пропустить, чтобы поехать - не понятно, но исполнимо. Он стал меньше опускать руки и больше стараться ради своих целей. Это похвально. - Я возьму неоплачиваемый отпуск и поеду с тобой. Только ты мне города должен будешь показать, я никогда в России не был. Бертольд боялся услышать "не хочу". Не услышал и был так рад, так рад, что чуть ли не заплакал. - То же мне, горе луковое, не реви только, - Отстраняется немного Браун и заглядывает в счастливое лицо. Понимает, что от счастья можно и поплакать, да и вообще эмоции запрещать - грех. Обнимает крепко, прижимает к груди и носом зарывается в макушку, сам чуть ли не рыдая, - Извини. Плачь сколько влезет. Я тоже поплачу. Я так давно не строил с кем-то планы на будущее, ты бы знал. Я рад, что ты рядом и что ты теперь со мной, а не где-то там, за морем. Гувер шмыгает носом и прижимается, смеётся и трется лицом о мягкую кофту. Опять пачкают одежду, опять никому до этого нет дела. - Мы с тобой замечательную жизнь проживём. Всё у нас будет хорошо и счастливо. Ты же знаешь, - Берт поднимает голову. Смотрит в чужое лицо, в благодарные глаза. Выпрямляется и обнимает уже сам за плечи, залезая с ногами на Райнера, садясь поперёк чужих ног, придавливая своим весом, - Нам с тобой вечность рука об руку идти. Ты когда женился, я подумал, что ты не хочешь этого, поэтому я уехал. Душа не на месте была, решил себя искать и нашёл. А потом вернулся к тебе, как будто чувствовал, что нужен. А может просто соскучился. - И это весомая причина. - Очень весомая причина. Они молчат. Бертл немного отстраняется, нежные руки оставив на чужом затылке, оглаживая короткие белые волосы. Райнер же крепко и мягко обнимает его, боясь, что сбежит и не вернётся. Это было действительно страшно. Они смотрят друг на друга долго, словно никогда не видели, запоминают и изучают каждую морщинку, родинку, волосок и прыщик. В свете телевизора и его приглушенном шуме внимание получалось сфокусировать только друг на друге. Бертольд такой красивый с его глазами, большим носом, родинками повсюду. У него было нежное и доброе лицо, родное и любимое. Райнер с этой его сильной челюстью, живыми глазами и ныне ухоженной бородой. Красивый и влюблённый. У него горят губы и сбивается дыхание, думает, сейчас или никогда. - Поцелуй меня, пожалуйста. И Бертольд ведь целует. Не спрашивает лишних вопросов, а льнет губами к родному рту, нежно и трепетно. Много маленьких поцелуев, чувственных и на грани, совсем детских, едва касаясь чужих сухих губ. У Бертольда они были мягкие и влажные, отдавали привкусом ванили. Браун застрял в этом удовольствии и утонул в чужих руках на своём лице, его тянуло внутрь ощущения и не отпускало, кажется, никогда. Мужчина решился и поцеловал крепче, словно подростки они учились целоваться друг на друге, но в этой неловкости было столько любви, что никого не интересовало чужое мастерство. Важен был лишь этот момент, который застрянет во вселенной, навсегда останется в вечности - момент любви и необычайной ласки двух мужчин, которые поняли для себя слишком многое, чтобы нежная человеческая душа могла это сдержать. Бертольд неуверенно лизнул чужую верхнюю губу, а Райнер подхватил этот жест, сделав их поцелуй более взрослым и ещё более чувственным. Браун легонько кусал родные губы, языком встречался с языком и млел, таял в больших ладонях. Он очертил не свои зубы языком и расплакался, прижавшись к плечам и отдавшись в руки. - Я очень тебя люблю, - Впервые сказал Райнер. Сердце взорвалось, кажется, у обоих, но всех это устраивало, - Я наткнулся на твои зубы и понял это ещё раз. Они у тебя не ровные, ты их когда-то ругал, кажется, сто лет назад, а я их очень люблю. И родинки твои люблю. И глаза, и руки, и тебя самого люблю. Очень сильно. Мне больно от этого, я сошёл с ума и влюбился. Бертольд целует в лоб, в щеку, в нос и легонько в губы, заглядывая теперь прямо в глаза. Трется носом о чужой нос, даря эскимосский поцелуй и смеётся вместе с Райнером. - Это одно, одно и то же. ***       На концерте в Москве Бертольд презентует песню "ты сошла с ума"*. Они пели её с названной сестрой, Райнер стоял за кулисами и то и дело получал нежные взгляды со сцены. Люди в зале ликовали, пели и плясали, подхватывая слова нового трека, который точно засядет в плейлистах, Браун плачет, потому что всей душой её чувствует. Эта атмосфера любви и радости всех людей в зале, радости, которую ничто не перебивает, которая даёт свободу внутренним чувствам - лучшее, что может быть у людей.

- Ты сошла с ума влюбилась, да, влюбилась! Это одно, одно и то же!

Надо же, буквально взял их разговор и написал песню. Бертольд был гением в бытовой жизни, находя в событиях и явлениях то вдохновение, которое в них не трогает никто. Оно есть, но не сильно заметное, маленькие радости часто игнорируются, а большое счастье воспринимается как должное. У них же каждый день был как праздник. Малышка Софи-Мишель плясала и прыгала, она очень полюбила музыку Бертольда и самого его тоже очень сильно. Сколько радости было в ребенке, когда папа взял её в другую страну, показал аж два прекрасных города, так ещё и привёл на концерты. Райнер заражался этим детским восторгом. Песня длится вечность. Браун берет дочку за руку и подпевает, Мишка так рада, что папа танцует вместе с ней. Все думали, что она не вспомнит, что было правдой, но душой она чувствовала, что вот так - правильно. Так и должно быть. Они кружатся и пляшут, совсем глупо, неумело, словно среди них два ребёнка, а не один. Это было действительно правильно, мир постепенно собирался в своём истинном виде. В виде безмерной радости к жизни, взрыву вулкана и сверхновой. Распался на кусочки, запечатляя каждое мгновение во вселенной как самое важное. Так оно и было.

- Ты не бойся мой хороший, ты забыл совсем: я люблю тебя любым. - Я раздавлен этой ношей, я - мешок проблем.

Бертольд уводит взгляд за сцену и только шевелит губами на строчке сестры. Райнер смотрит на него влюблёнными глазами, танцует счастливо и плачет.

- Помни: ты всегда любим.

***       Концерт закончился. Бертольд устал, но он бежит к Райнеру, хватает его в объятья и долго не отпускает. Оба рыдают, счастливые, дураки совсем, целуются. Сестра закрывает глаза Мишель и кашляет, привлекая внимание. - Анька! Не смотри! - Смеётся Гувер и отстраняется, - Я же вас не познакомил. Ходили неловко и даже не общались, Райнер - это Анна, вообще-то мы решили что она больше Энни, но она на половину русская, поэтому Аня. Анька, это Райнер! Вот его я люблю. Девушка протягивает руку и крепко жмёт поданную в ответ. - Береги его, Райнер, он только тебя так сильно любит, что прямо об этом говорит, - Девушка смеётся и тыкает брата в бок, - Меня он людям никогда так не представлял, хотя я ему сестра! - Согласен, позор тебе, Бертл. - Сплотились против меня, значит! А я вас любил! Мишка, пойдём от них, они вредные! - Папа опять из-за тебя плакал, никуда я не пойду с тобой, - Софи обнимает отца за ногу и показывает язык, - Вот такой ты противный, Бел! Гувера предали самые дорогие люди, он хватается за сердце, а потом сгребает всех разом в одно большое объятье. У него длинные руки и большая душа - все точно поместятся. Райнер поднимает дочку на руки, Энни обнимает всех втроём. Слов не надо - они все разрушат. Все было и так понятно. ***       Никогда не было точной грани, где закончилась их платоническая дружба и началась романтическая любовь. Это все существовало, казалось, вместе, что противоречило друг другу, но они не то чтобы переживали о том, что их отношения рушат законы вселенной. Они просто были вместе и были счастливы. Много целовались, вместе танцевали, прыгали, бегали, лазали по деревьям. Иногда Райнер помогал писать стихи, иногда Бертольд вёл в танце. Этот симбиоз двух душ был настолько гармоничен, что не было сомнений в том, что эти самые души действительно родственные. Вечер. Бутылка вина. Райнер скоро увольняется. Гувер отставляет ногу, притягивает к себе партнёра и гладит его бедра, спину, оставляет пальцы на плечах. Браун усмехается, очерчивает талию и проходится по явным позвонкам. - Грязно танцуешь. - Учусь у мастера, - Улыбается Берт и легко проводит по груди, шее, кадыку кончиками пальцев, вызывая мурашки, - Тебе ведь это нравится, не так ли? Райнер молчит и целует в шею, кусается немного. Так он выражает любовь, это её звучание в теле Брауна за него действует, касания - их общий любовный язык. Берт прижимается всем телом и гладит вдоль чужой крепкой руки, в конце сцепляя пальцы. - Ты хочешь заняться со мной любовью? Вот так прямо. Эта тема была не раскрыта за почти год их отношений, если их вселенский контакт можно было назвать таким простым словом. И не то чтобы это было проблемой, просто они забыли, что существует такая вещь в человеческих любовных связях. - Мы прямо сейчас ею занимаемся, разве нет? - Искренне удивляется Райнер. Для них двоих танец как раз и был любовью. Любое совместное действие - любовь. Каждый поцелуй - любовь. Все в порядке, - Ох, ты в этом плане? - Да. Мне кажется, что мы могли бы попробовать, - Бертольд находит губами подбородок Райнера и легко целует, - Я не был с кем-то очень давно, а с мужчиной вообще никогда. Не помню, каково это, но с тобой будет хорошо. Если ты не хочешь, то не будем. - Я хочу. Но я тоже никогда не был с мужчиной, я не уверен, что с первого раза получится приятно. - Зато посмеёмся, если кто-то упадёт. - Главное чтобы никто не умер. - Если бы смерть существовала, то умереть от любви я был бы совсем не против. Райнер закатывает глаза, причитает, мол, какой же ты романтик. Это всех устраивало, было хорошо. Бертольд усадил их обоих на диван и весь вечер они потратили на чтение информации о том, как правильно и без лишней боли двум мужчинам заняться сексом. Всё оказалось куда интереснее, чем кажется на первый взгляд: куча информации, деталей и мелочей, на которые стоит обратить внимание. Двое взрослых людей и так достаточно знали об акте любви, но секспросвет никогда не бывает лишним. Засидевшись до глубокой ночи и порядком устав, решили отложить это дело на потом. Когда будет больше сил и времени, потому что не хотелось торопиться. Хотелось с умом, основательно, аккуратно и с ярким желанием, которое приглушает сонливость. Вопрос времени вообще сильно раздражал, ведь у них было время всего мира, но оно длилось ровно до семи утра. Нужно будет вставать на работу. - Хорошо, что ты увольняешься, - Бертольд жмется спиной к своему мужчине и тает в его объятьях, - Найдём тебе вариант получше. Или можешь пока не работать, я нас буду содержать. Если получится весной устроить тур, то про вопрос денег можно будет забыть надолго. Хотя, с милым рай и в шалаше. Гувер получает поцелуй в затылок, улыбается и гладит чужие руки на себе. Райнер был очень мягким, его мощные мышцы были покрыты небольшим слоем накопившегося от домашней стряпни жира, отчего тот выглядел здоровым и счастливым, каким, собственно, и являлся на самом деле. Бертольд, худой и весь острый, был в восторге от такого - то и дело утыкался в родную грудь, лежал на ляжках или обнимал за крепкие руки. Чувствовал себя на своём месте, чувствовал себя дома в этих руках. Засыпали они странно. Вернее, оба переваривали и запоминали новую информацию, Райнер прикидывал, смогут ли они попробовать завтра, а Бертольд думал, насколько интересно ему будет испытать это новое чувство - занятие любовью со своим всем, своим самым дорогим человеком. Раньше у него были партнёрши, девушки, с которыми он встречался в школе и в России, но в какой-то момент Гувер даже усомнился в своей сексуальности. Все это не приносило большой радости или удовольствия, возможно оттого, что все эти годы он на самом деле желал лишь одного человека. Всё встало на свои места, когда рука Райнера, до этого мирно покоившаяся на животе Бертольда, мягко опустилась вниз. Прошлась по животу, бедрам, скользнула между ног. Бертольд податливо пустил её, немного разомкнув колени, а затем снова расслабился. Ладонь мягко давила на пах, гладя, запертая замком худых ног, но не то чтобы Браун спешил прекращать. Он тёр член своего мужчины через ткань одежды, дышал тяжко в затылок и целовал в шею, спину, плечи. У Берта всегда очень горячая кожа. Как кипяток. Райнер всегда обжигался, таял в лаве и разрешал себе сгорать в этом ощущении. Горячее тело жалось к нему, дышало тяжело и руками искало, за что бы ухватиться. - Бертл, милый, - Райнер поднимается на локте, его мужчина ложится на спину и подаётся бёдрами в руку, - Ты хочешь, чтобы я сейчас что-нибудь сделал? Я могу прекратить, если тебе рано. Гувер хихикает и берет в свою ладонь чужую руку. Суёт её себе в трусы и гладится о шершавую кожу подушечек пальцев. Ему нравится. Ему приятно. Ему очень жарко, но он нагревает все пространство, как огромная батарея. Райнер уже самостоятельно ласкает любимого и зацеловывает все лицо, шею, губы по сто раз на каждую клеточку. Сам он жмется к худой длинной ноге, елозит по бедру вверх и вниз, трется и глубоко, хрипло и тихо стонет. Бертольду это мучение. Этот голос, такой красивый и родной, был для него раем, а стоны его - преисподней. Когда слишком хорошо это переполненная чаша, когда наслаждение становится необъятным, именно в этот момент начинается ад. Они горят заживо. Райнера роняют на простыни. Оба уже голые и смущенные, жмутся друг к другу и стонут в роскошную гармонию. Поцелуй за поцелуем, ниже, ниже, ниже, Бертольд уже между ног пристроился, целует в лобок и бедра, медлит и опаляет раскаленным дыханием. - Ты уверен? - Шепчет Гувер и прижимается щекой к мягкому бедру, - Ты такой красный, все хорошо? Райнер кивает и улыбается. Забота даже в такой момент - настоящее золото. И Браун солгал бы, если бы сказал, что чувствовал что-то такое когда-либо в своей жизни. Что-то настолько сильное, приятное и хорошее, любимое и дорогое, когда его возлюбленный обхватил губами член, облизал, взял чуть-чуть глубже и выпустил изо рта. Снова прижался и трепетно огладил напряжённый живот, бедра, облизал мошонку и проглотил так сильно, как только может. Закашлялся. Попробовал снова, чуть более удачно, а Райнер заплакал, смотря как сильно ради него стараются, как любовно оставляют цветы на коже бёдер, как зацеловывают новые следы, потому что знают, что болит. Болит по хорошему, так, как нравится. Гувер никогда прежде не сосал член, даже думать себе не позволял, что окажется между ног Райнера, ведь это опошлило бы все его прекрасные чувства. Но сейчас он понял, что в этой любви нет ничего грязного и плохого, что то, как дрожит сильное тело в его руках - сокровище. Смотри и запоминай только, не упусти ни единой детали. Бертольду хорошо, ему нравится это делать. Нравится привкус соли, нравится гореть изнутри и снаружи, нравится давиться и кашлять. Ему нравится, как Райнер кончает в рот, потом млеет и извиняется, поднимаясь на локте и вытирая раскрасневшиеся губы, а Бертольд глотает горькое семя. Браун морщится и смеётся, давая понять, что он бы так не сделал, но от него и не просили подобного. Просто захотелось. Разве этого не достаточно? Бертольд ложится на живот, он гнёт поясницу и отдаётся под широкие ладони. Они гуляют по спине, по позвонкам, останавливаются на ягодицах и сжимают, а потом торопливо бегают по длинному члену, заставляя чуть ли не скулить. Под этими руками Бертольд - пластилин. Его могли вертеть как хотели, менять форму и текстуру, но повернули на спину через пару минут, уставши от прошлой позы. Райнер устроился между ног и продолжал быстро двигать рукой, сам окунаясь в эти горячие губы, грудь, живот, целуя и кусаясь. Бертольд оставляет следы, а Райнер - укусы. Это было правильно. Браун широко лижет чужую шею, вырывая из сердца громкий стон, целует мелкие волоски между плоскими грудями, а Бертольд заканчивает громко и цепляясь за родные плечи, не оставляет на них живого места. Весь расцарапанный Райнер и весь покусанный Бертольд лежат в обнимку и молчат. Улыбаются бегло, гладят друг друга расслабленно и лениво целуются. - Это так хорошо. Мне понравилось, - Гувер делится чувствами и отлипает, чтобы надеть белье и кинуть парой трусов в Райнера, - Но я не думал, что будет так сложно.. ну, ты понял. - Понял. Мне тоже понравилось, - Браун одевается и садится, обнимает одной рукой Берта за талию и жмется лбом к виску, - Ты молодец, очень хорошо все сделал. Мне было очень приятно. Бертольд чувствует бабочек в животе. Это всё может войти в привычку. ***       Встреча выпускников. Её пришлось перенести, так что она состоялась через полтора года после последней. Райнер и Бертольд стали главной новостью вечера, хотя, тут можно было поспорить - Саша беременна. Столько счастья и радости, все чуть ли не пели, Браун ластился к плечу Гувера и улыбался без остановки. Хистория прослезилась. - Ты такой счастливый, - Девушка похлопала по плечу бывшего мужа и засмеялась, - Имир была права! Вас точно стоило свести! - В каком это смысле? - Бертольд по тебе со школы сох, а ты все делал вид, что по девочкам, - Встряла Имир и поцеловала жену в лоб, - Хотя, даже такие ошибки приносят свои плоды. Наша Мишка в этом году в первый класс идёт, как думаете, будет слишком странно, если на линейку придёт четверо родителей? Компания заливается смехом. Бертольд возвращается с напитками, но его тут же утаскивают Кирштайны. Они умоляют его спеть что-нибудь, ведь он оказался невероятно хорош в своём деле, да так, что мужья прожужжали уши всем. Даже саморекламой заниматься не пришлось. Гувер поднял встревоженный взгляд на своего мужчину, тот ободрительно улыбнулся. Берт все ещё был неловок в больших компаниях, но любовь давала ему уверенность. В баре, где они заняли все место, нашлась и сцена, и гитара, и оборудование. Бертольд смог включить записи инструментала, что-то отбарабанить сам, где-то сыграть и спеть без сторонней помощи. Исполнил самые популярные песни, друзья танцевали и кто-то даже подпевал. Райнер, например, который идеально запомнил слова и даже знал основы русского за полтора года жизни вместе с Бертом. У него было плохо с грамматикой, но очень, очень широкий словарный запас, чтобы понимать стихи своего возлюбленного друга без помощи со стороны. - Последняя песня, дайте мне тоже отдохнуть, - Смеётся Берт, получая в ответ одобрительные крики Саши и Эрена, - Она особенная, я давно её написал. Её пока что никто не слышал, так что, можно сказать, презентую её здесь и сейчас. Звучит очень грустно*. Берт играет на гитаре, поёт спокойно и печально, но улыбается. У Райнера прихватило сердце, он смотрел неотрывно и не танцевал, пока остальные дали этим двоим пространство, наслаждаясь звуком позади любовников.

- Мы ходим по самому тонкому льду И нету надежды, а если найду?

Бертольд повторяет слова на припеве, Райнер все понимает. Понимает, что песня старая, понимает, каких давних времен. Как раньше все было иначе. Как раньше было безнадёжно.

- Я произносил на все лады Имя твоё, а ты?

Как будто того времени никогда не было. Словно всегда они были счастливы, но сердце лопается, осознавая правду. Как Бертольд страдал. Любил и не знал, что о нем забыли, не знал, что вспомнив, соскучились и полюбили в ответ сразу же, как только узнали снова. Заново. По-новому. Без оглядки и сожалений на прошлое, влюбились, как глупые дети, которыми были, казалось, в прошлой жизни. Райнер понял, как много он потерял за эти годы, но самое главное, что он смог осознать - насколько велики те богатства, что он обрёл. Что они вдвоём создали и отдали друг другу без жадности. Поделили поровну и питали источник, любили и были любимыми. Понимание пришло резко, метко и в самую душу. То, что нужно.

- Ты попадёшь под бульдозер любви, Ты попадёшь под бульдозер любви, Ты попадёшь под бульдозер любви, А я буду за рулём.

Песня заканчивается. Берт кланяется благодарной публике. Никто ничего не понял, но внял тот, для кого это все было нужно. Райнер сильно обнял Гувера как только тот спустился со сцены, не думая выпалил, о чем сразу пожалел, ведь отказ - смерть и глупость, но было поздно - все всё услышали. А он услышал, как падают хрустальные слезы на пол, вокруг кричат радостные друзья, а с губ срывается "да". - Ты выйдешь за меня? ***       Жизнь волшебна. Прекрасна во всех её проявлениях. В улыбках, солнце, камнях и людях. В моментах и мгновениях, которые навсегда остаются в памяти вселенной, в столетиях и бесконечностях, что она даёт. Жизнь порождала любовь, жизнь сама была этой любовью, но чтобы раскрыть все её великие богатства нужно было возлюбить её саму, со всеми её грехами и горечами. Принять поражения и сломанные зубы, прилипший язык к забору зимой, порванную куртку. Полюбить каждый шрам и момент своей жизни, тот, за который стыдно, за который больно, за который хочется исчезнуть. Необходимо как воздух было наполнить свою жизнь смыслом самостоятельно, но главное - делать это со всей душой, всей отдачей и любовью, что только могла породить человеческая натура. Не важно, чем все закончится. Каков будет конец, когда он произойдёт и кто будет рядом. Душа, полная любви, будет жить вечно, храниться в бережных путях мироздания, а раз так, то жизнь нужно прожить так, будто она всего одна. Насытить её до отвала тем, что дорого, не стесняться разбить коленку, попросить поцелуй, уехать черт пойми куда. Не бояться жить. Дать своему духу шанс на вечную жизнь в бесконечной вселенной. И, быть может, встретиться со своей судьбой в другом мире сразу после этого. Главное постараться жить. Желать эту жизнь и поглощать все, что она тебе даёт. - Я в будущей жизни хочу птицей стать, - Бертольд мечтательно высовывается из окна их квартиры на первом этаже, провожая мужа на работу, - Хочу порхать, как ты на сцене. Когда у вас там выступление? - Двадцать шестого числа. Но нам с ребятишками ещё многое нужно выучить, так что можешь прийти раньше, чтобы моральный дух команды поддержать. Райнер встаёт на носочки и тянется за поцелуем, пока Гувер-Браун дразнит, не даётся. Тыкает мужа в нос пальцем и сильно наклоняется, чтобы всё-таки подарить счастье в дорогу. - Какой ты дурак. - Сам такой. Вот будешь обзываться, и я тебя в будущей жизни съем. Червяком станешь. - Тогда я заново рожусь и снова выйду за тебя замуж. У людей друг друга есть не принято. - Тогда сегодня на ужин лазанья. Жизнь правда волшебная. В лазанье, поцелуях и в её сути, которую двое потерянных мужчин нашли друг в друге, в предначертанной связи, в очевидной только им двоим истине. А истина была простая: люби. И все будет правильно. И все будет на своих местах.