Вместо птичек и рок-н-ролла

Первая сирена Брагинского прозвучала еще в школе. Это была плановая пожарная эвакуация, он тогда был вроде бы в классе шестом. Учительница заранее оставила открытой дверь в коридор, чтобы услышать сигнализацию, которая, если честно, больше смахивала на череду глухих гудков, чем на сирену. Смутно погудело посреди урока, они все построились парами, еще с утра готовые, и спустились во двор, где уже стояла группами мелкотня. Ничего особенного в тот раз и не произошло, просто постояли немного на улице, пока учителя что-то между собой решали, а после вернулись в здание, да и все на этом. Потом было еще несколько таких вот тренировочных школьных выводов, ну и один-единственный настоящий, когда никто не понимал, что происходит, и поднялась страшная буча. На самом деле, из того переполоха Иван четко запомнил только то, как он все пытался отодрать от собственного предплечья намертво вцепившегося одноклассника, всего побледневшего, и его "бля, а я дым чую, кажись". Им вроде говорили построиться, но несколько человек просто ломанулись в коридор, и Брагинский, конечно, тоже слинял, потому что надо было вывести Наташку, если вдруг их класс еще не вышел. На каком-то из этажей кажется реально было немного дыма, на лестницах — пробки, шум стоял дикий (голоса легко заглушали сигнализацию), но ему тогда повезло выбежать без особой возни с сестрой на руках. Собранная Наташа даже рюкзак с собой в суматохе схватить умудрилась — он заметил уже на улице, и над этим Ольга долго смеялась, когда они вечером ей все рассказывали. Пожара, кстати, тогда как такового и не случилось. Как оказалось, кто-то из выпускников просто выкинул не затушенный бычок в мусорку в туалете, та и загорелась со всем своим содержимым. Потом уже, после поступления и переезда в общагу, визг сирены стал чем-то обыденным, потому что система обнаружения пожара здесь сбоила, включаясь по поводу и без. Первые пару месяцев Брагинский дергался, но вообще привык быстро — все равно сумка с документами стояла собранная на всякий случай — и почти перестал реагировать. Комнату, к слову, он долгое время один занимал: бывший соседом итальянец еще в середине первого курса нашел соулмейта, да и съехал, а Иван не будь дураком, доплачивал за него, чтобы никого не подселяли. В общаге сирена могла заорать и посреди ночи, причем тут она была не чета школьной: пронзительная, аж слух режущая, звонкая, но, попривыкнув, вымотавшийся за день Иван умудрялся даже ухом не вести и продолжал сопеть себе в подушку. Как-то раз, от души так проспавшись, утром он заметил в окне красную машину пожарки, не обратил сначала внимания, а ближе к вечеру узнал, что несколькими этажами выше до черноты сгорела комната, и весь похолодел. Околачивающийся у одногруппников виновник торжества вызывал жалость, конечно, но приводить в свою комнату того, кто умудрился устроить пожар, не хотелось. А вот над его соседом, вообще отсутствовавшим в роковую ночь, Брагинский сжалился и пригласил перекантоваться у себя. Артур тогда еще несколько дней ходил бледным чуть ли не до зеленцы как раз под цвет глаз, да и оправлялся потом еще какое-то время (сгорели все его вещи, спасибо, что хоть паспорт был с собой), но соседом оказался образцовым настолько, что Иван, считавший себя достаточно опрятным, с ним не раз собачился на почве неадекватного педантизма. Они так и жили вместе до самого выпуска, умудрившись потихоньку притереться характерами, и в последний год даже почти не сцеплялись — под визги пожарной сигнализации. Были за это время и другие сирены, конечно: несколько раз полицейская (после того, как заселился студент из Нидерландов, их общага наверное прослыла каким-то притоном, став чуть ли не любимым местом облав), дважды скорая (смачное падение в гололед со сломанной ногой в итоге и, через год, инсульт деда, запомнившийся паникой в голосе Оли и молчаливыми слезами Наташи), неисчислимо — общажная пожарная орунья, которую так и не починили за все время. Самих пожаров больше не было, и слава богу — Брагинскому и без них по горло хватало событий. Потом из общаги пришлось съехать. Скромную однушку недалеко от метро с Артуром Иван делил недолго: как-то так получилось, что, просиживая кучу времени в библиотеке — собирая материалы для магистерской — тот через два месяца встретил свою нареченную. — Я своей очереди ждал, как внезапно Роллинг Стоунз заиграли. Сначала подумал, ты зачем-то звонишь, даже телефон почти вытащил, а потом вспомнил, что звук в библиотеке выключаю, — рассказывал потом Артур, пока Брагинский добавлял в чай ром: откровенно собутыльничать в ночь с воскресенья на понедельник не было настроения, тем более у них вечерние чаепития давно стали чем-то вроде традиции. — Эта меня еще дернула... Он поморщился, мрачно сводя кустистые брови, и отхлебнул терпкий чай. — Эта? — Иван не сдержал улыбки, пряча ее за ободком чашки. — Лягушатница, — Артур дернул подбородком. — Начала мне выговаривать, якобы я не знаю, что громкость сбавлять надо. Даже не поняла, что это не телефон, идиотка. Помолчали. — Мне кажется, вы хорошо сойдетесь. Кёркленд смерил Ивана раздраженным взглядом, пока тот продолжал посмеиваться, ярко представив картину. Пока что образ родственной души Артура вырисовывался довольно приятный: ну, по крайней мере, она умудрилась снести и презрение, и чопорность, и снобизм, с настойчивой мягкостью пытаясь загладить свой промах. При знакомстве спустя две недели это лишь подтвердилось — Франсуаза ("Ох, пожалуйста, зовите меня лучше Франни") оказалась невероятно галантной и предупредительной, но если самого Брагинского это слегка напрягало, рядом с нарочитой претенциозностью Артура смотрелось словно влитое, сглаживая и смягчая все острые углы. Она была почти ровесницей Кёркленду, при этом казалась более зрелой, опытной, что ли, и это странным образом ей шло. — Мне уже начать искать себе другую квартиру? — шутливо спросил в день знакомства шепотом Брагинский у Артура, и тот аж позеленел. Но не успел раскрыть рта, как к ним склонилась Франни, с улыбкой грассируя: — Не хотелось бы вас стеснять. Лучше уж Артур переедет ко мне, — она подмигнула пошедшему пятнами то ли от возмущения, то ли еще черт его знает от чего Кёркленду, а потом перевела взгляд на Ивана немного серьезнее. — Мне неудобно вмешиваться в ваш быт. Не беспокойтесь, я не тороплю. — Что вы! — Брагинский махнул рукой, не удерживая усмешки. — Забирайте его целиком хоть сейчас. — Мы вообще-то не в таких отношениях, чтоб я куда-то переезжал, — Артур положил ложечку на блюдце со звоном, бескомпромиссно вклиниваясь в диалог. Если еще нет, то скоро явно будете, подумал в тот раз Иван, хоть вслух и не сказал ничего. Он в общем-то угадал: прошло полтора месяца, и Кёркленд собрал чемоданы. Жить на птичьих правах у Бонфуа ему не хотелось, но та как-то умудрилась уговорить на переезд с минимальными потерями для его легендарной гордости. Впрочем, не удивительно: Франсуаза была поразительно чуткой. Прощальное чаепитие с Артуром, немного неловкое поначалу, быстро перетекло в попойку — еще во вчерашнем студенчестве они перепивали любого с их этажа — а на следующий день было уже не до неловкости, потому что похмелье долбило, как только могло. На прощание с Иваном, едва доползшим до двери, они просто руки пожали. Брагинскому жить одному было странно. Появилось сразу как-то слишком много времени на подумать, и он оставался со всеми своими мыслями наедине, когда возвращался с работы. Пусть даже работать теперь приходилось больше — брать дополнительные смены, чтобы платить за квартиру — утомлялся он недостаточно для того, чтобы сразу вырубиться, стоило только коснуться подушки, и в голову лезло... всякое. В основном, конечно, французско-английским течением заносило в область размышлений над родством душ: какой, собственно, будет — и будет ли вообще — его соулмейт? Не просрал ли сам Брагинский ненароком сигнал? — ну вдруг он уже прозвучал, а Иван даже и не заметил, прошел мимо, слишком занятый чем-то своим. Не будет ли слишком неприметным этот самый звук? Всякое ведь бывало: вон, тому же итальянцу с общаги на уши чирикали птицы, спасло только то, что он в тот момент на музыкальных курсах сидел — там ведь звукоизоляция помещения ого-го, сразу понятно, что-то не так. А если такое на улице — отмахнешься и в толк даже не возьмешь, так, что ли? Спать становилось труднее, вопросов становилось все больше, как и беспокойства, взросшего на плодородной почве непривычного одиночества. Смутную тревогу подогревал интернет, полнящийся примерами, в которых звуковой сигнал попросту оказывался незамеченным. Брагинский так тревожился около месяца, пока не приехали навестить сестры. Оля успокоила тем, что такое не пропустить. А если и пропустишь — ну и пускай, мир ведь людьми разными полнится, неча зацикливаться. Подслушавшая часть разговора Наташа подтвердила, зная не понаслышке, о чем говорит: тесных отношений со своим нареченным она заводить и не собиралась, хоть и была с ним знакома давно. От сердца немного отлегло и дальше было как-то полегче. Уже больше полугода с того момента прошло — Иван давно махнул рукой на соулмейтовские заморочки и жил себе спокойно — когда посреди двора прям под ухом внезапно завопила сирена. Брагинский шарахнулся в сторону, чуть не поскользнувшись на льду, и, чувствуя себя оглохшим, ошалело уставился на припаркованную серую ладу. — Сигналку выключи! — повысив тон, чтобы перекричать ее, гаркнул он в сторону бестолково крутящего головой во все стороны мужчины, стоящего ближе всех к машине. — Я чуть не поседел из-за тебя, бестолочь! Тот раскрывал рот, явно что-то отвечая — громкости сигнализации было не занимать — но потом, мотнув головой, приблизился в три торопливых шага. Ивана почти обожгло ответным раздражением: взгляд злых глаз уколол лицо — но он не оробел ни на каплю. — Делать нечего, как людей пугать?! — с возмущением, хотя чужие пальцы уже ухватили за шарф. — Это не...— особенно громкий визг заставил их поморщиться почти синхронно. — Выключи уже ее! — Блять, это не моя машина! Не смутившись разницей в росте, незнакомец дернул Брагинского за шарф раздраженно, как вдруг стало тихо. Зашуршало под колесами — во все глаза пялящийся на них водитель лады выруливал с парковочного места — и Иван, впившийся в цепкие пальцы (и хватило же наглости!), неожиданно поймал на себе взгляды прохожих. — Это не моя машина, — немного спокойнее зачем-то повторил мужчина — лицо у него как-то вытянулось, хотя Иван сейчас сомневался, что его собственная физиономия была хоть на грамм лучше — и медленно выпустил ткань шарфа. Они молча разглядывали друг друга почти минуту: во внимание только сейчас бросились неестественно светлые волосы — они бы с кожей сливались, если б от холода на ней не проступили румяные пятна — и мутно-красного цвета глаза. Рассматривая их и чувствуя, как они изучают в ответ, Брагинский выдохнул облако пара, не имея понятия, что стоит сейчас сказать, и чувствуя себя максимально идиотически, потому что его вопли наверняка слышал весь тихий двор. — ..я? — заметив недоумение все прослушавшего Ивана, мужчина неловко как-то спрятал руки в карманы. — Зовут тебя как? — А. Ваня я. Тот кивнул, вытаскивая сигареты: — Гилберт. Куришь? Брагинский вообще-то не курил, но сигарету из предложенной пачки почему-то все равно взял. Перехватив ее губами, он машинально принялся обшаривать карманы, тут же впрочем прервавшись — ах да, откуда у него быть спичкам — и озадаченно моргнул, когда перед лицом оказалась чужая ладонь с зажигалкой. Он прикурил, затягиваясь и все-таки сорвавшись на кашель с непривычки — Гилберт, явно нехило задумавшийся, даже не съязвил. Надо было что-то сказать. — Я слышал, — наконец, начал Иван, выдыхая с паром дым. — Что звук зависит от струн души (не надо ржать, Гилберт), и если постараться, его можно повторить, так... — У тебя в душе видимо чето невероятно пиздатое, раз твоим звуком была сигналка. Гилберт загоготал, как закаркал, и Брагинский на него, своего соулмейта, посмотрел немного укоризненно (хотя от усмешки не удержался). — Так вот, я хотел бы попросить, чтоб этот звук больше не повторялся. — По рукам, — Гилберт зажал было сигаретный фильтр ртом но, заметив взгляд Ивана, тут же осклабился, вновь хватая его за шарф и притягивая, чтобы быстро коснуться обветренными губами. Запахло никотином от расползающегося дыма, Ваня бестолково хлопнул ресницами. — Ну ты... сирена. Номер-то хоть оставь.