Who will save you now

Les Friction – Who will save you now

Я умирал лишь дважды, и в первый раз – на поле боя, когда мои товарищи собирали вокруг меня погребальный костер. Я – сильный северный король, король викингов. Я не хотел умирать, но я оказался слабее, чем мой враг. Или самонадеяннее, что, впрочем, одно и то же. Враг оттеснил меня. Сын врага всадил в меня меч по самую рукоять, отправляя меня в Вальгаллу. Я надеялся, что я достоин того, чтобы валькирия забрала меня в свои чертоги. Я не жалел, что мало успел. Мало сделал. Мало любил. Я смирился с тем, что мое время пришло. Мои глаза закрывала пелена, и все органы чувств начинали мне отказывать. Я не двигался, лишь моргал, стараясь ненадолго сбросить эту пелену. Я вдыхал в последний раз запах цветов моего северного края, но цветы обгорели, покрылись кровью и пеплом. Пеплом покрывался и я сам, но Смерть не забрал меня в мир духов, предложив стать его спутником. Кто я такой, чтобы отказывать Смерти? Смерть дал мне крылья, и я летал в ночи. Он убивал, и я убивал вместе с ним. Смерть звали Годриком, и он сделал меня таким же удивительным, как и он сам. Годрик-Смерть не оставлял меня в веках, мы проходили их вместе. Мир менялся, менялись его внешние атрибуты. Я видел, как создавались и рушились королевства. Я наблюдал, как правители сменяли друг друга, как сыновья убивали отцов, как отцы убивали бастардов. Люди распространяли свою веру. Они не верили в Вальгаллу, они верили в свой рай, в который их унесут ангелы после их смерти. Если они будут праведными. Если они распространят свою веру. Если они уничтожат друг друга во имя веры. Крестовые походы за Священным Граалем. Я следовал за рыцарями и королями вместе с Годриком. Я пил их в надежде насытиться, понять их замыслы, но я застыл в веках викингом, северным королем. Мне чужды их стремления, чужды помыслы, но часть меня хотела разгадать их. Я умирал днем, чтобы снова воскреснуть ночью. Хотел бы я быть частью великого замысла? Хотел ли я существовать потому, что это – неслучайно? Мой Создатель – Годрик, но кто создал его? Кто создал самого первого из нас? Я не уверен, что когда-либо найду ответы на свои вопросы. Не уверен, что я настолько сильно хочу это знать. Течение времени, как и течение реки, никогда не поворачивало вспять. Потомки крестоносцев создали Святую инквизицию. Святая инквизиция ополчалась против всех, до кого дотягивалась, никого не считая столь же святым. Богатые откупались от нее деньгами и обещаниями поддержки, бедные не попадались на глаза и боялись ее. Я помнил момент, когда Святая инквизиция умолкла. Она испугалась, потому что явилась Орлеанская дева, и все люди благоговели перед ней. Даже я и Годрик благоговели перед ней, хоть людьми мы не были. Жанна Девственница, Жанна Д’Арк, разжигающая сердца священным огнем. Жанна, за которой шли войска. Жанна, за которой шел народ. Дева-освободительница, посланная небом. Она что-то пробудила и в моей душе, и я хотел помочь ей в ее борьбе, но Годрик мягко сдерживал меня. Он верил, что она справится без нас, потому что так правильно. Я не спас ее, хотя хотел этого всем сердцем. Я не смог спасти ее, потому что огонь, несущий смерть и людям, и нам, забрал ее. Она погибла днем от рук трусов, от рук подлецов и лжецов. От рук Святой инквизиции. Когда зажглись звезды, я стряхнул с себя смертный сон, в который погружался днем. Я шел туда, где еще днем билось ее горящее сердце. Я пришел слишком поздно, когда от нее остались кости и пепел. Я опустился на колени перед потухшим костром. Я был один, и кровавые слезы застилали мои глаза. Дитя Смерти, я горевал по той, кого забрала другая смерть, и я впервые хотел верить, что ангелы, о которых я слышал от крестоносцев, забрали ее бессмертную душу в ее рай. Я не мог обратить ее, считая это кощунством, она никогда бы это не приняла, но и спасти не успел. Она ушла совсем юной, и я уверен, что ее предсмертные молитвы доносились не только до небес, но и до всех уголков земли. Смерть Девы сломила меня. Я смотрел широко открытыми глазами и жаждал, и утолял жажду, и оставлял за собой горы трупов, кровь, разрушения и пепел, и черствел. Я не хотел ничьей помощи. Я не хотел видеть Годрика, которого, как бы я ни хотел, не мог ни в чем винить. И Годрик оставил меня. Он ушел, думая, что так будет лучше. Лучше не становилось, но век за веком память об Орлеанской деве покрывалась песком времени. Люди все забывали. Люди воевали друг с другом, как встарь, но я всегда помнил ее. Она стала символом добра, которое могут нести исключительные люди. Такие, как она. Одна на миллион. Годрик не звал меня все эти века, но иногда, закрывая глаза, я чувствовал, что он жив, и продолжал свое существование. Кровь поддерживала мою жизнь, но я уже не убивал. Убийство потеряло для меня всякий смысл, как и многое другое. И тем удивительнее для меня, что я избавил себя от одиночества, создав свое Дитя. Пэм – смелое и решительное Дитя, и я всему учил ее. Она изучала мир заново, как я века назад. Это согревало мое мертвое сердце, и я отчасти отринул свое оцепенение. Двадцатый век, в который я вошел вместе с Пэм, – век удивительных открытий и век двух мировых войн. Войн, ставших сильнее, чем в прошлые века, и гораздо масштабнее. Даже я за все века своего существования не убил столько людей, сколько сами люди уничтожили за несколько лет Первой и Второй мировой войны. Война шла рука об руку с прогрессом, как его древняя и неизменная любовница. Люди придумывали новое оружие. Новые способы убивать и погибать. Я жестокий, но от такой жестокости людей по отношению друг к другу сжималось даже мое давно мертвое сердце. Я видел, как становилось тяжело Пэм, когда она чувствовала мою боль, и я, как мог, скрывал свою боль от моего Дитя. В какой-то момент я хотел отпустить ее, но она не захотела меня оставлять. Мое Дитя пообещала мне, что она всегда будет рядом со мной и придет ко мне на помощь. За столько веков я научился не только выживать, но и не показывать своих истинных эмоций и намерений, даже если внутри меня клокотала буря. Сторонний взгляд назвал бы меня скалой. Глыбой льда. Она просто пришла в мою жизнь, и на глыбе льда появилась первая робкая трещина. Возможно ли, что простая официантка Сьюки Стакхаус станет той, кто всколыхнет что-то в моей душе, как когда-то, много веков назад это сделала юная Жанна? Конечно же, Сьюки Стакхаус – не Жанна, я и не ставил их на одну чашу весов. Орлеанская дева – свет, к которому я не осмеливался не только прикоснуться, но и даже подумать о прикосновении. Сьюки – огонь, наполненный жизненной силой и невероятным ароматом. Я не верил, что люди могли так сладко, так маняще пахнуть. Я хотел узнать, что за тайну она скрывала, и частью ее тайны оказалась возможность читать чужие разумы. Что она читала в мыслях людей, смотревших на меня, окружавших ее и в моем прибежище, и там, где находилось ее прибежище? Ранило ли ее душу то, что она там видела, или она обретала надежду, если видела, что люди могли скрывать ото всех свою доброту? Я хотел, чтобы она осталась со мной. Я боялся, что она останется со мной… …Святая инквизиция умерла. Да здравствует инквизиция! Мое сердце сжалось до размеров атома, когда Годрик оказался в лапах инквизиторов нового времени, именовавших себя Братство Солнца. Мои братья и сестры вышли к людям, и люди возродили инквизицию. Но когда Сьюки нашла моего Создателя, мое сердце преисполнилось радостью и благодарностью. Я не знал, что пока я обретал робкую радость, Годрик настолько преисполнился горем, что оно давило на него. Мой Смерть, живший дольше, чем я, видевший больше, чем я, изменился. Он до последнего скрывал от меня то, что он поверил в людей и в этот мир, несмотря на всю боль, которую они причиняли не только друг другу, но и тем, кто на них не похож. Годрик понял, что его прошлые поступки – ужасны, и ему самому не место в новом мире, который, как он надеялся, станет лучше после его ухода. Я умер второй раз, когда Годрик отказался от своей вечной жизни. Я не хотел покидать его, хотел встретить рассвет и истинную смерть вместе с моим Отцом, Братом, Создателем и Смертью. Я упал на колени, как когда-то перед костром Девы, и кровавые слезы снова застилали глаза. В этот раз не он должен был покинуть меня, а я его, потому что таковым стал его последний приказ. Последняя воля. Сьюки пришла, она почувствовала мою боль. Она осталась с Годриком на вершине мира, пока я уходил во тьму. Она плакала, как и я, когда сжала на прощание мою руку. – Я останусь с ним, – я услышал это, когда уходил. Я увидел глазами Годрика последние минуты его когда-то вечной жизни. Когда он смотрел, что человек оплакивает его, то в его душе появилось самое светлое чувство, на которое только способен Смерть, и это чувство передалось от него мне. Рука Смерти на несколько секунд коснулась руки человека, прощаясь и передавая память о себе. А потом я почувствовал боль, когда лучи солнца сжигали дотла его бессмертное тело. Я больше не был один, потому что она пришла ко мне, из света во тьму. Сьюки разделила с Годриком его последние минуты, чтобы вернуться ко мне и подарить мне каждую из них. Они остались в ее сердце. В ее душе. В ее разуме. В ее сладкой крови. Я пил жидкий огонь, лившийся по ее венам. Я касался ее губ, ее щек, хранивших слезы по моему Создателю. Я позволял ей прикасаться к моим щекам, на которых оставались кровавые дорожки. Она разделила со мной мою боль и мою надежду. Она раскалывала мою глыбу льда и наполняла меня своим светом. – Ты валькирия? Ты ангел, которого прислала Жанна-Дева? – шептал я на забытом языке своих предков, прижимая ее крепче к себе. – Не важно, кто я, – каким-то чудом она понимала все, что я говорю. – Важно, что я здесь, с тобой, мой одинокий викинг. И если мне суждено спасти тебя, то так тому и быть.