Про дворового речь...

      За всю их совместную жизнь Нину Журавль и Ефима Строганова-Софьина (сценический псевдоним «Келла», для коллег по рок-группе — «Синий»; для любимой жёнушки — «Рыло» и ещё пара десятков непригодных для печати прозвищ — все, впрочем, любя; для тестя… — а вот это оставим пока в секрете) уже, казалось бы, мало чем можно было удивить.       То есть когда вы возвращаетесь из ресторана домой и первым вам под ноги кидается перепуганный Кот — это ещё в порядке вещей: в догонялки с вашим сынишкой Марком они играют по двадцать раз на дню. Когда следом за Котом из кухни выбегает вышеупомянутый сынишка с горящими от восторга глазами и кричит: «Мам, пап, пойдём скорей, он настоящий, он здесь!» — уже настораживает. И совсем уже сбивает с толку…       Папин стон из кухни.       (сердечный приступ кран рванул плита взорвалась да мало ли ещё что)       Келла пикнуть не успел, а Нина уже рванула к своему папе… И ещё на пороге кухни ойкнула и сползла на пол.       папапапа там такое он правда пришёл он настоящий идём скорей       …а, это Марк, конечно, это Марк дёргает его за штанину — почему такой радостный, что с Виктором Андреевичем, живой ли — конечно, идём.       Переступив порог кухни (чуть не споткнувшись о Нинкину ногу) и взглянув на тестя, Келла готов был расхохотаться — до того сейчас Журавль-старший жалко смотрелся. Будто не орал на него когда-то, не обзывал по-всякому. Но когда тесть показал глазами в сторону окна, Келла сам чуть не заорал. С перепугу. Получилось у него только как-то странно крякнуть и схватиться за холодильник, чтобы не осесть следом за Ниной на пол. Туда-сюда бегал Марк — тащил вазочку с конфетами, открытую банку с джемом, заварник, одно за другим водружая на стол перед…       …Быть того не может.       «Ряженый», — ухватился было Келла за спасительную мысль. Не помогло. Точно какая-то чуйка внутри зудела: ага, ряженый, аниматор в костюме, как же. Такой аниматор, что сам по стенке тебя размажет. Если захочет.       Из кухни обратно в гостиную протопал Марк. Слава богу, звук хоть Келлу в себя привёл — хватило сил глаза протереть. Ущипнуть себя. И ещё раз уставиться на…       — Зе-зе-зе… — подал наконец-то голос Виктор Андреевич, дрожащим пальцем показывая на…       — З-зе-л-л-либ-б-оба, — с трудом выдохнул и Келла, уже понимая — никуда не денется синий и совершенно настоящий лохматый великан, что сейчас расселся за столом семьи Журавль. Ещё и сложив на него ноги!       — Та-к, — медленно проговорил незваный гость, убирая ноги со стола (у Келлы сердце ёкнуло — с каким звуком опустились на пол тяжеленные даже на вид кроссовки) и обернувшись к Журавлю-старшему. — Я, между прочим, пять веков как Зелибоба. Скажет этот дяденька мне уже. Или нет. Чего. Ему. Надо?       — А-а-а я-я… — мямлил Виктор Андреевич, кивая на Келлу, — а-а я при чём, это он в синий в-волосы вык-к-красил, с него и сп-п-рашивай… те…       — Выкрасил, — хмыкнул Зелибоба. — А звал-то меня всё время кто?! Вы!       — Я не в-в-вас… Н-не т-тебя, — попытался отговориться Журавль. — С-с-се-рёжка, Нинин брат, «Улицу Сезам» с-с-смотрел м-маленьким, я т-только тебя и з-за-п-помнил… А тут… вот… этот…       — «А тот», «а этот», — передразнил Зелибоба. — Дядь Вить, я ведь не про Ефима сейчас, я про вас говорю. Серьёзно. Дворовых по пустякам не зовут. Как и пожарных. Только у вас, у людей, за ложный вызов этими — как их… — деньгами штрафуют, а у нас — так!..       Он дёрнул головой в сторону Журавля — и через секунду уже тянул того за рукав пиджака. Зубами. Виктор Андреевич поклясться был готов, что в сериале у Зелибобы их не было: так, улыбчивая чёрная пасть с ярким малиновым языком. А теперь в ней, как газ на конфорке, вспыхнули неоново-синие клыки, под которыми уже трещал и рвался пиджак. За какую-то секунду Журавль уже тысячу раз себя мысленно проклял, что ему вообще именно этот персонаж когда-то пришёл на ум при виде Келлы. Только разве это могло помочь, если синие клыки вот-вот вопьются в кожу, пройдут сквозь кость, и хорошо ещё, если отнимут всего-то руку по плечо, а не перемелют его целиком…       — Пусти папу!!!       На вопль пришедшей в себя Нины дворовой только сильнее потянул за рукав, рыча:       — Плати!.. Р-руку откушу! И р-разжую, чтоб неповадно было!..       Келла, по-прежнему как приросший к холодильнику, лихорадочно соображал — чем бы огреть рассвирепевшего духа, чтоб отцепился уже от тестя. На что они там реагируют — серебряная пуля? Кол осиновый? Ножик, чтоб его, наконец?!       — Варенье! — крикнул с порога Марк. — Ой, Зелибоба, стой, ты что?..       С морды дворового тут же пропала свирепость. Клыки и те как будто немного втянулись. Точно молодой, не по росту резвый пёс разыгрался и ухватил за рукав хозяина.       — Плюнь деду, — попросил Марк. — Ты что? Ты же хороший! Давай чай с вареньем пить?       — А… а он твой деда? — уже совсем своим, весёлым голосом спросил Зелибоба. — Ладно…       Уже совсем втянув клыки, он выпустил Виктора Андреевича. Недовольно фыркнул, точно целый лимон съел. Потряс головой, окончательно приходя в себя. И улыбнулся уже совсем как на экране:       — Скажи тогда, Марк, своему дедушке — пусть больше твоего папу моим именем не ругает!       — Нельзя, деда, Зелибобой ругаться! — повторил мальчик.       Виктор Андреевич, только-только начиная отходить от пережитого, рассеянно кивнул. Ощупал руку — слава богу, целую, только рукаву досталось. Наконец-то посмотрел дворовому в глаза и, не увидев свирепости, проговорил:       — Я, может, не ругался… Я, может, его шутя так назвал — почём знаю, кто ещё бывает синий-то и лохматый?.. А ты сразу — кусаться… «Плати»…       — Дядь Вить, ну вы же большой, а неправду говорите, — осадил его Зелибоба. — Я же всё чуял. Каждый раз. Но если Марк за вас просит… — Он выпрямился во весь рост, оглядел семью Журавлей (плюс двух Строгановых-Софьиных), что вразнотык замерла вокруг — и наконец-то добродушно тряхнул мордой: — Хорошо! Только, чур, слово держите!..       Обвёл рукой круг в воздухе.       И, убедившись, что пиджачный рукав у старшего Журавля зарос, а память о встрече у всех стёрта, — пропал из виду.

***

      — Вжжжжж-ж-ж-ж, самолётик! — хохотал Марк, пока папа под песню из «Улицы Сезам» по телевизору кружил его на плечах по гостиной. — Ещё давай! Вжжжжж-жжж!..       — Фу-х!.. — Келла наконец скинул его с плеч на софу, сам бухнулся рядом и выдохнул: — Хватит пока, телек смотри!.. Потом будет тебе «вжжжжж».       — Ну даёшь, зятёк! — хохотнул над его ухом Журавль-старший. — Со мной и то в детстве столько не играли! Тебе, Ефим Александрович, правда хоть сейчас в Зелибобы!..       И, сам не понимая зачем, повернулся к телевизору — с экрана как раз сейчас глядел дворовой — и уточнил:       — Я любя!