* * *
— Дядя! — Фили склонил голову. Торин, никогда не нуждавшийся в церемониях, теперь требовал неукоснительной почтительности, подобающей Горному королю. — Подойди! — послышалось в ответ. Фили приблизился к большому столу, над которым склонился Торин. Зима прибавила серебра в его волосах и бороде, и сердце Фили привычно сжалось. Торин изменился не только внешне. Фили благодарил бы Махала, если бы все ограничилось только сединой. — Что сделано сегодня, Фили? — спросил Торин, устремив на племянника пронизывающий взгляд. Фили выдержал его, не дрогнув. Он уже успел узнать, что наибольший гнев дяди вызывает не сопротивление, а подчинение и страх. И все же в глубине сердца он боялся: не Торина — а за него. Но если бы Торин узнал об этом… Фили постарался сосредоточиться на рассказе, отвлекаясь от печальных мыслей. — Мы продолжаем разбирать сокровищницу проклятого Смауга. Балин следит за тем, как пересчитываются и сортируются монеты. Сундуки устанавливаются в расчищенные ниши Зала Королей. Но работы еще очень много. Ори с помощниками занимается описью драгоценных камней и украшений. Торин коротко кивнул. — Десятеро гномов под началом Двалина ломают и плавят золотую реку. Работа тяжелая, продвигается медленно. Торин снова кивнул, сдвинув брови. — Остальные продолжают приводить в порядок залы и жилые помещения, — закончил Фили и с едва заметной заминкой добавил: — Аркенстона нигде не найдено, дядя. — Нигде не найдено, — повторил Торин. — Нигде, значит, не найдено… — Выходит, плохо искали! — выкрикнул вдруг он, так, что загудел тяжелый щит на стене. — Мы вернули Эребор три месяца назад, и до сих пор Аркенстон не найден! Что это значит, а, Фили? Что это значит?! — Это значит, что Эребор обширен, а нас мало, — спокойно ответил Фили. — Так ли? — Торин склонился к лицу племянника, опаляя его дыханием. — Или же это значит, что кто-то нашел камень, но не захотел вернуть его мне и лелеет свои планы, любуясь в ночи его сиянием? Кто бы это мог быть, Фили? Он ударил рукой по столу, словно перед ним был неведомый вор. — Доверяй нам, дядя, — все так же спокойно произнес Фили, но в голосе его почувствовалась сталь. — Мы шли с тобой одним путем с самого начала и дойдем до конца — если только твоя подозрительность не ослабит нашего единства. Торин ничего не ответил. Фили молчал, стараясь не смотреть на крюк, пронзивший бумаги и глубоко вошедший в дубовую столешницу. — Иди, — глухо сказал Торин, не поднимая головы. — Иди и помни, что мне нужно Сердце горы. Выйдя от Торина, Фили бездумно прошагал несколько коридоров, прежде чем, опомнившись, повернул обратно, в галерею, что вела к его комнатам. Некогда шумное и многочисленное, сейчас подгорное королевство было полупустым, и Фили остро чувствовал тишину — главную владычицу этих мест. Он старался не задерживаться подолгу в своей комнате и порой, вернувшись слишком поздно, даже не разводил огня в очаге, зная, что рано утром вновь покинет холодное пристанище. — А мне нужен ты, дядя, — сказал он, словно продолжая разговор, перед тем, как затушить свечу. — Мне нужен прежний Торин. И как бы не оказалось, что отыскать его сложнее, чем проклятый Аркенстон. Огонек пропал, задушенный жесткими пальцами, и темнота окутала Фили. Он никогда не боялся ночи, не страшила она его и сейчас, но из ласкового друга ночь теперь стала противником, сильным и хитрым. Она изматывала Фили сильнее, чем самый жестокий бой, но он не сдавался. Говорить о своих снах Торину Фили не хотел, а мысль поделиться с Балином или Двалином даже не приходила ему в голову. Раньше он рассказал бы обо всем Кили, но Кили сейчас пировал в чертогах Махала, и Фили не потревожил бы его, даже если бы мог. Брат перестал сниться Фили еще месяц назад. Теперь в его снах была только чернота, в глубине которой разгоралось ослепительное сияние. Фили знал, что это Аркенстон, и еще — что ему нужно бежать без оглядки, но желание хоть раз увидеть легендарный камень заставляло оставаться на месте, во тьме, в тщетном ожидании, что Аркенстон объявится прямо перед ним из своей дальней дали.* * *
К середине зимы снега насыпало столько, что расчищенные тропинки казались траншеями, по грудь взрослому гному. Люди добирались до Эребора редко, принося на обмен мясо и рыбу, эльфы не показывались вовсе. Кили лежал внизу, одинокий, под белой, как снег, плитой, и Фили все казалось, что брату холодно. Он завел привычку приходить в усыпальницу по вечерам и подолгу беседовать с Кили. Его не смущала тишина — после дневного шума кузницы, звона золотых монет, раздраженного голоса Торина она успокаивала. Фили рассказывал брату о том, как постепенно изменяется к лучшему Эребор и вовсе не к лучшему — Торин, оплакивал не то брата, не то их детские смешные мечты о горе, полной золота, и порой засыпал, прижавшись щекой к холодному камню. Так его и нашел однажды Двалин. Фили спросонья не успел ничего сообразить, когда его выволокли из усыпальницы и отпихнули к стене. Двалин захлопнул трехслойную дверь и задвинул до упора громадный медный засов. — Я прикажу заложить эту дверь, — проговорил он, будто ворочая гранитные глыбы. Фили выпрямился, его глаза сверкнули, как молнии в грозу. — Здесь приказываю я! Мое слово и слово Торина — закон для вас! И не в твоей власти закрыть от меня дверь усыпальницы моих предков, Двалин, сын Фундина. — Да мне плевать! — Двалин взмахнул рукой. — Я сам замурую эти двери, если понадобится! Неужели ты не видишь, что происходит, Фили? Торин помешался на поисках Аркенстона, ты больше времени проводишь с мертвым братом, чем с живыми гномами! Зачем мы отвоевывали Королевство-под-Горой, если у него нет короля? — Не смей! — просипел Фили. Голос отказывался подчиняться — как и Двалин. — Не смей говорить так о своих королях. Ты слишком много возомнил о себе, сын Фундина! И ты не лишишь меня брата, как уже лишила война! Он выхватил меч. Двалин отшатнулся. В его взгляде мелькнуло отчаяние. Но острое железо просвистело слишком близко, чтобы опытный воин продолжал медлить. Отступив на шаг, Двалин снял с пояса секиру. — Видит Махал, я не хотел этого, Фили, — пробормотал он. Фили не услышал. Блеск меча отражался в его глазах, делая их серебряными. Он снова нанес удар — и звон разнесся под каменными сводами. Лезвие скользнуло по лезвию в смертельно опасном объятии. Меч ударил снизу, секира перехватила его, приняла на окованное железом древко, отводя в сторону тяжелое лезвие. Двалин защищался, но Фили продолжал атаковать все с той же яростью, и застоявшийся воздух наполнился звоном металла. — Остановись, Фили! — еще раз попытался образумить противника Двалин, но Фили словно не слышал его. Длинный меч в его руках казался живым, он нападал, словно змея, вытягивая острое жало, без устали выискивая слабые места, чтобы уязвить. Двалину на мгновение показалось, будто весь Фили под одеждой и кожей сделан из металла — серебра, а может, мифрила, не знающего повреждений и усталости. Но это было не так; и когда Фили, наступив на обломок гранита, сбился, не закончив удар, Двалин крутанул секиру, превратив ее в сверкающую дугу, и неуловимым движением выбил оружие из рук противника. А в следующий момент полукруглое лезвие прижалось к незащищенному горлу. — Фили! — снова позвал Двалин. — Ты меня слышишь? Фили качнулся вперед, словно проснувшись, и едва не напоролся на секиру. Двалин поспешно убрал ее, однако Фили все же зацепил лезвие — на шее осталась царапина, обрамленная кровью, словно мельчайшими бусинами. Двалин поискал по карманам платок, не нашел и стер кровь рукавом, выбрав клочок почище. — Двалин! — Фили поднял на него серые глаза. Веки были болезненно розовыми, белки — в красных прожилках. — Я так устал, Двалин… Двалин успел подхватить его и усадить у стены. Потом стащил с себя куртку и закутал в нее Фили, как в детстве. Он не знал, чем еще может помочь. Присев рядом, он положил руку на плечо Фили, и тот, будто ждал, привалился к нему, вздохнул со всхлипом и вдруг заплакал — неумело, икая и часто сглатывая. Двалин не представлял, что сказать. Он все понимал — и про Кили, и про Торина, и про Эребор, но какими словами следовало говорить об этом? Молча гладя Фили по спине и плечам, Двалин мечтал еще раз сразиться — хоть с гоблинами, хоть с троллями, хоть с самим драконом, лишь бы в подгорном королевстве все наладилось, но Махал не был благосклонен к его мечтам. — Что здесь происходит? — прогремел над ними голос Торина. Фили подскочил, поспешно вытирая щеки. Следом поднялся и Двалин. — Да все в порядке, Торин… — начал он, но король был не в самом добром настроении. Синие глаза пылали гневом, а пальцы целой руки сжимались и разжимались, как кузнечные мехи. — Молчать! — приказал он. — Фили, ты единственный наследник трона Эребора, и мне больно видеть, что ты ведешь себя недостойно! — А мне больно видеть, каким теперь стал ты, дядя, — ответил Фили, и Двалин поразился тому, как быстро тот сумел взять себя в руки. — У тебя больше нет народа — только подданные, нет друзей — только королевство, нет родных — только Аркенстон… — И только так, глупый мальчишка, и можно быть королем. — Сияющий крюк остановил на полдороге шагнувшего к дяде Фили. — Не думай, что одними добротой и мудростью достигается королевское величие. Одиночество — вот удел королей, и тебе не избегнуть его. — Даже когда ты подковывал лошадей в людских кузницах, зарабатывая нам на жизнь, гномы видели в тебе короля, — возразил Фили. — Иначе они не пошли бы за тобой. А сегодня — кто пойдет за тобой сегодня, Торин? Торин сплюнул ему под ноги и, не удостоив ни слова, зашагал прочь. Фили следил за ним взглядом, пока тот не скрылся за поворотом. Сложное плетение черно-серебряных кос, могучие плечи, королевская осанка — все это было знакомо до мелочей, и все же Фили не мог не смотреть. — Ты первым пошел бы за ним, — пробурчал сзади Двалин. — А ты вторым, — фыркнул Фили. Смех был горьким, как прошлогодняя картошка, и все же это был смех.* * *
Двалин не заложил дверь, как грозился, но Фили стал спускаться в усыпальницу куда реже. Теперь он чаще находился неподалеку от Торина — так, чтобы не попадаться тому на глаза. Слова дяди об одиночестве поразили его. Фили не был одинок со дня рождения Кили и никогда не задумывался, как живут другие. Многие гномы были в родстве между собой, и Фили считал это достаточной преградой для одиночества, пока гибель Кили не объяснила ему со всей пугающей ясностью, что кровные связи не так сильны, как связь душевная, что общие предки еще не означают общности сердец. Понемногу отпуская от себя Кили, Фили все отчетливей понимал, что один только Торин способен кривовато и косо, но все же заполнить зияющую пустоту в душе. Ему казалось, что совместные битвы и общие потери сблизят его с Торином, но Фили ошибся. Прежнего Торина уже не было, а обретший королевство король страшил и отталкивал всех, кто знал его раньше. Прежде Фили порой робел подходить к нему со своими бедами, которые сразу начинали казаться мелкими в сравнении с дядиным величием, скрытым за простой одеждой и располагающей улыбкой. Теперь величие выставлялось напоказ — и это, в свою очередь, стало причиной, по которой Фили скорее рассказал бы о своих снах, тревогах и слабых надеждах первому встречному, нежели родному дяде. Хмурый, похожий на ожившую статую, проходил Торин по своим владениям, и разговоры затихали, когда он появлялся. Он расспрашивал, как идут дела, сколько времени понадобится, чтобы закончить ту или иную работу, и Фили видел, как невольно опускаются глаза, напрягаются лица и теряются улыбки при его расспросах. Одно присутствие Торина угнетало, заставляло всех чувствовать себя виноватыми в неведомой оплошности. Иногда Фили казалось, что он понимает, в какой страшной ошибке винит всех Торин — Эребор достался им слишком дорогой ценой. Но Торин заговаривал с ним — как король, не как дядя, — и Фили вновь не находил в этом суровом, надменном повелителе ни жалости, ни раскаяния. Некогда он восхищался тем, что дядя словно сделан из мифрила, и ничто не может сокрушить его волю. Теперь эта мифриловая воля придавила Эребор, словно плита, и Фили нечего было ей противопоставить. Его внимание привлек шум у золотой реки. Фили подошел поближе, вклиниваясь в толпу. — Гномьей жизни не хватит, чтобы увидеть Зал королей в первозданном виде, если вы будете так работать, — говорил Торин, обводя взглядом столпившихся вокруг гномов. — Разве племя Дарина настолько разучилось держать в руках молот? Это ваш дом, — при этих словах Торин вскинул голову, и его голос эхом отразился от сводов древнего зала. — Кто вернет ему красоту, кроме нас? Кто вернет Эребору величие и славу? Только мы сами! — Он смотрел на своих подданных так, будто каждый из них был последней надеждой рода Дурина, и в его лице Фили увидел отблеск прежнего Торина, того, за которым готов был идти в драконью пасть. Он невольно шагнул вперед… — Но вы разочаровали меня, — продолжил Торин. — Вы словно утратили силу, мастерство, умение! Каменная глыба стала для вас преградой! Камень задержал гномов — где ж это видано! Я покажу вам, что такое настоящий гном! Камень, о котором говорил Торин, — огромная глыба, обрушенная разъяренным Смаугом в золотой поток, — вплавился в раскаленный металл и плохо поддавался молоткам и долоту. Это был кусок со сводов зала — гранит из основы Эребора, обломок скалы, в которой был вырублен город. Впаянный в металл, он сопротивлялся любому молоту, не давая ни малейшей трещины, вогнав в которую клин, можно было бы отколоть значительную его часть. Гномы дробили глыбу на мелкие осколки вот уже второй день. Взгляд Торина пробежался по толпе, выхватил самый подходящий молот из всех — достаточно большой, с полосами железа в рукояти, с заостренным четырехгранным бойком, наилучшим для разрушения камня. Незнакомый Фили гном молча протянул королю инструмент. Торин взвесил его в руке, примерился, привычно потянулся придержать рукоять другой рукой… Металл крюка скользнул по дереву. Лицо Торина потемнело. Он перехватил молот посередине, с усилием размахнулся. Фили не заметил, как сдвинул брови и сжал губы, ожидая удара. Молот тяжело ахнул по глыбе, и по глухому звуку Фили стало понятно, что камень не поддался королевской руке. Время словно остановилось. На Торина было страшно смотреть. Фили увидел, как тот заносит молот во второй раз, как вздуваются вены на лбу. Их противостояние со скалой не могло кончиться добром, Фили понимал это, как никто другой, а поблизости не было ни Балина, ни Двалина, чтобы спросить совета. Был только он, Фили, малосведущий в подобных делах, наследник трона, племянник Торина. И он должен был что-то сделать. — Торин! — воскликнул он, пробиваясь сквозь толпу. — Торин, там Балин, ты должен немедленно идти. — Для какой надобности? — раздраженно спросил Торин, не опуская молота. — Скажи, что я занят и что могу принять его позже. — Он не может прийти сам, он в шахте, — выпалил Фили первое, что пришло на ум. — В шахте? — нахмурился Торин. — Я запретил спускаться в шахту, пока не будут починены и проверены все крепления и подъемники. — Боюсь, он нарушил твой приказ, — сказал Фили, моля Махала о том, чтобы Балин сейчас не вошел в Зал королей. — Ты пойдешь или мне заняться этим самому? Он замер, ожидая ответа дяди. Уйдя по зову старого друга, тот сохранил бы лицо. Но упрямство Торина порой переходило всякие границы. После целой вечности ожидания молот тяжело стукнул об пол. — Идем, — отрывисто бросил Торин. — И если Балин пострадал, нарушив мой приказ, ему не поздоровится. Работайте! Фили незаметно перевел дыхание и поспешил за королем. Но передышка была недолгой. Торин размашисто шагал к шахтам, Фили поспевал за ним. Путь был долгим, и он надеялся, что успеет придумать хорошее объяснение своей лжи. Но попавшийся им навстречу Балин разрушил эти надежды, как ливень — глиняные фигурки. — Балин? — Торин остановился, переводя взгляд с друга на племянника. — Хорошо, что я тебя встретил. Скажи мне, ты был сегодня в шахте? — В шахте? — изумился Балин, с сочувствием поглядывая на Фили. — Ради какого балрога я бы туда полез? У меня хватает работы наверху. — Я так и думал, — кивнул ему Торин. — Можешь идти. Когда Балин скрылся за поворотом, Торин прижал Фили к стене, стискивая в кулаке отвороты рабочей рубахи. — Что это за шутки, Фили? — Синие глаза сверкали в дюйме от лица Фили и казались огромными. И весь Торин казался огромным и грозным, словно дракон. — Зачем ты выдумал эту историю? Зачем ты лжешь мне? — Я не… Я… — Фили так и не успел ничего придумать, а нужно было как-то выкручиваться. — Мне померещились крики из глубины шахты, и голос был похож на Балина, а его как раз не было на месте, вот я и подумал… — Ты подумал, — медленно проговорил Торин. Рука его держала Фили все так же крепко. — Ты подумал, что не нужно звать гномов и спускаться в шахту. Нужно бегать по всему городу и искать меня. И совершенно случайно ты меня нашел, отвлек от дела… Фили вздрогнул. Торин вжал кулак в его горло, так что Фили стало трудно дышать. — Ты сделал это нарочно, — произнес Торин спокойно, и Фили пожалел, что родился на свет его племянником. — Ты увел меня оттуда, потому что не веришь в мою силу и не хотел, чтобы другие увидели мою слабость. Ты пожалел меня, пожалел мою гордость, мое достоинство и мою руку, которой больше нет! Он отбросил Фили в сторону, так же, как сделал недавно Двалин. — Не смей жалеть своего короля, сын Фрерина! — прогрохотало над растянувшимся на полу Фили. — У меня достаточно силы, чтобы справиться с тобой, с Эребором и со всем миром, если он посмеет меня жалеть! Фили был бледен — может быть, от пыли, густо покрывавшей здесь пол, — когда поднялся на ноги. — Мне нисколько не жаль тебя, Торин, — выдохнул он. — Мне жаль брата, жаль всех, кто погиб в битве, жаль Эребор, который лежит в руинах, — но тебя, Торин, мне не жаль. Я ненавижу тебя. Торин будто стал выше ростом при этих словах. — Я рад, что способен внушать тебе такие сильные чувства, — произнес он. — Позже я назову тебе твое наказание, Фили, и тогда у тебя будут основания ненавидеть меня еще больше. И он ушел, а Фили снова смотрел ему вслед, потирая ушибленный локоть. Порой он действительно ненавидел Торина, и эта ненависть, смешанная с восхищением и жалостью, держала его на плаву в долгие зимние ночи, когда Фили хотелось уйти вслед за братом в сияющие чертоги Махала.* * *
Торин приказал ему с двумя помощниками расчистить дальний угол главного зала — драконье отхожее место. Закаменевшее Смаугово дерьмо воняло так, что каждый вечер Фили приходилось подолгу отмываться в остывавшей под вечер бане, отбивая резким запахом черного мыла миазмы дракона. Он приходил позже всех — чтобы избежать возможных шуток и подтрунивания. Фили не был уверен, что готов посмеяться над собой. И все же порой он думал, что Торин верно выбрал наказание. Работа, при которой за день не приходилось произносить и десятка слов, успокаивала, заставляла по-иному взглянуть на вещи. Возможно, Торин прав, и быть королем действительно означает не сближаться ни с кем слишком сильно. Разве он, Фили, смог бы наказать брата, если бы потребовалось? Он вспомнил Кили, смеющегося, яркоглазого, белозубого. Да он скорее отдал бы корону, чем омрачил это непритворное, солнечное веселье. Наверное, он в самом деле недостоин трона. Нужно сказать об этом дяде, пусть тот примет решение и заранее выберет себе преемника. А Фили останется рядовым гномом. Так будет лучше. Занятый размышлениями, он долго вытирался, одевался не спеша и вышел из бани, когда город совсем опустел. В окнах теплились огни, и Эребор показался Фили теплее и милее, чем когда-либо. Впервые он подумал, что рад возращению домой — рад, несмотря на цену, которую пришлось заплатить. Он не будет править этим прекрасным городом, но будет его малой частью. Он не такой, как Торин, ему будет достаточно немногого. Равномерные глухие удары вплелись в его размышления. Фили в недоумении остановился и прислушался, а потом поспешил на шум. Неужели в Эребор пробрались орки? Мимо стражи? И почему они подняли такой грохот? Удары привели его в Зал королей. Еще от дверей Фили понял, что дело не в орках. Одинокий гном, совсем крохотный в огромном пустом зале, освещенный лишь слабым огоньком масляного светильника, сражался с неподатливой глыбой. Было что-то неестественное в его фигуре и движениях, но Фили не сразу понял, что именно. Он догадался, кто перед ним, лишь когда свет блеснул на металлическом крюке, заменявшем левую руку. Перебегая за колоннами, Фили подобрался ближе. Впрочем, Торин вряд ли услышал бы его шаги. Камень гудел под поцелуями железа, гудел и металл вокруг, растревоженный силой напора. Торин поднимал и опускал молот без устали и промедления, будто был не гномом, а каменным великаном. Фили не сводил с него глаз, не замечая, как вместе с ним напрягает руки и резко выдыхает при ударе. Недавние мысли вылетели у него из головы. Отказ от трона, обычная жизнь, простая и понятная работа — все это потеряло свою прелесть в глазах Фили, стоило ему увидеть Торина — непреклонного в своем одиночестве, вечно сражающегося, немилосердного ни к себе, ни к другим. Сейчас Фили снова был готов принимать трудные решения, учиться искусству правления, отстраниться от всех и быть одному — только бы Торин при этом был рядом и иногда высказывал свое одобрение. Фили готов был стать молотом в его руках. В этом было что-то неправильное — но неизмеримо притягательное. Привычным жестом Торин откинул мешавшие ему волосы. Крюк прошел так близко от лица, что едва не рассадил кожу. Торин чуть слышно выругался. «Почему он не убрал волосы в косу?» — подумал Фили и тут же сообразил, почему. Сложное плетение, знак королевского положения, Торину наверняка сооружал Двалин, и эти косицы не требовали расплетания для мытья. Простую же косу сплетали при необходимости несколькими движениями руки… рук. Фили попытался представить, как Торин одевается, путаясь крюком в рукавах, как неловко затягивает завязки на штанах, как тянется несуществующими пальцами к кубку или свече, и пожалел, что Больг уже убит. Ему хотелось бы убивать его каждое утро, снова и снова, — и тогда, может быть, стало бы легче смотреть, как одергивает себя Торин, как берет поочередно правой рукой то хлеб, то ложку, как рубит сейчас проклятый камень, в который раз доказывая самому себе, что он по-прежнему король. Прежде — король без королевства, а теперь — король без руки… Торин снова поднял молот, но опустил его не на камень, а на пол рядом с собой и склонился над ним, будто старик. Он давно уже здесь, понял вдруг Фили, с тех пор, как все разошлись по домам, и не собирается отступать, пока один из них не сдастся. Он скорее умрет, чем признает, что выбрал труд не по силам. Фили еще додумывал последнюю мысль, а ноги уже несли его туда, к золотой реке, к одинокому гному. Торин увидел его, хотел что-то сказать, но не смог. Фили, невзирая на слабое сопротивление, вынул рукоять молота из его ладони, забросил руку Торина себе на плечи, помог выпрямиться. — Ты опять… жалеешь… меня?.. — по слову вытолкнул из себя Торин. Он пытался говорить насмешливо и снисходительно, но взгляд выдавал его, выдавал усталость и добровольно навязанное самому себе одиночество. И еще кое-что заметил Фили в этом взгляде и испугался. Потому что Торин не должен был сдаваться — никогда. — Да, — упрямо ответил он. — Нет. Я не знаю. Сердце Торина тяжело билось в его бок, а собственное сердце казалось Фили таким огромным и таким горячим, что с ним не могла бы сравниться ни одна из печей в эреборских кузницах. И его жар, казалось, может растопить не только золотую реку, но даже лед в глазах короля. — Пойдем, — не то приказал, не то попросил он. — Я не позволю тебе после всего умереть у этой глыбы. — Не-е-е-ет, — покачал головой Торин. Его дыхание почти выровнялось. — Я должен расколоть ее. — Сначала тебе придется расколоть меня, — возразил Фили, загораживая камень. — Фили! — с угрозой в голосе произнес Торин. Тот не двинулся с места и даже чуть улыбнулся непослушными губами. Почему-то сейчас ему не было страшно, хотя в иные дни королевский гнев и заставлял чувствовать себя провинившимся мальчишкой. Но сегодня он знал, что Торин рад его видеть, рад, что кто-то оказался рядом в этом ночном противоборстве, рад даже тому, что кто-то спорит с ним. И желание всегда быть рядом окрепло и утвердилось в Фили, как росток в плодородной почве. Он довел Торина до его покоев, хотя тот уже не нуждался в сопровождении. Торин был молчалив и близок, как когда-то, в доме Дис. Прощаясь, он провел ладонью по щеке Фили. — Спасибо тебе. И сдерживаемый до того времени жар выплеснулся, охватил Фили, как огонь сухую бересту. Благодарность, жалость и любовь были так сильны, что не могли найти выхода. Фили сполз на пол и обхватил колени Торина. Сердце билось так сильно, будто это он часами рубил неподатливый камень. — Фили, — растерянно проговорил Торин. Фили поднял голову. Он не думал о том, как нелепо это выглядит, не думал, правильно ли поступает, — он просто не мог иначе, не мог потерять этот шанс, упустить случай вернуть прежнего Торина, который вряд ли повторится. — Я люблю тебя, — сказал он, глядя в лицо Торина и понимая, что сказанное — чистая правда. — Люблю, как никого и никогда. Ты мой дядя, мой король и все, что у меня осталось. Тебе не понравится то, что я скажу, но мне не нужны ни Эребор, ни Аркенстон без тебя. — Фили, — все так же растерянно повторил Торин, поднимая его с колен, ставя рядом с собой, глаза в глаза. Фили сглотнул и потянулся к его губам, пьянея от прикосновения, от близости Торина, такого живого, словно удары молота разбили оболочку каменного короля. Каменные объятья стиснули его, настойчивые губы подчинили себе. Дверь захлопнулась, металл крюка звякнул о металл засова. В Фили что-то оборвалось. Нет, перед ним был не прежний Торин, а новый, незнакомый, и Фили не знал, каким тот окажется и будет ли достоин любви и восхищения. Ему захотелось уйти, сбежать, но бежать было некуда — у его все равно не было никого и ничего, кроме Торина, жадно его целующего. Тот уже справился с застежками плотной куртки и теперь распутывал завязки рубахи, другой рукой обхватив шею Фили. Крюк подергивался возле уха, и Фили заставил себя не коситься на него. Губы Торина были твердыми и солеными, как камень-лизунец, и весь он казался вырубленным из скалы вместе с Эребором. Фили поспешно скинул с себя оставшуюся одежду, краем глаза следя, как раздевается Торин. Его крюк застрял в шнуровке на вороте и никак не выпутывался. По искаженному лицу Торина Фили понял, что терпение того на исходе. — Я помогу, — сказал он с неожиданной для самого смелостью, отводя руку Торина и распутывая кожаные шнурки, туго обмотавшие металл. Закончив и отбросив рубаху в сторону, он остановился, не зная, что делать дальше. Торин мягко нажал на его плечо. — Повтори то, с чего начал, — сказал он мягко, и Фили вновь опустился на колени. «Я люблю тебя», — подумал он, прежде чем губы обхватили горячую плоть Торина, и она заполнила его рот, ткнулась в горло неловко и немного больно, но слезы, выступившие на глазах Фили, были вовсе не из-за этого. Он вжимал Торина в себя, давясь и задыхаясь, желая погрузиться в него целиком, зарыться лицом в жесткие завитки в паху, соединиться так, как соединяются в плавильной печи медь и цинк. Тяжелые вздохи и тяжелая рука Торина на затылке были формой, в которой сейчас заново отливался Фили, весь, от золотых кос до гудящего, словно колокол, сердца. А потом Торин потянул его вверх, развернул, толкнул к столу, навалился сверху, тычась в ягодицы, и страх смешался в Фили с желанием продолжения. Он думал, что давно переступил порог — когда шагнул сегодня в комнаты Торина, и все же можно было прикидываться, что ничего не было — до этого момента, последнего, когда еще можно было протестовать. Фили ничего не сделал — только грыз костяшку на большом пальце, пока Торин, щедро пользуясь собственной слюной, заполнял его, двигался в нем, сминал пальцами ягодицы и щекотал спину бородой. А потом накрыл ладонью его член, сжал, словно рукоять молота, и Фили кончил почти мгновенно. Торин крепче сжал руки на его бедрах, потянул на себя раз, другой — и тоже кончил с утробным рыком. Полежав немного на твердой столешнице, Фили не торопясь поднялся, повернулся. Торин вытирал себя чем-то из одежды. Заметив взгляд Фили, он шагнул к нему, по-хозяйски стер семя с живота, потом завел руку за спину и вытер его между ягодиц. — Жалеешь? — спросил он, и Фили отрицательно помотал головой, даже не спросив, имеет Торин в виду жалость к нему или сожаление о случившемся. — Я останусь? — спросил он. Торин помолчал и кивнул. На узкой кровати он устроился спиной к Торину. Тот перекинул через Фили руку, обнимая, потом попытался убрать, но Фили удержал ее. Крюк хищно уставился прямо на его сердце, но Фили знал, что угрозы нет. Он проснулся очень скоро и очень легко, будто проспал целую ночь, осторожно сдвинул руку Торина и выбрался из-под одеяла. Поеживаясь от холода, оделся и посмотрел на спящего Торина. Во сне тот был очень похож на Трора — Фили видел его портреты — в его лучшие дни. Фили надеялся, что лучшие дни для Эребора еще наступят. Торопливо он вернулся в Зал королей. Утро чуть брезжило в высокие окна, светильник почти догорел. Молот так и лежал возле обломка скалы. Фили поднял его, примерился. Ему показалось, что через камень бежит едва заметная волосяная трещина. Размахнувшись, он нанес сильный и точный удар. В камне что-то щелкнуло, лопнуло, и трещина стала заметной. Фили ударил еще дважды, и разлом разошелся достаточно, чтобы в него можно было вбить клин. Фили положил молот, затушил светильник и торопливо зашагал обратно. У дверей Торина он помедлил, потоптался, услышал вдалеке чьи-то голоса — видно, ночная стража возвращалась с постов, — и ушел, уверяя себя, что так будет лучше. Первым, что увидел он утром, была возня возле золотой реки — расколотый камень дробили на подъемные куски и увозили каменотесам. Вторым было хмурое лицо Торина. Фили остановился было, но решительно направился к нему, рассудив, что когда-то им все равно придется заговорить. — Доброе утро, — произнес он, чувствуя, как слабый жар заливает скулы. Вчерашнее вспомнилось, будто наяву, и он потянулся к Торину — взглядом, дыханием, сердцем. Тот не смотрел на него — наблюдал, как гномы споро выковыривают из золота остатки глыбы. — Почему ты здесь? — спросил он наконец. За синим льдом в глазах таилось тлеющее бешенство. — Думаешь, никто без тебя не справится? Не можешь не прийти на помощь слабейшему? Уроки Гэндальфа, видно, пошли тебе на пользу, о мудрый Фили! Но твое наказание еще не закончено, поэтому прочь отсюда! Драконье дерьмо ждет тебя. Фили опомнился только у выхода из зала, под сочувствующим взглядом Балина. — Что у вас случилось? — спросил тот. — Ты сильно разозлил Торина. — Да пошел он к балрогу в пасть. — Фили стиснул зубы. Ему не было так тошно со дня гибели Кили. — Я не останусь в Эреборе, Балин. Когда город заживет обычной жизнью, я уйду отсюда, хоть в Железные холмы. Эребор как-нибудь обойдется без меня. И Торин тоже. — Не спеши с решениями, Фили, — успокаивающе произнес Балин, но Фили не стал его слушать. Он работал допоздна, без перерыва, и к вечеру устал так, что сил хватило лишь на мытье. Сон пришел, едва он добрался до кровати, и в нем не было ничего, кроме черноты.* * *
Самые суровые недели зимы были позади, в снегу появились «окошки», над южными воротами висели сосульки. Фили закончил со своим наказанием, но помогать Торину не вернулся, находя себе другие дела: возил камни, раздувал меха в кузнице, помогал чинить лебедки и вагонетки в штольнях. Старые гномы не любили высоты, и рожденный вне Эребора Фили вызывался заменять тросы и крепить подвижные крюки на канатных дорогах, что связывали шахты и кузницы. Шахту, разрушенную разъяренным Смаугом, оставили напоследок. Фили уже решил, что уйдет, как только она будет восстановлена. Эребор задышит сотней мехов, по его жилам потечет раскаленный металл, возобновится торговля, а Торин сможет искать свой Аркенстон хоть до скончания веков. Фили не собирался принимать в этом участия. И пусть сожаление об Эреборе уже поселилось в его сердце, пуская корни тем глубже, чем больше оживал город, — но Торин не обменивался с ним и десятком слов в неделю. Иногда перед сном уставший до кругов перед глазами Фили вспоминал его руки, губы, тепло тела, близость, равной которой, казалось, не будет никогда, и сжимал кулаки, понимая, что этот миг слабости больше не вернется. Как ни уговаривали его Балин и Двалин, Фили знал, что все уже решено. Он не мог видеть этого Торина после того, как узнал другого. Ему казалось, что в битве за Эребор он потерял обоих родичей, и его больше ничего не держало здесь, кроме горькой памяти. Завалы вокруг шахты стали разбирать с раннего утра — куски камней вперемешку с обломками вагонеток, обрывками тросов, сплавившимся от дыхания дракона металлом, в котором уже невозможно было опознать изначальную форму. Двалин как раз потянул такой оплав, камни посыпались в стороны, в шахту, и вдруг что-то ярко блеснуло среди гранита и кварца, будто искра, и нырнуло в темное жерло. — Нет, — выдохнул Фили. Конечно же, это был какой-нибудь крупный берилл или… Но гномы уже побросали дела и, кто на коленях, кто лежа, вглядывались в глубину. Долго искать не пришлось: футах в сорока вниз, на выходе из боковой штольни находился небольшой выступ, весь засыпанный щебнем. И на самом его краю, на кучке осыпающегося гранита лежал алмаз, который невозможно было перепутать ни с каким другим. — Аркенстон, — прошептал Двалин. Щебень дрогнул, и алмаз шевельнулся. Фили затаил дыхание. Казалось, что от малейшего движения драгоценный камень может сорваться в бездну. Осторожно отойдя в сторону от шахты, гномы принялись держать совет. Было очевидно, что медлить нельзя; но малейшее сотрясение могло сбросить Аркенстон. — Подведем сеть, — предложил Двалин. Балин, подумав, покачал головой. — С Аркенстоном в сеть посыплется и щебень, а его там немало. Либо сеть прорвет, либо тросы не выдержат тяжести. Тут разве что мифрил бы помог. Но его придется собирать по всему Эребору, переплавлять… А если за это время что-то стряхнет камень вниз? Представляешь, что с нами сделает Торин? — Я спущусь, — сказал Фили. — Что? — воскликнул Двалин. — С ума, что ли, сошел? Из-за какого-то камня!.. — Я спущусь, — упрямо повторил Фили. — Вот та лебедка еще держится, и трос проходит достаточно близко к выступу. Спустите меня, я немного раскачаюсь и дотянусь. И Торин получит свой Аркенстон, — добавил он резче, чем хотел. Двалин и Балин переглянулись. — Хорошо, — кивнул Балин. — Нужна страховка. Эй! — крикнул он. — У кого есть длинная веревка с собой? Подходящих нашлось две, пришлось связать их, чтобы хватило длины. Фили обвязался веревкой под мышками и, разбежавшись, прыгнул, крепко вцепившись в трос. Поврежденная лебедка жалобно скрипнула и еще больше перекосилась. — Спускайте! — крикнул Фили. — Быстрее, пока все тут не рухнуло! Гномы стали понемногу вытравливать трос. Фили смотрел, как приближается к нему Аркенстон. Камень был воистину прекрасен, Торина можно было понять. Щебень чуть держался, было достаточно легкого толчка, одного шага по нему, чтобы куча обрушилась. У Фили был только один шанс. — Пробую достать! — негромко крикнул он вверх и осторожно принялся раскачиваться, то удаляясь от Аркенстона, то приближаясь к нему. Оставалось совсем немного… Наверху скрипнуло, хрястнуло, Фили рывком опустило футов на пять вниз и приложило о стену шахты. А потом сверху посыпались камни, дерево и железо. Лебедка все же не выдержала. Когда грохот стих, Фили с изумлением обнаружил, что алмаз никуда не делся, хоть и сместился к самому краю. Казалось, сейчас его может сдуть порывом ветра. — Попробуйте передвинуть трос вдоль края, — крикнул он. — Я смогу дотянуться! — Ты не сможешь, Фили, вылезай! — попытался отговорить его Балин. Фили покачал головой. — Бесполезно, Балин, — пробурчал Двалин. — Ему нужен этот чертов камень. Они с Торином помешались на нем. Фили улыбнулся непроницательности Двалина. Тот не мог и предположить, на чем — на ком — помешался Фили. Трос немного сдвинулся в сторону, потом еще чуть-чуть. Тащить веревку с грузом по камню было, конечно, тяжело. Фили надеялся, что она не перетрется. Что-то щелкнуло, будто лопнула нитка в шитье. И снова, и снова. — Фили! — крикнул Балин. В его голосе был черный ужас — так могла разговаривать бездна. — Веревка рвется! — Что? — холодея, переспросил Фили. — Видно, зацепило краем лебедки, — проговорил Двалин. — Если потянем — порвется сразу. Если оставим так — будет рваться по волокнам. — И так, и так я упаду, да? — спросил Фили об очевидном. — Мы ищем другую веревку, — крикнул сверху Двалин. — Подожди совсем немного… Чей-то голос перебил его — Фили не разобрал, чей. Ладони стали влажными. Над головой снова щелкнуло — лопнуло еще одно волоконце. Интересно, сколько их осталось? Лопнуло еще два, а потом послышался другой шум. Кто-то спускался в шахту. Фили почти не удивился, увидев, что это Торин. — Стойте! — крикнул тот наверх. Спуск остановился. Теперь Торину было в буквальном смысле рукой подать — что до Аркенстона, что до племянника. Но рука у него была только одна. Фили усмехнулся, услышав знакомый щелчок и тут же — еще один: возраставшая нагрузка заставляла волокна рваться быстрее. — Ну же, бери свой Аркенстон, — сказал он, еле шевеля губами. Очень хотелось жить. Торин оттолкнулся от стены и подхватил его в тот момент, когда последние волокна лопнули, и веревка упала. Ее растрепанный «хвост» зацепил кусочек щебня, и кучка с шелестом посыпалась. Аркенстон перевалил край и исчез в темноте. Торин следил за ним жадным взглядом. Фили представил, как тот перерезает своим крюком веревку, и они оба летят в бездну вслед за алмазом. Это было страшно — но не так страшно, как падать туда одному. — Поднимайте! — крикнул Торин.* * *
— Зачем ты полез туда? — зло спросил он, когда Фили выхлебал, обливаясь, кружку крепкой медовухи из запасов Ори. — Чтобы достать тебе Аркенстон, конечно, — пожал плечами Фили. Его слегка колотило. — Фили. — Торин шагнул к нему, обнял, нашел его губы. — Фили, Фили, Фили… Фили был уверен, что пьян не от медовухи. — Почему ты просто не приказал спустить мне веревку? — спросил он. — Я мог бы успеть схватить ее, и, вполне возможно, добрался бы до Аркенстона. — Может быть, — согласился Торин в его висок. — Но я не хотел рисковать. Фили поцеловал его в ответ. Теплый металл скользил по щеке, и Фили потерся о него. — Балин сказал, что ты собираешься уйти, — глухо сказал Торин. — Я прошу, чтобы ты остался. Слышишь? Я прошу тебя. Ты моя рука, а я твоя семья. Мы целые только вместе. — Я подумаю, — ответил Фили, уже зная, что никуда не уйдет.