Ромашки и одуванчики

От желтизны рябит в глазах — Лусс это видит по взгляду Босса. Ему-то нормально, он в очках. А вот Занзас смотрит на одуванчик в руках, вертит, перетирает пальцами стебель, будто цветок в чем-то провинился, ну или даст ответы. — Что это за место? — Луссурия стоит за спиной Неба, но точно знает, что его присутствие обнаружили, и этот вопрос адресован ему. — Не знаю. Я лишь могу предположить, что в аду для нас нет места, — Занзас смотрится слишком… нелепо? Ненатурально? Среди ромашково-одуванчикового поля в простой рубахе и фирменных брюках, сидя прям так, на траве. Луссурия присаживается рядом, кладет подле себя охапку ромашек, наклоняет голову, пытаясь понять, что Босс нашел в этом несчастном цветке. — Так, значит, у Вас одуванчики? Никогда бы не подумал, что Ваша смерть будет такой, — он улыбается, как обычно, легко, словно они и не умерли вовсе. Занзас щурится, стоило только кинуть мимолетный взгляд на Солнце, и без того тут слишком ярко. — Кругом одни сорняки, — вот так всегда, Босс сказал, и попробуй, угадай, что он имел в виду: людей, что окружали перед смертью, цветы вокруг или самого Луссурию. Хотя, скорее всего тот считал сорняком любой цветок, Лусс никогда не уточнял. — Что это за место? — Солнце тут уже около месяца — тогда у того случился сильный приступ, лепестки ромашек отхаркивались с кровью, легкие раздирало изнутри, в глазах потемнело, а потом он оказался в этом месте, среди ромашек. — Не знаю. Когда я очнулся, то тут была эта поляна полностью в ромашках, дерево и ясное небо, на котором никогда нет ни облачка, и солнце никогда не садится, — Вариец берет ромашку, отрывая лепестки по одному, а Занзас молча за этим наблюдает, думая, а не тронулся ли умом его хранитель? — Никогда бы не подумал, что следом тут окажетесь вы, — ромашки он уже видеть не может, осточертели они за столько времени, начиная от первых симптомов, когда он выплевывал их окровавленные, до сих пор. Неприятно чувство, когда понимаешь, что любовь безответна. Говорят, этого можно избежать, есть разные практики, только все они подразумевают разговор «по душам». Возлюбленный Лусса не из таких. Казалось, такое чувство, как любовь вообще не существует для этого человека. — А как вы влюбились? — Луссурия хочет поговорить, неважно о чем, он слишком долго тут пробыл в одиночестве. Одуванчики яркие, веселые, а Босс вот хмурый сидит. Солнце срывает цветы, сплетая стебли, и улыбается сам себе. — Не твоего ума дело, — Занзас отворачивается, кажется, его взгляд привык к такой яркой поляне, он теперь хотя бы видит окружение. — Ну Босс, давайте поговорим, — Лусс приваливается к теплому боку, продолжая колдовать над цветами. — Я вот влюблен, не помню, вроде мне и двадцати тогда не было, — Занзас поворачивает голову, удивление выдает только приподнятая бровь. И тут же был пойман — на его голову ложится венок из одуванчиков. — Какого хера ты творишь? — Однако, венок не снимает, выжидающе смотря на хранителя. А Солнце улыбается, так и оставшись под боком. В месте, где нет времени, где нет ни одной живой души, тепло было слишком реально. Хотя Луссурии казалось, что все это плод его воображения, он явно сошел с ума. Босс не из тех, кто от неразделенной любви страдать будет, да еще и умрет так рано. В его глазах Босс был человеком слишком сильным для таких чувств. Не зря говорят, что чужая душа потемки. — Еще письмо твое сраное. Кто так прощается? — Занзас цокает языком и смотрит вдаль, все сильнее хмурясь. — А что такого? Я вас действительно любил, — Луссурия не раз наглел, вот прям как сейчас, уже положив голову на чужое плечо. Конечно, он понимал, почему у Занзаса одуванчики, но вслух ни за что не скажет. Возможно, их место без ада и не такое плохое.

***

За окном барабанил дождь, солнца уже не было видно два дня. Два дня, что Луссурия не выходил на связь. На собрании офицеров им, наконец, принесли весть, что Луссурия завершил задание ценой своей жизни. Им доставили только письмо с меткой пламени Солнца. Скуало не выдержал первый, беря в руки письмо и раскрывая, начиная читать вслух. «Фран, милый, не забывай хорошо питаться» На лице иллюзиониста как всегда было безразличие. Луссурия всегда, будто чувствовал, что тому нужна забота. В нужное время в нужном месте, ненавязчиво, даже на колкости реагировал не по настоящему, подыгрывая скорее, нежели обижаясь всерьез. «Бел, спасибо, что был ребенком хоть иногда» Бельфегор, выросший на глазах Луссурии, точно знал, что его любили больше, чем его собственные родители. По-своему, но всегда принимая таким, какой есть. Сейчас он сидел молча, переваривая услышанное. «Маммон, со смертью нельзя торговаться, я проверял» Вайпер судорожно вздохнул, слыша эти слова. А ведь Луссурия никогда не требовал у него платы, говорил, что потом сочтемся, но потом никогда не наступит. «Леви, я тоже горжусь тобой» Леви завидовал и физический силе Лусса, и, самое главное, отношение Босса к Солнцу. Лусс это знал, но, несмотря на это, он никогда этим не попрекал. «Тоже» гордится, как и Босс, по крайней мере, хочется верить именно в это. «Я вас любил, спасибо за семью» А ведь совсем недавно Луссурия хлопотал рядом. Совсем как настоящее солнце, заглядывал, одаривал своим теплом и заботой. — Босс, вы не голодны? Я тут новый рецепт опробовал, не хотите попробовать? Ох, как у вас душно, давайте откроем окно, — Занзас привык, что его все боятся, но когда этот страх перерос в уважение, он так и не заметил. Как и не заметил, что привык к жужжанию Солнца над ухом, к его заботе и присутствию в жизни в целом. «В следующей жизни я снова буду рядом» Скуало всегда догадывался об этом. Луссурия никогда не умел скрывать чувства. Их было хорошо видно в касаниях, особенно во время лечения, словно он боялся спугнуть. И Скуало чувствовал на себе взгляд, когда казалось, что он вот-вот, наконец, скажет вслух что-то важное для самого Солнца, что годами хранит в себе, но молчит. А сейчас уже и не скажет. Тишина длилась слишком долго. Первым не выдержал Бельфегор, выходя из кабинета. За ним тихо вышел Фран, все еще не проронив и слова. Маммон откланялся и испарился. Леви на удивление проявил тактичность, последовав примеру других. Они теряли боевых товарищей уже не первый раз, но первый раз оказалось, что человек был значимым в их жизнях.