Прихоть

Это была прихоть. Самая обыкновенная прихоть босса Портовой Мафии играть в любовь с кем-нибудь из подчинённых. Из-за ухода Осаму Дазая Огай Мори лишился своей любимой игрушки. Неприятно. Не больно, но неприятно. Тогда ему пришлось искать новую. Выбор пал на ученика Дазая — Рюноске Акутагаву. Акутагава абсолютно не похож на своего бывшего наставника: молодой человек, точнее сказать, ещё подросток с весьма болезненным внешним видом. Бледный, худощавый. Практически ни с кем не общается, уважает иерархию Портовой Мафии, считает предательство недостойным и недопустимым. И всегда сохраняет холодное и безмятежное лицо. Всегда, кроме тех случаев, когда дело касается Дазая. В эти моменты на лице Акутагавы можно заметить и боль, и злость, и отчаяние, и ненависть... Странный выбор для Мори. Акутагава никогда не был против, никогда не сопротивлялся этой игре в любовь. Ни в первый раз, когда Мори прижал его к стене кабинета и впился тонкими, заледеневшими губами в точно такие же напротив, жадно и нетерпеливо касаясь худощавого тела их обладателя, ни в последующие разы. Он всегда покорно отвечал на ненасытные ласки и прикосновения босса. И такая податливость возбуждала. Мори нравилось получать всё, что он пожелает без всяких шуточек и пререканий, как это было с Дазаем, который, к тому же, пытался манипулировать им так же, как и всеми. Пожалуй, Мори был даже рад, что ушёл Дазай. Ведь если бы тот этого не сделал, то наверняка бы через три-четыре года занял бы место босса Портовой Мафии, убив нынешнего. А жить Мори ещё хотелось. Кроме того, играть с Акутагавой было куда приятнее. Приятнее после долгого рабочего дня заходить в чужую тёмную квартиру, в которой Мори последние три года бывает чаще, чем в собственной, и не включать свет в прихожей, потому что её хозяин не терпит пустой траты электричества, наверное, ещё со времён жизни в трущобах. Приятнее проходить в гостиную и со спины обнимать тёмную фигуру Акутагавы, зная, что Мори не убьют, не ударят, не оттолкнут или не выгонят прочь из этой квартиры. Приятнее оттягивать чужие чёрные волосы, не встретив никакого сопротивления, чтобы дотронуться губами столь беззащитной сейчас шеи. Приятнее оставлять тёмные отметины на практически белой коже, которые завтра будут скрыты слоем одежды. Но было кое-что, что не было приятнее. — Мой, — шептал Мори. А ответа не было. Был лишь тихий стон. И Мори этого было недостаточно. Ему никогда этого не хватало: ни с Дазаем, ни с Акутагавой, ни с кем-либо ещё. В любви, даже если это всего лишь игра в неё, должны быть признания. — Только мой, слышишь? — уже куда жёстче прошептал Мори, практически прорычал, притягивая Акутагаву ещё ближе, сильнее впиваясь тонкими пальцами в такое худое и податливое тело. Но ответа снова нет.