послевкусие

За приоткрытыми окнами стучит по листьям притихших растений мерный, неторопливый дождь. Ночная прохлада щекочет босые ступни, но Шинобу не отходит от стола, зачем-то плотнее кутаясь в ночную юкату, норовящую сползти шуршащей волной с плеч. Теплее от этого не становится. Но Кочо не обращает внимания на окружающую температуру; оно целиком и полностью поглощено тонким пузырьком в пальцах. До сих пор ей иногда требуется время, чтобы выполнить этот обязательный пункт каждого нового дня. Горлышко пузырька прикладывается к онемевшим губам на счёт раз. Язык, лицо и пальцы вмиг сводит от невыносимой горечи концентрата яда глицинии. Шинобу сдавленно выдыхает, слепо опираясь подрагивающей рукой о край стола. В первый раз было ещё хуже. Но за сегодняшний слишком длинный день столп насекомого выпивает уже третий пузырёк. Шинобу упорно, понемногу продолжает увеличивать ежедневные дозы. Поглощённая тянущим вкусом яда, она не сразу замечает, как пронзительно скрипит деревянная оконная рама. За окном стоит безветренная погода. Сквозь мерное постукивание капель прорывается чужое размеренное дыхание и шелест хаори. Только один человек может быть бесцеремонен настолько, чтобы заходить к ней без приглашения и разрешения. Пустой пузырёк Шинобу юрко прячет в длинном рукаве юкаты, зажимая между пальцами. — Томиока-сан, для того, чтобы заходить в помещение существуют двери. Она не поворачивается к нему лицом. Словно пойманная на месте преступления, столп насекомого ощущает лёгкие отголоски паники: каменный Томиока может быть опасно проницательным там, где ей меньше всего бы хотелось. Его молчание не даёт ей определённости действия: Шинобу могла бы развернуться, могла бы склонить голову к плечу и тихо рассмеяться (привычный ритуал их встреч). Она могла бы, но отчаянно сжатая в пальцах тайна и давящая тишина не позволяют сдвинуться с места. Кочо никак не может нащупать призрачную ниточку контроля над ситуацией. Секунда, и Шинобу разворачивают, широкими, влажными от дождевой воды, ладонями сминая нежную ткань юкаты — у Гию губы тонкие и ледяные. Кочо отчаянно крепко сжимает свои, не даёт ему проникнуть дальше, но столп воды отрывается от её лица так же быстро, как и приникает к нему. Мрамор бледной кожи на его лбу идёт складками, чёрные брови съезжаются к переносице, когда язык быстро проходится по губам, собирая с них чужую цветочную горечь. Глицинию безошибочно узнает любой истребитель. Её губы на вкус — выжженное поле, отдающее пугающим разочарованием пополам с предопределённостью. — Вы это уже никак не исправите, Томиока-сан, — наверное, тон Шинобу можно было бы назвать успокаивающим. При большом желании, которого у Гию нет. — Это самоубийство, — его слова и голос пусты, почти безжизненны. В них нет никакого смысла: не отговаривать же и спасать он её собирается. В хрупком без широкой чёрной формы теле решимости и мертвенной уверенности пропорционально столько же, сколько должно в итоге оказаться яда глицинии. У Шинобу в столе лежит толстая тетрадка с подробными расчётами и планом на ближайшие полгода. Время у неё ещё есть, пути назад — нет. Пустой пузырёк выпадает из рукава и тихо ударяется о циновку. — Только не говорите мне, что вы верили в нас. Представляли, как я пойду с вами к алтарю? Томиока-сан, мы ведь все самоубийцы, рассчитывающие на осуществление авантюрной мечты, — Гию смотрит прямо ей в глаза — жестокость и правдивость полу-насмешки Шинобу тонет в синей бездне. На одну-единственную секунду столпу насекомого становится страшно от мысли, что на самом деле может таиться там, глубоко на дне. У столпа воды сильная хватка. Если он сожмёт пальцы на её предплечьях ещё сильнее, то просто раздробит кости. А Кочо просто продолжит улыбаться, пока осколки будут смешиваться с глицинией. — Я бы повёл тебя к алтарю, — Шинобу задыхается, почти давится чужим признанием. Их встречи наедине, поцелуи, даже секс — не редкость, но о любви никто никогда не говорил. Её ядовитость расшевеливала в Томиоки подобие эмоций, но столп насекомого никогда не представляла, насколько глубоко в толщу воды она могла проникнуть и разнестись по всему организму, — назвал бы своей женой. В другом мире, где мы не будем самоубийцами. — Вы необычайно разговорчивы сегодня, — ей нравится смотреть на него такого — сквозь ледяной слой проступает что-то отчаянно живое. Искренность Гию в высказывании своих желаний колет под рёбра, пытаясь добраться до свернувшейся клубком закостенелой решимости. — У меня мало времени, — в жёстко сдвинутых бровях Шинобу легко читает вторую часть повисшей нитью фразы: я тоже могу умереть. — У вас есть шанс, — Кочо редко бывает нежной. Сейчас же внутри всё отчаянно щемит, в груди поднимается давно знакомая волна злости: здесь, где они живут сейчас, у них нет ни единого шанса. Она поднимает вверх руку, касается кончиками пальцев чужого склонённого вниз лица, проводит по остро выступающим скулам, скользит выше, к виску. Приходится подняться на цыпочки. Под её пальцами колышутся волны. Они вибрируют, ударяются в черепную коробку и отдаются в немного подрагивающих уголках губ Томиоки. Шинобу кажется, что вот это то самое, что должно выражать бессильную злость. Гию не даёт ей смотреть на него, видеть что-то, всплывшее со дна к самой поверхности. В этот раз он напирает ещё сильнее, отпускает её правое плечо, свободной рукой обвивая тонкую талию. Шинобу не сопротивляется, не пытается как-то намекнуть и пресечь некоторую грубость его движений — если Томиока сейчас будет нежным и неторопливым, то просто растечётся по комнате. Она приоткрывает губы, едва не задыхаясь чужим ртом и языком. Кочо, чтобы устоять на подгибающихся ногах, хватается одной рукой за крепкое плечо, а вторую вплетает в жестковатые чёрные волосы, слабо царапая кончиками ногтей чужую голову. Гию не любит долгие, утомительные поцелуи. В этот раз он не отрывается от горчащих губ Шинобу настолько долго, что та едва ли не задыхается, вынужденная предупреждающе потянуть столпа воды за пряди. Когда он на секунду заглядывает ей в лицо, Кочо замечает, насколько потемнели его глаза — если бы она не знала, что они синие, то сочла бы оттенок чёрным. Их разница в росте мешает: Томиока подхватывает её под бёдра, поднимает, поджидая, пока Шинобу закинет ноги ему на бёдра. На рабочем столе Кочо почти всегда царит чистота и порядок. Гию не приходится очищать поверхность, прежде чем посадить туда столпа насекомого. Она сама запрокидывает шею, лёгким движением плеч заставляя свободную ночную юкату полу-распахнуться и обнажить шею и грудь почти полностью. Томиока бывает жаден до предоставляемой свободы действий. Он целует бледную кожу под подбородком, прокладывает дорожку влажных отметин прямо по пульсирующей жилке артерии, накрывает широкой ладонью упругую грудь, зажимает между двумя пальцами горошинку соска — кусающая губы Шинобу не выдерживает испытания, тихо стонет, откинув голову на столешницу. Бабочку-заколку она успела снять, ещё когда готовилась ко сну, не ожидая прихода столпа воды. От ощущения влажных губ на груди её почти выгибает — Кочо разводит ноги шире, давит пятками на поясницу Томиоки, придвигая его к себе настолько близко, насколько это в принципе возможно. На ней нет белья, и рука Гию тут же сползает по впалому животу вниз, раздвигает влажные половые губы, проникая сразу двумя пальцами. Шинобу давится вздохом, подбрасывает бёдра вверх и вздрагивает всем телом от контраста ласк внутри и снаружи. У Томиоки поразительно длинные пальцы, одними только ими он едва не доводит её до грани. Время тает между ними. Молчаливый свидетель-дождь стыдливо избегает полуоткрытого окна. — Гию, — у неё по особенному получается произносить его имя. Даже хорошо, что Кочо делает это довольно редко: если бы наоборот, это привело бы к катастрофе, — погоди. Томиока из-под упавших на глаза чёрных прядей смотрит на неё немного заторможенно-удивлённо, но останавливается, устраивая обе ладони на её бёдрах. Шинобу приподнимается ему навстречу на локтях, немного оттягивает за длинный хвост, заставляя откинуть голову назад и открывая для себя доступ к мужской шее. Кочо целует сильно выступающий кадык, свободной рукой спускает с плеч столпа воды половинчатое хаори, ловко расстёгивает одну за другой пуговицы формы и белой рубашки, прохладной ладошкой гладит крепкую грудь, подтянутый живот, доходя наконец до пряжки ремня. Ещё один поцелуй в шею, лёгкое прихватывание кожи губами, и Томиока забывается. Вновь одним движением укладывает Шинобу под лопатки на стол, сам щёлкает пряжкой ремня, приспускает свободные штаны вместе с бельём до колен. Гию проводит рукой по вставшему члену, размазывает выступившую смазку по головке, удобнее перехватывает Кочо под коленкой и одним сильным движением толкается в неё. Шинобу не соскальзывает спиной вверх по столу только благодаря тому, что Томиока предусмотрительно удерживает её под спину. Он наклоняется к ней, почти ложится, обеими руками держит её под бёдра. Кочо обхватывает его за шею, когда Гию утыкается носом в её ключицу, прикусывает тонкую кожу, двигаясь внутри неё с постепенно нарастающим темпом. Жёсткие волосы столпа воды щекочут её лицо. Томиоке нравится её молчание, но не во время занятий любовью: он немного меняет угол проникновения, погружается настолько глубоко, что Шинобу сдаётся: полу-стонет, чувствуя как внизу живота всё предвкушающе скручивает и тянет. Томиока ускоряется, тихо шипит, покрывает её плечи россыпью поцелуев. У Кочо от резко подскочившей температуры тела кружится голова. — Гию… У Шинобу трясутся колени и напрочь сбивается дыхание. На плечах Томиоки остаются пара красноватых полос от её ногтей. Она сжимает его внутри себя, заставляет замедлиться. Столпа воды хватает ещё на пару глубоких фрикций. Гию хрипло стонет Кочо на ухо: от его пальцев на бёдрах останутся отметины-синяки. Шинобу гладит его спине, утыкается носом в чёрную макушку. — Не оставляй меня. Томиока не поднимает головы. Он и сам не знает, зачем вдруг решает это озвучить. Обречённость втекает в лёгкие, растворённая в прохладном ночном воздухе. О былом удовольствии напоминает лишь тянущая тяжесть внизу живота. — В следующей жизни, Томиока-сан, мы встретимся уже в другом мире. Сейчас же у нас есть миссия и цель. Он сгребает Шинобу в жёсткие объятья, не даёт договорить, приникая головой к обнажённой груди. Кочо душит в себе щемящее чувство безысходности: через полгода она будет убита одной из Высших лун, которую заберёт с собой на тот свет. И выиграет для Томиоки дополнительный шанс. — Постарайтесь всё-таки выжить, Томиока-сан. Я могу просить вас лишь об этом.