In A Name

По крайней мере раз в неделю они стараются ужинать вместе. Это ради Дианы, как и все остальное; она все еще приспосабливается к переездами между домами, и показ ей единого фронта имеет большое значение для того, чтобы она чувствовала себя более стабильной. Независимо от того, что кто-то из них сделал в прошлом, они все очень любят Диану, и готовы попробовать почти все, чтобы сделать ее счастливой. Келли, Шон, Адалинда, Ник и — по просьбе Дианы — Джульетта являются завсегдатаями этих семейных обедов. (И к этому еще нужно привыкнуть: снова называть ее Джульеттой.) Иногда к ним присоединяются другие, когда их расписание позволяет, но сегодня вечером это только они, ведущие неестественную светскую беседу за картофельным пюре и бифштексом. Обычно радостная болтовня Дианы заполняет тишину, но она подозрительно молчалива. Адалинда приподнимает бровь, оглядывая сидящих за столом; судя по озабоченным выражениям лиц, она не единственная, кто это заметил. — Диана? Дорогая, ты в порядке? Ты сегодня ужасно молчалива. — Просто задумалась, — слишком серьезно для такой юной души она кивает. Адалинда колеблется. Стоит ли ей давить? Она не хочет давить на Диану, если та не хочет говорить об этом, особенно с таким количеством людей. Но если что-то не так… Ник отнимает у нее выбор, прочищая горло. — Похоже, это довольно тяжелые мысли, — небрежно замечает он. — Мы можем чем-нибудь помочь? Тишина. Диана, кажется, что-то обсуждает сама с собой. Наконец она пожимает плечами. — Отец Элеоноры умер, — прозаично, но с оттенком грусти и чего-то еще. Что-то, чего Адалинда не может понять. Ей нужно немного подумать. Элеонора? Определенно это имя она слышала раньше… Одноклассница Дианы? Похоже, они друзья. Шон, стоящий ближе всех к Диане, кладет руку ей на плечо. — Это, должно быть, тяжело, — мягко говорит он, и на долю секунды она понимает, почему так любила его. Диана качает головой. — Не совсем. Он умер давным-давно. Она даже не помнит, как он выглядел. Наверное, это больше не должно беспокоить, то, как она может говорить такие душераздирающие вещи таким тоном словно говорит о погоде. И все же Адалинде пришлось сделать пару глубоких вдохов, чтобы сориентироваться. (И ладно, может быть, она принимает слишком близко. Ее отец ушел, когда она была совсем маленькой, и если бы у нее не было фотографии, она бы тоже не знала, как он выглядит.) Джульетта сдерживалась, явно не решаясь вмешаться в «родительский» разговор, но теперь она заговорила. — Тогда почему ты думаешь о ней? — Ее мама снова вышла замуж. Такое простое заявление, но напряжение в комнате сгущается от настороженности. В комнате, полной полицейских, адвоката и женщины, которая ищет справедливости везде, куда бы она ни пошла, между ними слишком много ужасных историй. Ник отвечает первым, и Адалинда слышит в его голосе нарочитую осторожность. — А ее отчим хороший? Кивок, от которого они все облегченно выдыхают. — Он ей нравится, — затем, сделав глубокий вдох. — Она называет его папой. О. Теперь, Диана, кажется, решила объяснить. — И я спросила ее почему, ведь он не ее отец. И она сказала: «Он любит мою маму и заботится обо мне, так что он мой папа». О-о — о! — А теперь ты раздумываешь, как тебе следует называть Ника, — тихо заканчивает Джульетта, когда до всех доходит. — Ну, Милая, твоя ситуация.… — к чести Шона, его голос не напрягается, когда он вмешивается. — Ну, немного отличается от Элеоноры. — Да, — Ник одаривает ее нежной улыбкой, чтобы отогнать обиду. — Я имею в виду, что у тебя есть отец. Ничего страшного, если ты будешь звать меня просто Ник. Похоже, это ее нисколько не успокаивает. — Но ты же любишь маму и заботишься обо мне, — замечает она, чуть повышая голос. Свет мигает, и Адалинда бросает на Диану предостерегающий взгляд. — Диана… — вздыхает Шон. Ясно, что то, о чем он собирается спросить, давит на него тяжелым грузом, но он все еще выглядит невероятно нежным, когда спрашивает. — Ты хочешь называть Ника папой? — Я хочу называть вас обоих папами! — она выглядит так, будто вот-вот расплачется, но свет больше не мигает. — Но я не могу. Потому что тогда ты не поймешь, кого я имею в виду! Не в первый раз Адалинда жалеет о жизни, которую подарила Диане. Она не променяла бы свою дочь ни на что, но отдала бы все, чтобы у нее была нормальная жизнь. У нее сдавливает горло, и она хочет сказать что-нибудь — хоть что-нибудь, — но не знает, с чего начать. К счастью, Шон знает. — А как насчет этого: ты ведь знаешь, что я говорю не только по-английски, верно? Диана медленно кивает, нахмурив брови. — Хорошо. А что, если ты будешь звать меня на другом языке? Таким образом, ты будешь по другому называть меня, и ты сможешь называть Ника «Папа». О, если бы ей не приходилось уговаривать себя не бить его половину времени, она могла бы почти обнять его. Это такое простое решение, но абсолютно идеальное. Она украдкой бросает взгляд на Ника, который наблюдает за происходящим с чем-то близким к шоку. — Например? — наконец спрашивает Диана. — Хм, — задумывается Шон. — Papa? Padre? Père? — Père, — эхом отзывается Диана, оживляясь. — Мне нравится. Я могу назвать Ника папой? — Конечно, милая, — в словах Шона нет резкости, в его улыбке нет нерешительности. Может быть, он просто рад, что ее жизнь больше не стоит на кону. — Пока Ник не против. Диана смотрит на Ника с душераздирающей надеждой, и Адалинда не может не взглянуть на него украдкой. Она знает, что он любит ее, и она давно уверена, что он любит Диану, но это не обязательно означает, что он будет в порядке с этим. Диана может быть ее дочерью, в конце концов, но она также дочь Шона Ренара; может быть, Ник не захочет… — Сочту за честь, — говорит Ник, и она понимает, что не видит слишком яркого блеска в его глазах. Ее сердце переполняется, и она снова влюбляется в него. Она понятия не имеет, чем заслужила этого мужчину. Диана хихикает над формальностью Ника, напряжение полностью исчезает. — Ладно! Папа… — она замолкает, словно проверяя. Видимо, ей это нравится, потому что через мгновение она продолжает. — Ты научишь меня владеть мечом? — Ни в коем случае, — перебивает Адалинда, прежде чем Ник успевает вставить хоть слово. — Ты слишком молода. — Но мама. — Она дуется. — Тетя Беда уже научила меня пользоваться мачете. …Не кричи. Считай от десяти назад. Это хороший способ сохранять спокойствие, верно? Десять… Девять… Восемь… Семь… — Она что?