i could be a better man

Муза всегда была… горячей. Короткие шорты, высокие яркие гетры, пастельные свитера, два хвоста по бокам — девочка, которая рождена, чтобы чувствовать, девочка, которая существует, чтобы понимать всех и вся, — воплощение матери Терезы по задумкам природы и два средних пальца прямо в лицо судьбе — прямиком от неё. У неё ошибка в системе и ей это нахрен не нужно: успокаивать, утешать, слушать чьё-то нытьё, когда хватает эмоций, обсуждать и бросать ядовитые комментарии или же наоборот, слишком опекать, стараясь призвать весь окружающий мир попытаться понять. Тем более, когда мир давно сошёл с ума и благоразумие — явно не отличительная его существа. Муза надевает на себя детские плащи-дождевики с яркими пятнами, пока на ноги — массивные мартенсы и Терре кажется, что девочку-с-наушниками можно легко разгадать, раскусить; Терре кажется, что Муза и сама хочет, что бы её видели, подавая окружающим такие красноречивые знаки, но вместо этого — всё то же отношение, как к просто-фее-эмпату. Муза носит пижаму с единорогами и стреляет молниями, когда Терра снова открывает свой рот и нарушает её личное пространство, Муза ненавидит растения, но всё же ставит к себе на полку горшочек с очередным зелёным жителем, Муза открывает ноутбук и приглашает её посмотреть фильм при условии, что та, наконец, заткнётся и утихомирит свои эмоции, Муза делится одним наушником, когда Терра не может уснуть ночью и чувствует, как холодные лапы приближающейся панической атаки склизко пробираются к её горлу. Муза всегда рядом, чтобы ни случилось и Муза совершенно не злится, когда типично-неуклюжая Терра врывается в заброшенную Оранжерею в попытке побыть наедине со своими мыслями (и растениями), но натыкается взглядом на оливковую кожу, широкие ладони, ведущие по обнаженным участкам и мокрые, влажные звуки. Терре не спится — Терра прикрывает веки и сжимает губы, рвано выдыхая — выкинуть бы эти картинки из головы, выкинуть бы эти противные кляксы идеально-сложенной девичьей фигуры и жадные касания губ, но вместо этого всё глубже, всё сильнее, — кажется, что это въедается едва ли не в её собственное ДНК. Муза приходит через час после отбоя, небрежно сбрасывая обувь, Муза прожигает её макушку взглядом тёмных, утягивающих, Муза раздражённо фыркает, складывая руки на груди, и нарушает тишину, не давая укрыться под одеялом несчастной макушке: — Что? Её специализация — не актёрское, её специализация — растения, но сейчас, именно сейчас кажется, что попытка — не пытка и в принципе где-то глубоко внутри в ней могут теплиться навыки первоклассной актрисы хотя бы в вопросе притворства сна, но всё тщетно — девушка нависает над ней, словно персональный кошмар: — Терра, я чувствую твоё волнение за километр, от тебя просто разит смущением и… любопытством? — в темноте лиловая радужка блеснёт чем-то недобрым, но фея земли этого не заметит, — куда ей, фея земли будет слишком увлечена бешеными оборотами собственного же сердца. — Просто задай свои вопросы и расслабься. Терра приподнимается на локтях, кусая губы; Терра готова сгореть от стыда прямо здесь и сейчас, но вымученно улыбается, потому что она же, чёрт возьми, хороший человек, — хорошая девочка, — и по всем канонам бормочет так глупо: — Я просто… Хотела… — Узнать, как целуется твой брат? — Что?! — подскочить за секунды до головокружения, нахмурить светлые, сморщить нос — совершенно искренне в отвращении. — Нет! — Хочешь узнать, как целуюсь я? У Музы глаза — тёмные омуты, за которыми — демоны, не иначе; Муза и сама воплощение чего-то запретного, совершенно дьявольского вместе с её наигранной невинностью и смольными полураспущенными, Муза смотрит на неё сверху-вниз с какой-то унизительной усмешкой, и Терра… … что ж, Терра воспринимает её всерьёз. Фея разума исследует её глазами внимательно, даже задумчиво: мягкие черты, почти детские — ярко-зелёные глаза, аккуратный, маленький носик, подрагивающие губы, обычно растянутые в неловкой улыбке, — ей всегда нравилась улыбка Терры, — задорные ямочки по бокам, — она вся была каким-то сгустком света, чем и раздражала неимоверно, но кто может вынести так ярко слепящее прямо в глаза Солнце? Фея разума уже знает и ей не нужно переспрашивать, но странное желание увидеть сквозь темноту и без того пунцовые лишь сильнее поддевает и распаляет, поэтому с улыбкой, поэтому наигранно-небрежно, поэтому — на край кровати феи земли, поэтому — ближе, почти шёпотом рядом с её ухом: — Ты никогда не целовалась? Терра не может сдвинуться с места, у Терры по рукам — тремор и вместо мыслей – мешанина чувств и эмоций; по-хорошему бы обидеться, по-хорошему бы уйти в ванную, чтобы наконец сделать глубокий вдох и выпустить из себя горячий поток стыда и унижения, прикрывая пухлыми ладошками собственные глаза, пока меж пальцами — солёная влага, но вместо этого — цепкие пальцы на её подбородке, вместо этого — угольные напротив, вместо этого — холодная подушечка по её нижней, отчего она вздрагивает, невольно подаваясь вперёд, — чёрт, чёрт, чёрт! — Никогда не поздно научиться, — все её внутренности — в тугой узел, пока горячее дыхание напротив обдаёт её совершенно сухие от волнения и растерянности, пока большой палец надавливает сильнее, пока напротив — почти приказ: — Шире. Терра знает, что это неправильно, Терра знает, что это — сумасшествие, Терра чувствует, как страх липкими щупальцами сжимает её где-то в самом низу, — или это совсем не страх? , — но куда ей до логических цепочек, куда ей хотя бы до своего отсутствующего напрочь дыхания, когда на её собственных — мягкие, обжигающие; куда ей, когда по позвонкам — змеей дрожь; когда несмело — вперёд, повторить движения, вжимая отчаянно пальчиками в собственные простыни? Муза отрывается от неё плавно и мягко, но в противовес действию — кончик языка по нижней, одобряюще, около-задумчиво: — Неплохо. Но нужно больше практики. А Терра в общем-то и не против.

***

Горлышко сине-зелёной — прямо на коленки, обтянутые коричневым плотным капроном, — вокруг вдруг раздаётся улюлюканье второкурсника-специалиста на пару с феей-воздуха, а ей тошно — ну что за кретины? Дейн растерянно переводит взгляд с Ривена и Беатрикс на Терру, пока все остальные, — Винкс и Скай с вечно-щенячьим, — замолкают. И эта тишина, этот бегающий взгляд первокурсника, эти повлажневшие мятно-зелёные — Музе физически больно, Муза в который раз проклинает себя за то, что всё-таки потащила с собой фею земли на совершенно дурацкие посиделки со специалистами в попытке подружиться, но Муза совершенно не корит себя за то, что в ней — какое-то количество алкоголя и алая злость — опасная смесь, а напротив — сжавшаяся девчонка, так старательно пытающаяся затеряться или вовсе исчезнуть. — Я забираю ход себе. Остро, беспрекословно, пока рука — к бутылке, чтобы потянуть на себя, — мельком взглянуть на расширяющиеся напротив и едва сдержать подрагивающие уголки губ. — Чёрта с два, фея, — Ривен подаётся вперёд, почти касаясь её руки, — это не по правилам игры. Муза улыбается ядовито, Муза проводит подушечками по чужой руке, чуть накрывая — боковым зрением различает, как напрягается сука-Беатрикс и как одновременно перестают дышать остальные наблюдатели, рискуя умереть от кислородной недостаточности прямо здесь и сейчас. — Что ж, тогда я меняю правила. Или ты имеешь что-то против того, что я хочу поцеловать Терру? Отчаянно-расколотый вскидывает ладони вверх в поражении, не скрывая предвкушающей улыбки, Муза же шлёт ему мысленно смачный удар прямо в нос, пока в реальности тянется почти вслепую к фруктово-цветочному аромату, — иногда ей кажется, что даже в полнейшем мраке, даже если в этом мире случится конец чёртового света и она лишится своих способностей, она найдёт Терру по тонкой нити мягко-нежного, — такого же, как она сама. И прежде, чем накрыть мягкие, податливые, тёплые, в самые губы, как в их самый первый раз: — Практика, помнишь?

***

Руны — самоубийство для психики и нервов, но она же обещала отцу быть прилежной ученицей? Точно так, поэтому в час ночи — всё ещё здесь, всё ещё за учебниками перед контрольной. Поэтому в час ночи — совершенно одна, пока соседка наверняка с её братом, наверняка снова в заброшенной Оранжерее, — Терра чуть мотает головой в попытке отогнать мысли, до покраснения глаз впиваясь взглядом в уже плывущие строчки. Вельветовый сарафан с жалобным лязганьем металлических застёжек падает на пол и это что-то вроде облегчения: возможность переодеться в собственную пижаму без постоянных перебежек из комнаты в комнату, возможность скрыться даже от самой себя, накрыв зеркало напротив тонким покрывалом — Терра не любила смотреть на своё тело. Потому что стоило ей только увидеть отражённые участки в блестящей глади, Терре хотелось взять ножницы и отрезать куски «лишнего». Отрезать всю себя. Конечно, она не запирает дверь, конечно, она никого не ждёт, ведь Муза — с её братом, ведь Муза упорхает легко, махнув яркими крыльями, словно колибри, ведь Муза с успокаивающей, просящей прекратить поток эмоций, фразой «это была всего лишь игра», на что Терра кивает, в безнадёжных попытках пытается снова спрятаться за собственных друзей-растений. Конечно, впереди неё теперь — обеспокоенные, в свете мягкого жёлтого света настольной лампы оттенка горячего шоколада, глаза, — Музе не нужно быть эмпатом, чтобы понять, в чём дело, Музе не нужно задавать лишних вопросов и делать что-нибудь, но внутри неё — мясорубка, пока в глазах мятных — полнейшее отвращение и отсутствие принятия, пока в дрожащих руках — бессилие перед гнетущим весом окружающих и самой себя. Муза кладёт руки на плечи и тут же в ответ — незамедлительная реакция, пронзительная дрожь, которая импульсом проходит и по ней, электрическим разрядом прямиком в сознание. Терра прячет глаза, неловко пытается отвернуться, но лишь мнётся на месте, точно в сомнениях, — Музе хочется думать, что это именно сомнения, а не сжирающее заживо омерзение. И кто придумал эти грёбанные рамки? Кто придумал, что человек должен убегать от себя каждый раз, когда делает так, как хочет, кто сказал, что человек должен отказываться от чего-то в пользу «норм» и рамок и где вообще эта грань между навязанными стандартами и отсутствием здравого смысла? Её никогда не волновало. Не волновали последние тенденции моды, не волновали последние сплетни, не волновало, кого любить и кем быть. Не волновала гендерная принадлежность, не волновал вес, не волновало и мнение окружающих — какое ей, чёрт возьми, дело до остальных? А может, всё было в том, что она знала, чувствовала, как несчастны люди внутри? Может, она понимала, что одна из причин несчастья — несоответствие чему-то призрачному, неуловимому, несуществующему? — Терра, — аккуратно прижаться к горячим щекам, привлекать к себе внимание, — посмотри на меня, пожалуйста. Самое худшее – видеть застывшие кристаллики слёз. Это как удар в грудную клетку, это как проломить рёбра, как выбить дыру в лёгких, самое горькое — понимать, что не найдётся никаких слов, чтобы исправить, не найдётся никаких антидотов, чтобы выскребсти, вытянуть каждую капельку яда: каждый взгляд, каждое неаккуратно брошенное, каждый смешок, каждую «безобидную» шутку. Самое отвратное — не иметь возможности сделать что-нибудь, кроме как оторвать плавно прижатые руки феи земли от обнажённых бёдер в попытке защититься, направить их к своим бокам под толстой тканью свитера. И ощущать на собственном плече горячие пятна — то же самое, что вонзить себе нож около сердца и прокрутить троекратно — недостаточно, чтобы убить, но достаточно, чтобы продлить пытки. — Ты не должна… — тихий всхлип и внутри феи разума — чистый ураган, почти-лавина возмущения, — ты не должна успокаивать меня. — Терра, — совершенно серьёзно, пока пальцы снова к мягкой коже лица, стирая подушечками влажные дорожки. Наверное, нужно что-то сказать, поддержать, но вместо этого в совершенно странном, неизвестно порыве касается мокрых щёк губами, ведёт чуть вверх, по прохладной, гладкой коже — коснуться прикрытых век, подрагивающих ресниц, чертить дорожку к центру лба, — неправильно. Неправильно по чьим рамкам и стандартам? Первая победа Терры — сжимающие кромку свитера феи разума пальцы, притягивающие ближе. Первая победа Терры — запечатлеть короткий поцелуй на алых губах и быть тут же втянутой в новый. Вторая победа Терры — нецензурно и грязно послать весь окружающий мир со всеми правилами и позволить себе плавиться под бережными касаниями. Третья — сорвать с малиновых напротив приглушённый стон и подумать, что это, пожалуй, безумие. But who cares?

***

Тонкая, крепкая, гибкая лоза обвивает жилистую шею специалиста напротив, пока он — губами глухо, немо, — глаза феи блестят игривым, зелёным огнём, — никакой злости, никакой ярости, только взявшееся вдруг из неоткуда желание поставить отчаянно-расколотого на место, а подошедшая позже Муза в этом только вдруг поддержала и теперь — на пару с ухмылками и мерцающими наблюдать за отчаянными попытками того всё же принести свои извинения. — С него хватит, — кивает Муза и кончики хвостов её в одобрении подскакивают, — отпускай. Терра и не против, с каким-то особым удовольствием отмечая, что ей вполне хватило только испуганного вида второкурсника. — Вы, блять, рехнулись? Ривен рвёт и мечет, позади — мелкая фигура Беатрикс, спешащей навстречу и сейчас ей очень хочется добить его, сказать ему что-нибудь вроде того, что его место, как и всегда, у ног феи воздуха, — ей ли не знать, как он на самом деле переживает из-за этого, но она же, чёрт возьми, Терра Харви… — Держи свою подружку под контролем, — указательный прямо перед носом феи разума, зелёные напротив — сощурены яростно. — Понятно? … и она оставит это на следующий раз. Переплетение пальцев — тёплое касание, разливающийся жар по всему телу и пульс в стократно, разгоняя кровь — она ещё никогда не чувствовал себя такой живой. И её собственное ощущение отразится на мгновенье в аметистовой радужке напротив, — Терре не нужно говорить, чтобы Муза поняла её, Терре не нужно больше пытаться быть кем-то вместо того, чтобы быть просто самой собой. — Решила внезапно преподать кому-то урок? — довольная улыбка на лице феи разума и её сжимающие ладонь пальцы. А Терра и не против, — возвращает жест, сталкиваясь с привычно-тёмными. — Обучаю несносных мальчишек хорошим манерам. Муза хмыкнет понимающе, даже не скрывая гордость, пока все вокруг — громкими, шумными эмоциями, пока все вокруг — совершенно, на самом-то деле, не важны. Муза нарочито-внимательно столкнётся взглядом с наблюдателями шоу, сконцентрируется только на одном — на фруктовом-цветочном, на мягкой, бархатной в собственное руке, чтобы негромко, но отчётливо, понятно, точкой в любых сомнениях, в ответ на предыдущее: — Вот это моя девочка.