Barns Courtney — Hollow
Бродяжка-бард, похоже, перепил; ничего удивительного, путь он проделал долгий. Кэйа привычно выхватывает детали — осунувшееся лицо, сбитые каблуки на когда-то дорогих туфлях, порванный чулок, пара лопнувших струн на старенькой лире. Не первый и не последний путник, решивший передохнуть по дороге в Мондштадт, и всё же что-то вынуждает задержать взгляд, а Кэйа безусловно доверяет своей интуиции. Он натягивает поводья, и вслед за ним коня останавливает Дилюк. — Что там? — недовольно бросает он — такой же усталый и так же жаждущий поскорее оказаться у растопленного камина. В следующее мгновение его брови вскидываются, как крылья его смертоносного феникса, и Кэйа понимает, что ставка много выше, чем казалось. Торопливо стащив зубами перчатки, Дилюк скатывается с седла. — Быть не может, — шепчет он и перед разбитой скамьёй, где бард полулежит, укрываясь от мороси под густой порослью хмеля, преклоняет колено и прижимает к губам край истрёпанного изумрудного плаща. — Что ты забыл здесь, великий Барбатос? Только тогда Кэйа понимает — и, как велит обычай, преклоняет колено подле Дилюка. Бард не двигается, грудь под серой от пыли рубашкой вздымается едва заметно. — Что мы должны делать? — после затянувшейся паузы спрашивает Кэйа. — Нельзя оставлять его здесь. — Дилюк поднимается, трогает барда за плечо, но тот даже глаз не открывает, только голова безвольно падает на плечо. — Наша семья век от века давала ему кров. Мы должны отвезти его в город. В храм. — В храм? — Кэйа стаскивает с плеча накидку. Бард такой крошечный, что хватает закутать его почти целиком. — Помилуй, Дилюк, я не готов скакать обратно в такую паршивую погоду. Да и ему, кем бы он ни был, лучше поскорее оказаться в тепле. Он поднимает барда на руки — тот почти ничего не весит, — и снова садится в седло. Посомневавшись, Дилюк забирает лиру.***
Они все были красноволосы, и их сердца горели так ярко. Один за другим они отправлялись в Селестию, порой возрождались снова, чтобы служить ему — служить свободе, за которую он сам готов был сражаться до конца. Его город, его земли — они были в надёжных руках, пока он странствовал, не готовый смущать возлюбленных детей гнётом божественной воли. Они сгорали так быстро; пусть у архонтов нет сердца, он умел и привязываться, и любить, и страдать. Каждый раз, уходя, он знал, что вернётся вновь — и хранители его тайны будут другими. Такими же честными и справедливыми, такими же горящими, такими же красноволосыми — и он не узнает их лиц. Почему люди умирают так рано? Он думает об этом, приканчивая бутылку молодого вина в местах, где когда-то юный Крепус Рагнвиндр слушал его песни и смеялся над историями о шалостях и приключениях. Всё, что случается в этих землях, Венти известно, известно и то, что Крепус никогда больше не улыбнётся. Может, другие сказали бы, глупо привязываться к слугам, но Венти — Венти всегда говорил о них не «слуги», а «друзья». И привязывался. Каждый раз. Засыпая в телесном облике, он всегда видит один и тот же сон — его, маленький ветерок, бард Венти держит на руках, и вслед за его быстрыми пальцами так весело резвиться меж струнами лиры. То же снится ему и теперь — но, когда Венти приподнимает ресницы, сон не рассеивается. Он лежит головой на чужой груди, тонет в жарком пушистом меху, и его качает так славно, так мерно. Тихих голосов не разобрать, и Венти засыпает снова, охваченный тёплым чувством, будто его снова баюкают в ладонях.***
— Рассказать ничего не хочешь? — спрашивает Кэйа, когда Дилюк спускается к камину и растягивается в любимом кресле. — Он спит, — лаконично сообщает Дилюк. Кэйа смотрит, пока под его пристальным взглядом Дилюк не сдаётся. — Что?.. — И как вы ему служили? Я имею в виду, отец не упоминал об этом. — Вряд ли он хотел тяготить тебя ещё одной тайной. — Дилюк смотрит в чашку с чаем так, будто она ему сильно задолжала. — Он и мне… успел рассказать не так уж много. Слуги Барбатоса рождаются в нашей семье с самого начала рода. Они красноволосые, — он, хмыкнув, смотрит на влажные волосы, перекинутые на плечо, — их элемент всегда Пиро, и они… Они делают то, что Барбатос потребует. Будь то поднести вина, кого-то убить или вырвать своё сердце из груди. Защищают его. Дают ему кров. Отец… должен был передать мне знания, когда я вступлю в пору совершеннолетия, но… Он умолкает. Кэйа вместе с креслом двигается ближе и сжимает его руку, дрожащую на подлокотнике. — Я не считаю его чудовищем, — шепчет Дилюк, пряча взгляд, — но он… ты понимаешь, кто он. Он может сделать со мной что угодно. Попросить что угодно, и я это сделаю. Не потому что хочу. Потому что… — Дилюк, — Кэйа запускает руку ему в волосы, тянет назад, заставляя закинуть голову, и этот испуганный взгляд ему не нравится, — мы не жили бы в городе свободы, желай наш архонт человеческих сердец. Дилюк вздыхает, опускает ресницы. Расслабляется, и Кэйа тоже ослабляет хватку, гладит его по затылку, укладывает головой себе на плечо, отбирает чашку и сам подносит к его губам. — Тебе нужно больше отдыхать, — ворчит он, — не будешь воображать всякие ужасы. Барбатос не орден Бездны, знаешь ли. — Прости, — вздыхает Дилюк, — я везде вижу врагов. Везде. — Знаю. — Кэйа покровительственно целует его в макушку. — Уверен, отец бы тебе рассказал, что всё не так страшно. Он встречал Барбатоса? — Когда был молод. Совсем мало рассказывал. Только всякие сказки, как они пили вино и веселились в Мондштадте. — Звучит неплохо. Будь я Барбатосом, спустился бы в Тейват, только чтобы заставить тебя взять выходной. — Перестань, — смеётся Дилюк, — у меня был выходной месяц назад. — Слишком давно, — гнёт своё Кэйа и целует в висок, — я клянусь тебя похитить и увезти от дел подальше. Аделинда сдержанно улыбается, поднося им ужин, и Кэйа из-за макушки Дилюка подмигивает и указывает взглядом наверх, где спит божественный гость. Аделинда кивает. На неё можно рассчитывать. Конечно, она проследит. Великий Барбатос даёт им пару часов передышки после ужина. Кэйа уже подумывает отнести засыпающего Дилюка в постель, когда каблучки Аделинды выбивают дробь по лестнице. — Мастер Дилюк! Гость проснулся и хочет видеть вас! Что бы там Кэйа ни говорил, с Дилюка весь сон как ветром сдувает. Наверх он отправляется бледный и прямой, а Кэйа идёт за ним, прихватив два кубка и бутылку молодого вина. Какими бы ни были традиции, гостить в Мондштадте и не выпить за разговором — только время зря терять, будь ты хоть тысячу раз архонт. Теперь очевидно, что он не человек, — в лунном свете, льющемся в окно, его бледная кожа слабо мерцает, и, пусть рамы плотно закрыты, по спальне резвится ветер. В следующее мгновение он смеётся — звонко, как праздничные колокольчики, подвешенные на лентах. — Спасибо за приют, юный Дилюк, подойди же скорее! — Он садится среди мягких подушек, которыми обложила его заботливая Аделинда, и взмахивает рукой. — Дай на тебя взглянуть! Дилюк идёт поспешно, вновь преклоняет колено. — Мой дом — твой дом, великий Барбатос, — говорит он, склонив голову, но Барбатос обнимает его лицо ладонями и ласково целует в губы. — Зови меня Венти, среди друзей я предпочитаю это имя, — улыбается он, и ему, похоже, нравится, как Дилюк краснеет. — Готов ли ты услышать мою просьбу? — Каждый в моём роду почтёт за честь, — говорит Дилюк, едва разлепляя губы, его скулы всё ещё пылают. — Ты узнал меня в облике простого барда, — шепчет Барбатос, и его тонкие пальцы скользят по растрёпанным кудрям Дилюка ласково, как по струнам, — дал мне приют под своей крышей и расплёл мои косы. Разделишь ли ты со мной постель в эту холодную ночь? Дилюку, вероятно, проще было бы вырвать сердце из груди. Кровь отливает от его лица; стоя на коленях перед своим архонтом, он испуганно взглядывает на Кэйю, и по полным ужаса глазам Кэйа понимает: Дилюк уверен, что не может отказать, и что Кэйа после этого покинет его навсегда. Как будто Кэйа способен так легко от него отказаться. — Это не приказ, — мягко напоминает Венти; он делается серьёзным — ни тени прежней улыбки, — я никого не стал бы принуждать. Это просто вопрос. — Я… — выдыхает Дилюк так, будто он на пороге гибели. — Я не… — Только один вопрос, Венти, — прокашливается Кэйа, — что, если я останусь? Это не разрушит ритуал? — Нет никакого ритуала! — хохочет Венти и поднимается на коленях. Тяжёлое одеяло соскальзывает с него, обнажённого, сияющего; тёплый ветер окутывает Кэйю, раздувает волосы, забирается под одежду, как десятки нежных рук. — Не будьте такими серьёзными! Я давно не был человеком! Давно не знал мягкой постели, вина и любви! Я соскучился по тому, что вы называете жизнью! Кем бы он ни был, Кэйа ему определённо симпатизирует. — Вина у нас точно в избытке, — улыбается он и, прикрыв за собой дверь, устраивается на краю кровати. Дилюк, всё ещё ошеломлённый, так и сидит на полу, переводя взгляд с одного на другого. — Добро пожаловать домой, Венти. — А ты умеешь принимать гостей, — польщённо тянет Венти, принимая из его рук кубок. Кэйа чокается с ним бутылкой и отпивает сам. Когда ещё будет шанс перепить самого Барбатоса? Похоже на те вечера, когда они с Дилюком тайком забирались в одну постель и, набросав под одеяло бутонов травы-светяшки, делились секретами. С той только разницей, что между ними лежит сам Барбатос, и его голое бедро у Кэйи между колен. Они смеются и перебрасываются шутками — Дилюк не переносит алкоголь, но заражается настроением, и Кэйа лучше всех знает, что он умеет быть душой компании. — На празднике ветряных цветов меня уговаривали сыграть на лире, — его улыбка такая ясная, что у Кэйи заходится сердце, — сколько бы я ни говорил, что мои руки привычны к мечу, а не к струнам, Джинн меня вытолкала на площадь. Этот день известен в истории как величайший позор семьи Рагнвиндров. — Играть на лире просто! — заливается смехом Венти; от Кэйи не укрывается, как он норовит то и дело дотронуться до Дилюка, и кто стал бы его порицать? Кэйа бы тоже заскучал по человеческому теплу. — Клянусь, целоваться сложнее! — Он отлично целуется, — подмигивает Кэйа, и Дилюк снова вспыхивает, но уже от смущения. — Покажи, — фыркает Венти и обнимает их обоих за шеи. — Слышал, что слова надо доказывать делом? Кэйю и одного раза просить не надо — наклонившись над маленьким бардом, он целует Дилюка в сладкие от виноградного сока губы, и это тот единственный случай, когда виноград нравится ему не перебродившим. Дилюк ненавидит выражать свои чувства при посторонних — но Венти и не посторонний. Когда он поворачивает Дилюка к себе и целует снова — уже как любовника, не друга, — Дилюк не отстраняется. Его скулы всё ещё горят, и на Кэйю он взглядывает с опаской, но Кэйа только улыбается. Он обожает, когда Дилюк счастлив. А поцелуи Барбатоса, он уверен, приносят счастье. Ему и самому не терпится узнать, какова на вкус свобода. Отстранившись от Дилюка, Венти манит пальцем — и Кэйа прижимается к его губам. На вкус как весенний ветер. Ну, а Кэйа разве другого ожидал? Говорят, в Мондштадте каждого при рождении ветер целует на удачу. У Кэйи есть шанс вернуть поцелуи за весь город — от Венти невозможно оторваться. Каждый его стон звучит как музыка, в каждом его движении так много тоски и голода, что Кэйа готов обцеловать его всего, вылизать каждое чувствительное местечко, согреть за все годы божественного одиночества. Это он смертный — но в глазах Венти, древних и печальных на юном лице, так много мольбы. Ему не нужно просить ещё раз — Дилюк служит ему, и служит верно. Он раздевается как солдат и сразу возвращается в постель. Стягивая одежду, Кэйа наслаждается зрелищем. Венти трогает его везде, не стесняясь, ласкает и целует старые шрамы, шепчет что-то нежное, только для них двоих, связанных клятвой, и в сердце Кэйи ни капли ядовитой ревности, ни крохи зависти. Перед ним творится волшебство — и он сам станет его частью. Стоит сесть рядом, Венти взбирается на колени, устраивается в объятиях, смотрит хитро-хитро. — Напои меня вином, рыцарь, — просит он. Кэйа, хлебнув из бутылки, целует его, чтобы напоить изо рта в рот. Нет ничего слаще поцелуев и молодого вина. Кэйа двигается к Дилюку ближе, возвращает Венти в его объятия и зарывается носом в мягкие бирюзовые прядки. Охнув, Венти подставляет шею и снова звонко смеётся. — Что? — рассеянно спрашивает Дилюк, лаская его бёдра. — Давно я не чувствовал себя таким счастливым. — Венти притягивает его руку к своему члену и прикрывает глаза. — Давно мне не было так хорошо. Они двигаются в одном темпе, сплетённые; Дилюк уже близок, Кэйа видит, как слабо светятся под кожей полные пламени вены на руках и шее. Раскинувшись на нём, Венти вскрикивает и стонет, сладко и почти жалобно, будто бы на последнем издыхании. Обман, чистой воды обман, — он архонт и, Кэйа уверен, только входит во вкус. Кэйа разводит его ноги шире, укладывает себе на плечи, склоняется к вздрагивающему нежному животу, ведёт языком ниже. Венти сгребает его за волосы, тянет, намекая поспешить, и Кэйа послушно обхватывает губами его член. Он умирает от любопытства, каково будет на вкус, — и, если поцелуи отдают весенними цветами, то семя как вино. Очень крепкое, сладкое, тысячи лет томившееся в лучших бочках вино. И, если Кэйе довелось такое попробовать, он определённо жил не зря. Он повторяет эти слова пару сотен раз, пока они с Дилюком вбиваются в Венти вдвоём, сжав его в двойных объятиях, осыпая поцелуями, но даже этого мало. Венти жадно принимает любую ласку и просит ещё — взглядами, стонами, прикосновениями. Когда он, вымотанный, усталый и счастливый, прикрывает свои волшебные глаза, Кэйа обнимает его лицо ладонями и целует в губы, нежно, долго, как целуют того, кого ждали всю жизнь и готовы ждать ещё. — Ты дома, — говорит он. — Даже у ветра есть дом. Венти роняет голову Дилюку на грудь и улыбается во сне.***
Век от века в семье Рагнвиндров хранится костюм для юного барда, мерки для которого передаются из поколения в поколение. Шить его доверяют лишь лучшим портным. Возможно, традиции требуют от Дилюка преклонить колено или вроде того, но, голый и растрёпанный после недолгого сна, он просто приносит коробку и вместе с ней заваливается в постель. Венти вынимает новую одежду, разглядывает, как драгоценный подарок. Пропускает сквозь пальцы белоснежные чулки, трогает шнуровку корсета и пёрышки на берете. — Мой прежний костюм совсем истрепался, — говорит он и растроганно целует сонного Дилюка в лоб. — Спасибо тебе. Заплетёшь мне косы? Дилюк послушно приподнимается на локте, приглаживает его волосы и вздыхает. Он не умеет. Величайший позор семьи Рагнвиндров, глава вторая. — Дай, я, — смеётся Кэйа и, усадив Венти к себе на колени, вытягивает из коробки бирюзовые ленты. — Хочу пригодиться своему архонту ещё разок. Венти доверчиво закидывает голову ему на грудь и, улыбаясь, смотрит в глаза. Он кажется совсем юным сейчас — ни следа вчерашней печали, и всё внутри поёт рядом с ним. Свобода пьянит. Пока Кэйа раз за разом переплетает бирюзовые косы, чтобы получилось как следует, Дилюк засыпает у своего божества на коленях.***
До Утёса Звездолова Венти снова едет у Кэйи в объятиях, закутанный в меховую накидку, и то ли спит, то ли притворяется спящим. Дилюк — тот точно дремлет в седле, то и дело клюёт носом. Солнце поднимается высоко, когда под копытами коней показываются белые лепестки сесилий. — Почти приехали, — шепчет Кэйа, и Венти, хихикнув, притягивает его ближе для глубокого поцелуя. — Теперь ты покинешь нас, великий Барбатос? — Я хочу подольше пожить среди людей на этот раз, — заговорщицки подмигивает Венти. — Вот как? — Кэйа улыбается шире. — Не принять ли мне в таком случае священный сан? — Каждый, кто пьёт вино, — певуче отзывается Венти и, встрепенувшись, ловит за руку сонного Дилюка, — и каждый, кто сражается за мир, каждый, чьё сердце свободно, каждый, умеющий любить, каждый служит Анемо Архонту, известному под именем Барбатос! А мне, простому барду Венти, нужно лишь место, где захотят слушать мои песни, и чтобы мой бокал не был пустым! — Ты вернёшься? — серьёзно спрашивает Дилюк, удерживая его ладонь в своих. — Навестишь нас ещё хотя бы раз? — Я всегда здесь, в своих землях, — нежно улыбается Венти, заправляя его локон за ухо, — Барбатос, которого ты клялся защищать. А Венти, бродячий бард, вернётся раньше, чем ты успеешь заскучать, и привезёт тебе новые песни. С озорным «яху!» он вспархивает у Кэйи из рук, кружится, сияющий и лёгкий, пока потоки тёплого ветра касаются лица, как поцелуи, — и за миг до того, как он скроется среди облаков, за его плечами раскрываются белоснежные крылья, а над Тейватом раздаются переборы лиры. Танцуя, Кэйе в ладонь спускается белое перо. Кэйа усмехается и затыкает его Дилюку за ухо. — Тебе идёт быть служителем Барбатоса. Рассмеявшись, Дилюк пихает его в бок. В комнате всё ещё пахнет одуванчиками и весенним ветром, хотя за окном льёт холодный дождь, а тучи такие низкие, будто вот-вот зацепятся за крышу винокурни. — Вот как, оказывается, бард хорошо на тебя влияет, — улыбается Кэйа. — Наконец у тебя выходной, и я смогу поваляться с тобой в постели. Дилюк, фыркнув, отворачивается, стягивает через голову промокшую рубашку — и Кэйа, изумлённо взглянув на его спину, подходит ближе, поворачивает к себе, осматривает, торопливо расстёгивает его штаны. — Эй! — Дилюк перехватывает его руки, но Кэйа не слушается, сдёргивает пояс сразу до сапог. — Кэйа! Ты хотел поваляться, а не… В груди, как игристое вино, бурлит детское чувство, что волшебство совсем близко, что Кэйа трогал его своими руками и целовал целую ночь, — и трогает его прямо сейчас, потому что на теле Дилюка ни одного старого шрама, и даже на боку и бедре, там, где когда-то глубже всего пропороли клыки гигантской твари, кожа снова нежная и гладкая. И, касаясь её губами, чувствуя, как на ресницах выступает влага, Кэйа шепчет: — Спасибо, великий Барбатос.***
Дилюк отговаривается делами — но он просто ненавидит праздничные испытания, вот и всё. У Джинн та же проблема — стоит в городе появиться первым украшениям во славу праздника ветряных цветов, как у неё находится множество срочных дел где-нибудь очень далеко от Мондштадта. Что касается Кэйи, он на службе всегда берёт праздничный выходной. У него полно развлечений — выбрать победителя в конкурсе полётов на планере, устроить свидания паре десятков робких парочек, выиграть песню лучшего барда в музыкальных состязаниях… Да, он обожает праздники! Под вечер первого дня, прихватив для Дилюка букет светяшек, Кэйа уже собирается уезжать, но ноги сами несут на главную площадь, — а Кэйа всегда доверяет своей интуиции. Ветер здесь пахнет по-особому, и Кэйа узнаёт лёгкий аромат весенних одуванчиков раньше, чем в толпе мелькает знакомый изумрудный берет. Окружённый зрителями, Венти поёт. Кажется, что он весь охвачен своей музыкой, — но, стоит Кэйе подойти поближе, бард встречает его взгляд и лукаво улыбается. — Подходите ближе! — призывает он. — Давайте развлекаться! Будет весело! Кэйа суёт букет растерянному парню, который бормочет под нос «что же ей подарить», и проталкивается вперёд. Подарок, который он собирается привезти с собой, определённо понравится Дилюку больше, чем самые редкие цветы.21.03.2021