Во всём виновата весна И ласковый месяц апрель Ты у меня одна И никому не верь
Ира Холмогорова не привыкла понапрасну опускать руки. С детства жизненные обстоятельства способствовали выработке стойкости, силы духа, непреклонности и упорства. Для многих, кто её знал, она была холодной и расчётливой, или же просто «женщиной из компании бандитов», а в детстве — «девчонкой из компании хулиганов»… Волновало ли её это? Она определённо не соврёт, если скажет, что нет. Волновало гораздо другое, а вернее, другой. В своих чувствах Ира если и тонула, то без остатка. И подтверждение тому — зависимость от Пчёлкина, которая дорого обходилась ей в плане нервных клеток и спокойствия, испарившегося. А как? Сама не заметила, потому не могла себе ответить на этот вопрос, хотя точно знала, что любит. И просто так не была готова отпускать… Вот только как поступить, видя по отношению к себе такие перемены? Ира не понимала Витю и его мотивов в последнее время: то он был вежлив и обходителен с ней, а то молчалив и груб. Колол одним взглядом, выражавшим простую и неприкрытую суть, правдивость которой она отказывалась признавать даже мысленно, уже не говоря о том, чтобы вслух. Боялась непонятно чего, переживала и пыталась не давить, парясь в своих удушающих мыслях. Пила чай без сахара. На самом деле она никогда не любила такое, всегда сластила, а сейчас было всё равно. Была в этом какая-то ирония, что ли. От сахара стоит отвыкать — жизнь слишком сладкой не бывает, есть и горькие вкусы. Бросала туда лимон, чтобы окончательно не отвернуло от чашки и выпивала буквально залпом, как только остынет. Держала окно открытым, несмотря на проливной дождь на улице, ритм капель которого полностью совпадал с мотивом Визбора, в очередной раз игравшего в их спальне из магнитофона. Ира не уставала переключать на повтор песню, зачарованность которой глупо было отрицать. Вот и сейчас, когда всё затихло, она снова нажала нужные кнопки и заиграла медленная и тихая мелодия, вслед за которой раздавался голос.Лето село в зарю, за сентябрь, за погоду. Лето пало на юг, словно кануло в воду. От него лишь следы для тебя, дорогая, Фиолетовый дым в парках листья сжигают.
Осенняя стужа была очень кстати. У Иры не было желания выходить на улицу и видеться с кем-то, зарываясь в собственных метаниях. Стояла рядом с окном нараспашку и попросту курила жёлто-белые, истрачивая запас Вити на себя. Он, наверное, задаст ей за пропажу половины пачки по возвращению, но вряд ли. В последнее время ей тяжело вызвать в нём хоть какие-то эмоции. «Мы неудачно сыграли в любовь», — эта мысль отравляла всё внутри, заставляя пропитываться горечью, а в глазах скапливалось подозрительно много влаги, — «И, уходя, ты первый стрелял в меня…» — Я не понимаю, что происходит… — Ты только это не понимаешь, или что-то ещё? — Витя определённо устал. И выслушивать нотации не было никакого желания, вот только сам не замечал, как грузил её в ответ не меньше, не давая, по сути, и рта раскрыть толком. — Я могу просто отдохнуть или нет? Без проедания мозгов, а? Холмогорова кивнула. И в следующую секунду пулей вылетела из гостиной, оставляя его одного. А Пчёлкин проводил её взглядом, признавая, что в этот раз он был действительно неправ… Но что это исправит? Выдыхая сизый дым, Ире кажется, что становится легче. Жаль только, что проблемы не теряются с этим терпким чаем, пар которого растворяется вместе с дымом в порывах свежего воздуха. Зато она находит себе занятие поинтереснее, наблюдая за прохожими внизу, которым выпала неудачная участь побывать под открытым небом в такую погоду. Пешеходы бегут по лужам, и это навевает на мысль о старой песенке из детского мультфильма, но мотив наяву гораздо сильнее.Вороха те легки золотых эполетов И горят, как стихи позабытых поэтов. Бессердечен и юн, ветер с севера дует, То ль сгребает июнь, то ли август скирдует.
Запоздало Ира слышит, как хлопнула входная дверь. Это Пчёлкин вернулся после очередного рабочего дня, только вот на часах время ещё не дошло до полуночи, и подобный поворот кажется в новинку. Входя в спальню, мужчина застаёт её у распахнутого окна с уже дотлевающим окурком сигареты в одной руке, в котором от силы осталось несколько тяг, и чашкой чая в другой. Без слов просто подходит, собираясь закрыть источник шума дождя, а Ира не успевает даже сделать тягу до конца, как окурок оказывается беспощадно выброшен в окно. С непроницаемым видом Пчёлкин закрывает его, а затем выключает магнитофон. Подобные манёвры ей не по душе и она возобновляет мотив Визбора обратно, вот только на сей раз делает тише, сталкиваясь с ним взглядом. Молчание длится всего несколько секунд, прежде чем она спрашивает, нарушая напряжённую обстановку: — Есть будешь? Пчёлкин кивает, не сочтя нужным произнести что-то вслух. Ира уходит на кухню, чтобы разогреть ему приготовленные макароны с курицей. Ставит в микроволновку, выжидая, когда истекут эти несчастные полторы минуты, а сама тем временем смотрит в окно, слыша, как чайник дымится на плите. Выключает чудо техники и заваривает кофе, со сливками, как Пчёла и любит. В отличие от неё он не прекращал подслащивать себе жизнь хотя бы в напитках. Микроволновка коротко звякнула. Этот звук Ире никогда не нравился, но приходилось разогревать пищу для Пчёлкина, который не имел привычки приходить вовремя к ужину или есть с ней вместе вообще. Услышав его, Витя объявился на кухне спустя несколько секунд, садясь за стол и тем самым сокращая проход в коридор. — Приятного аппетита, — это всё, что могла проронить Ира, учитывая, что их молчанка имела свои непонятные последствия для её самочувствия. Собиралась уйти, чтобы не мешать ему, но внезапно почувствовала, как сильные руки остановили её, притягивая к себе. Это не было порывом страсти, чем-то сродни неопознанным. Спокойным. Он просто держал её рядом, не переносясь в своих действиях ни в одну из сторон. — Что-то случилось? — тихо поинтересовалась Холмогорова, попытавшись заглянуть ему в глаза. — Нет, — Пчёлкин отрицательно покачал головой, на мгновение подняв на неё взгляд. И почему-то она не поверила. Слишком хорошо знала жука? — Просто… — он не договорил, и она не поняла, то ли Пчёлкин выдерживал какую-то паузу, то ли и не собирался продолжать. В такой молчанке прошло ещё несколько секунд, после чего зазвонил телефон. Абонент на том конце провода не мог получить отказ, и её это отчасти бесило. — Да, Сань, — ответил Пчёла уставшим тоном голоса, и Ира выпуталась из его рук окончательно, уходя в спальню, а Витя только проводил её коротким удручённым взглядом, возвращаясь к тарелке. — Нет, я ещё не связывался с ними, мы назначили переговоры на завтра… Закрыв двери в спальню, Ира признаётся себе, что не хочет слышать, о чём они говорят. Доля обиды берёт над ней вверх, заставляя забыть о короткой надежде на откровенность, промелькнувшей между ними. Делает громче, наслаждаясь тем, что голос Визбора явно слышится теперь и Вите.Мы по лету прошли — только губы горели, И над нами неслись, словно звёзды, недели.
Взгляд сам падает на фотографию с прикроватной тумбочки. Ира тянется к ней, подбирая рамку к себе поближе. На изображении красуются они с Витей, довольные до неприличия. Снимок был сделан на их новоселье, ещё в январе девяносто первого, и глядя на них, бывших такими ранее, ей кажется, что сейчас они намного больше состарились. Морально, не физически, но вряд ли сейчас они походят на эту улыбчивую пару, которая только-только стала жить вместе. И готовилась отмечать первую свою годовщину. — Пусти, пернатый, — Ира улыбается, чувствуя, что уловки Вити становятся всё настойчивее, — Между прочим, скоро гости придут! — Не гости, а друзья! — Какая разница? У нас стол пустует… — Ире не даёт покоя то, что она никак не может накрыть поляну, а руки Вити, цепко схватившие её в оборот, имеют немалую привязанность и власть над ней, — Пчелиное ты бедствие, Витя, знавал? — Ага, триста раз уж, братец твой любил так выражаться… — За авторство фразы не спорю! Важна правдивость… — Если хочешь правдивости, то могу устроить прям здесь! Фразы другими будут, но соседи оценят… — В пень, Витя, мы только переехали! — Тем более нужно сразу создать правильную репутацию! Чтоб не думали, что мы пенсионеры какие-то, — Витя не скрывает своих мыслей, довольствуясь ситуацией, а Ира принимает дело в свой оборот, наклоняясь к жуку совсем близко. Цепко захватив за ворот рубашки, Ира целует своё пчелиное бедствие, уже не признавая для себя иных ориентиров. Отклоняется резко, удаляясь в сторону прохода, ведущего в кухню. — Нечестно, профессорша! У меня, можно сказать, все чувства встали, а ты!.. — Ну, как встали, так и опустятся… — Не надо мне тут наговаривать! Теперь весь день мучится буду, — Витя готов томно вздохнуть, провожая Холмогорову глазами. — Ладно-ладно, исправлюсь… — Прямо сейчас! Нарушение Витиных планов закрепляет трель звонка в дверь, и Ира успешно ретируется, заверяя, что Пчёлкину стоит открыть. — Ребята уж, наверное, приехали! — Если не они — то мы успеем… — При всей моей любви к тебе, пчеловод, — Ира смотрит на Витю, бросая украдкой взгляд ещё раз на часы, — Трёх минут тебе никак не хватит! — Польщён, потому, если что — подождут… — Космос дверь с петель снесёт, конечно… — Братец твой сам в своей вселенной витает! Такие рассказы должны быть, судя по лицам соседей каждый раз, как прихожу. — Не завидуй! — Даже не думал — только всяких галактик мне здесь не хватало! Космические пришельцы не про меня, максимум — профессорские дочки… Ира вынырнула из воспоминания в тот момент, когда Пчёлкин открыл двери в спальню и всё-таки выключил злосчастный магнитофон, глядя на неё с долей осуждения, но не без усталости. — Что, помешала? — спросила Ира, глядя на него. Пчёла бросил взгляд вниз, не отвечая, и этого уже было для неё более, чем достаточно. Весомее любых слов. Усмехнувшись, Холмогорова поднялась, отложив рамку с фотографией, и заметив, что Витин взгляд упал на снимок, — Ну извините. Хотела уйти, но на сей раз не вышло. Теперь он не дал ей этого сделать, просто обернувшись и возвратив её за руку. — Чё происходит, Ир? И этот вопрос, который должен был загнать в угол, выбесил ещё больше. — Разве не я должна у тебя об этом спрашивать? Хотя, с чего бы, не ты же ведёшь себя, как равнодушная скотина по отношению ко мне, — она не говорила со злостью, скорее так же с усталостью и унынием. Витя чувствовал это, и оттого ему было почему-то тяжелее. Может, лучше бы наорала на него? Хотя он уже и сам запутался в том, чего хочет от этого разговора здесь и сейчас. — Ничего не случилось, Вить. Я вижу, что ты устал, плюс занят, тебя звонками тревожат, мешать своим присутствием не хочу. — Ты мне не мешаешь… — Это потому, что тебе уже попросту плевать? — Да что за предъявы, не пойму? У меня проблемы на работе, ты это знаешь, — Витя искренне недоумевал подобной перемены. И тоже мог взбеситься, загораясь, подобно спичке, и тогда пламя Холмогоровой уже бы никто не потушил. — Откуда? Ты язык в одно место засунул и даже не делишься со мной своими проблемами и переживаниями, а я, блять, хочу знать, что с тобой происходит, слышишь? Я. Хочу. Знать, — она приблизилась к нему почти вплотную, произнося эти слова, и Пчёла не стал себе отказывать в удовольствии, обнимая её, — Ты не понимаешь, что мне не плевать на тебя? Я пекусь о тебе больше, чем об остальных, а ты то проводишь время в «Метле», то на переговорах каких-то, и что мне думать? Что у тебя появилась другая, Витя? — Сбрендила, что ли? Походу, осень на тебя дурно влияет, — Пчёлкин глянул на неё, как на умалишённую, хоть это и не поменяло его мыслей о ней. — На меня дурно влияет твой игнор. Везде и во всём, — чётко и без пререканий произнесла она, глядя ему прямо в глаза, — Если ты не понимаешь, что я имею ввиду, то мне очень жаль. — Жалеешь, значит? А меня не надо жалеть, — Пчёлкин уже решил для себя, прижимая её ближе и руками цепляясь за узел халата на спине, развязывая его, — Рассказать тебе, что ты — дурёха? — Не доводи до греха, и сам не лучше… — Не будем об этом, да? Ира не могла сопротивляться собственному порыву, втягивая Витю в поцелуй и чувствуя, что он прижимается ближе, приподнимая её. Так проходит секунд десять, прежде чем они оба уже успевают достаточно опьянеть друг от друга, оказываясь на кровати. Пчёлкин нависает над ней, заводя руки наверх и придерживая одной, а второй уже умело раскрывая полы халата. И его действия щекочут и обжигают, она прямо чувствует жар, исходящий от его руки, из-за чего не может спокойно лежать на месте, отвечая на поцелуй. Рано или поздно инстинкты берут своё — а в борьбе с жуком иначе нельзя, и неизвестно, кто от этого ещё выходит победителем, но Холмогорова нависает сверху, словно седлает его, и губы Пчёлкина на секунду расходятся в ухмылке. Она знает, что ему это нравится, а ей это по нраву не меньше… Элементы гардероба слетают с кровати на пол, покидая их и оставляя на простынях только два разгорячённых тела, которые уже не в силах остановиться. Ира наседает сверху, но недолго, потому что Витя берёт процесс в свои руки, поднимая её и отбрасывая, как лёгкую пушинку, в сторону, после чего снова оказывается рядом. Он не в силах отпустить её от себя, чувствуя, что сходит с ума от этой чёртовой близости, а от его манёвров с её грудью Ира готова продать душу самому дьяволу. Приходится закусить губу, чтобы не издать ни звука, но спустя секунду она уже забывает о своей злости, стоит Пчёлкину снова накрыть её губы своими, утаскивая в невесомость. Они, словно два изголодавшихся зверя, падают одновременно на простыни, когда за окном уже начинает темнеть. Ира пытается восстановить дыхание, глядя в потолок, а Пчёлкин по привычке уже нависает сверху, переворачиваясь, но сейчас у неё уже нет желания ставить на повтор всё, что они проделывали, и она только отрицательно качает головой. Однажды им это всё аукнется, привнося то, за что они вдвоём будут в ответе. До конца своих дней… — Вить, — когда Пчёлкин закуривает, она пытается и себе отхватить жёлто-белую, но цель оказывается не достигнута из-за короткого шлепка по руке, — Эй! — Вредно, — парирует, усмехаясь, жук. И от его удрученности нет уже ни следа, серотонин делал своё дело. — Сам пыхтишь, а другим не даёшь… Ещё и в кровати! — О тебе же забочусь. — Заметно, — она отвернулась, перевернувшись на правый бок и глядя в окно. Какое-то расстроенное чувство не прекращало покидать, несмотря на удовольствие, растекавшееся по венам. Может, мотив Визбора повинен в её таком настроении? Хотя, сколько себя ни обманывай, а Ира понимала, что вина тут в другом. Быть может, отчасти и в осенней стуже, царившей за окном. Унылая пора, показавшаяся когда-то Пушкину очарованьем, навевала депрессию. Пчёлкин докурил и, потушив сигарету, оставил окурок в пепельнице. Ира слышала, как он выключил лампу, а затем почувствовала, что его кончики пальцев гладят её по спине, проходя вдоль позвоночника. И от лёгкой щекотки губы тронула едва уловимая ухмылка. — Чё, дуешься, царевна Несмеяна? — Сомневаешься? — А спорим, что перестанешь? — Бесполезно, — Ира знала, что и так перестанет. Всегда переставала. Пчёлкин, несмотря на свои выходки, имел над ней власть. Она была зависима от него, и от его поцелуев. Изо всех сил надеялась, что он так же зависим от неё. Во всяком случае, за последние несколько часов дал это понять… — Тогда долой разговоры? — Долой и игры, Витя, — Ира признаёт, что ей действительно охота перенестись в страну сновидений. — Сладких снов, великомученик… — Жестокость твоя не знает границ. — В следующий раз вообще без сахарку останешься. Пчёлкин хмыкнул. — Вопрос ещё, кому хуже от того! Не ты ли накинулась на меня, как тигрица? — Нет, Витя. Максимум — профессорская дочка… — Уж кто-кто, а профессорские дочки такое не творят! — Тебе виднее, — плачевных намёков бросать не хотелось, но слова сами срывались с уст. Пчёлкин, впрочем, не воспринял это в том самом русле, прижимая её к себе ближе. И Ира чувствовала его всего, и отстраняться не стала. Так они и уснули, забывшись во сне, а магнитофон незаметно для них включился и стал снова наигрывать песню об осени. Но ни Пчёлкин, ни Холмогорова уже не слышали слов, разносящихся в такт мелодичной композиции.И леса те пусты, все пусты, дорогая, И горят не листы — наше лето сжигают.