Сценарий

Лань Сичэнь смотрел на Вэй Усяня и не мог понять, что же не так. Когда Ванцзи привёл того в Облачные Глубины — а никем другим этот молодой мужчина быть не мог, ни на одного больше человека в Поднебесной брат не смотрел так, — Лань Сичэнь почти обрадовался. Брат впервые за тринадцать лет напоминал живого человека, да и сам Вэй Усянь дурачился совершенно так же, как до войны, до Тёмного Пути. Глава Лань малодушно позволил себе поверить в то, что обречённая любовь Ванцзи на самом деле не такая уж обречённая, как казалось с самой войны с Вэнями. Но, похоже, он в очередной раз ошибся — при следующей встрече от этой светлой весёлости не осталось и следа. Вэй Усянь постоянно или возился с телом дагэ, пытаясь что-то вызнать у него, или общался с учениками, с которыми завёл в путешествии хорошие отношения, пересекаясь с Ванцзи как можно меньше. И чем больше Лань Сичэнь наблюдал эту картину, тем больше ему казалось, что Вэй Усяню попросту наскучил Ванцзи: наскучило откровенно приставать к нему, наскучило поддерживать маску себя прежнего... В его голосе всё чаще проскакивали высокомерные нотки, присущие не первому ученику старого Юньмэн Цзян, но Старейшине Илина. Душу Лань Сичэня наполнял недостойный главы Гусу Лань гнев, но он понимал, что ему остаётся лишь смириться с происходящим. Вэй Усянь под личиной Мо Сюаньюя вёл себя так, что его теперь невозможно было упрекнуть в неподобающем поведении, а объяснить ситуацию, не раскрывая влюблённости Ванцзи, было невозможно. Оставалось надеяться, что смерть всё же пошла Вэй Усяню на пользу. Неспроста же Ванцзи до сих пор светился от счастья в немногие моменты их общения, да и эти «высокомерные нотки», положа руку на сердце, и рядом не стояли с холодной жестокостью тёмной твари, которую когда-то весь заклинательский мир шёл убивать. Быть может, дело не в скуке, а ровно в противоположном: Вэй Усяня излишне заинтересовала загадка смерти дагэ? Лань Сичэнь был бы счастлив, окажись всё именно так. Тем более, что и в разговоре с ним самим Вэй Усянь держался уверенно, слегка отстранённо — но отнюдь не холодно и высокомерно. Этого разговора глава Лань и вовсе не ожидал — ни тогда, ни сейчас у него с возлюбленным брата не было никаких общих дел или тем для общения, а вероломно расчленённое тело Не Минцзюэ не собиралось отвечать ни на какие вопросы, это стало понятно почти сразу. — Цзэу-цзюнь, можно попросить вас об одолжении? — голос Вэй Усяня звучал так, как, наверное, мог бы звучать в прошлой жизни, если бы в ней никогда не было сводящей с ума тёмной энергии — уверенно, но уважительно. — Конечно, молодой господин Мо. — Что бы тот ни попросил, у Лань Сичэня не было причин ему отказывать. — Не могли бы вы не сообщать Ляньфан-цзуню о моих на его счёт подозрениях? — Первым порывом, конечно же, было ещё раз отмести любую возможность вины саньди, но Вэй Усянь, кажется, прочитал его на лице Лань Сичэня, поскольку продолжил: — Если он действительно невиновен, то незнание никак ему не сможет повредить — но если он всё же замешан в этом жутком преступлении, то времени между нашим прибытием в Башню Кои и началом Совета Кланов может хватить, чтобы скрыть какие-то улики. Поймите, глава Лань, я сам бы не хотел подозревать собственного брата, но это дело слишком серьёзное, чтобы относиться к нему беспечно. Первые несколько мяо Лань Сичэнь не понял, почему Вэй Усянь называет Цзинь Гуанъяо братом, — осознание того, что формально его маскировка главой Лань всё ещё не раскрыта, пришло не сразу. Сами же слова, сколь бы жестокими они не были, нельзя было не признать справедливыми. — Но вы ведь понимаете, что я не смогу скрывать от Ляньфан-цзуня, что мы нашли кем-то расчленённое тело нашего старшего брата? — Сам этот вопрос уже означал согласие со словами Вэй Усяня. — Конечно же! — удивлённо и, кажется, даже слегка обиженно ответил тот. — Если он действительно преступник, то ему уже известно, что тело Чифэн-цзуня у нас, его утаивание информации лишь насторожит. Если же Ляньфан-цзунь и правда не виновен, его справедливо оскорбит подобный уровень недоверия. Тогда Лань Сичэнь не усмотрел в этих словах и в действиях Вэй Усяня ничего странного. Не было его там, казалось бы, и в день прибытия в Башню Кои — можно было бы насторожиться, что тот снова проводит время не с Ванцзи, а с наследником Ланьлин Цзинь и первым учеником Юньмэн Цзян... Но Лань Сичэнь не хотел видеть подвоха в том, что человек хочет общаться с теми, кто должен был бы быть практически его семьёй. К моменту же начала самого совета бить тревогу было уже поздно. Теперь, наблюдая за Вэй Усянем краем глаза, Лань Сичэнь видит — Старейшину Илина. Его жёсткие ухмылки, его нервное кручение флейты в пальцах. Кажется, тот вовсе перестал хоть сколько-нибудь притворяться, и непонятно, почему даже помешанный на поиске шисюна Цзян Ваньинь ещё никак не отреагировал. Лань Сичэнь ждёт грозы, стараясь утишить гнев от осознания, что всё это вежливое участие было ложью. Он почти хочет попросить брата не поднимать вопрос тела дагэ вовсе — но понимает, что уже поздно. Ванцзи до сих пор под впечатлением от возвращения возлюбленного, а потому не может оценивать ситуацию критично. Он не поверит в вину Вэй Усяня точно так же, как сам Сичэнь не верит в вину Цзинь Гуанъяо. Остаётся надеяться лишь на то, что даже у злобного Старейшины Илина не хватит возможностей оболгать невиновного. Тем более сразу после возвращения из мёртвых. И буквально на пару фэней он действительно верит в это — когда на лице Цзинь Гуанъяо не отражается ни капли обеспокоенности при упоминании тела дагэ. А потом слово берёт Вэй Усянь. И вся вера рассыпается в пыль. — Ну же, Ляньфан-цзунь, не расскажете ли почтенному собранию, за что вы убили собственного названного старшего брата? — От подобной наглости у Лань Сичэня перехватывает дыхание. — Молодой господин Мо, — Цзинь Гуанъяо прекрасно держит лицо, другой бы на его месте тут же растерялся, — я понимаю, что в силу вашего ко мне от отношения вы можете быть пристрастны, но подобные обвинения без доказательств... — У меня есть доказательства, — на лице Вэй Усяня расплывается омерзительная хамская ухмылка. — Вас сдали, глава Цзинь. Ваш подельник, которого вы кинули, но имели неосторожность не удостовериться в его смерти. И в этот момент Лань Сичэнь чувствует, как к горлу подступает страх: на мгновение маска вежливой благожелательности на лице саньди дрогнула. Кто угодно другой этого бы не заметил, но он не заметить не мог. А потом в зале советов появляется новое другой человек — тот, кто уже дважды должен был умереть, но почему-то до сих пор жив. Кто такой этот Сюэ Ян, раз его защищал сначала саньди, а теперь и Вэй Усянь? Понятно, почему преступник не попался ранее никому на глаза — на нём золотое ханьфу Ланьлин Цзинь. Это наводит на мысли о том, что у двух тёмных заклинателей могут быть и другие сообщники в Башне Кои; что в Башне Кои и вовсе может зреть заговор против нынешнего главы, а клан Лань оказался в нём безвольным инструментом. А Сюэ Ян ухмыляется ещё более нагло и злобно, чем Вэй Усянь, — и говорит. Говорит. говорит: о том, как Цзинь Гуаншань набирал тёмных заклинателей и хотел завладеть Тигриной Печатью, как метил на место Верховного Заклинателя и как ему мешал в этом Не Минцзюэ; о том, как Цзинь Гуанъяо всеми силами старался выслужиться перед отцом, не гнушаясь никаких средств, а потом во имя своих амбиций убил и отца, и собственного сына. По сравнению с этим меркнет даже смерть Не Минцзюэ, что уж говорить об упомянутой в двух словах засаде на тропе Цюнци. — Это наглая ложь и клевета! — не выдерживает творящегося безобразия глава Молин Су, но у наглого босяка находятся слова и против него: — Что, обидно понимать, что вместо моего трупа притащил подделку, да? — Су Миншань владеет лицом куда хуже Цзинь Гуанъяо, и Лань Сичэнь с неприятным удивлением понимает, что Сюэ Ян попал в точку. — А что клевета — так у меня есть и доказательства. Приглашаю глав Великих орденов посетить тайные покои уважаемого главы Ланьлин Цзинь, там вы найдёте много интересного. Лань Сичэня буквально передёргивает от мысли, что они сейчас вломятся в покои саньди, но главы Цзян и Не без вопросов направляются следом. Даже Ванцзи, чьё счастье от возвращения возлюбленного успело изрядно померкнуть, немного помедлив, всё же догоняет Вэй Усяня. — Ты настолько мне не доверял? — доносится до Лань Сичэня почти обиженный голос брата. — С чего бы мне вообще доверять тому, кто столь сильно презирает Тёмный Путь и тёмных заклинателей? — огрызается Вэй Усянь. — Сюэ Ян — преступник и убийца. — в голосе Ванцзи столько отчаяния и непонимания, что Лань Сичэню самому больно. Вэй Усянь, как ты можешь быть столь жестоким?— Ты сам сказал, что он должен умереть — Ну прости, приврал немного. Нужно было убедить Цзинь Гуанъяо в его смерти. — В этих небрежных интонациях даже мертвец бы считал нежелание продолжать разговор. И это после всего, что Ванцзи сделал для этой неблагодарной тёмной твари? Из зала советов выходят не только главы великих орденов с избранной свитой, но, кажется, ещё и половина всех присутствующих на совете заклинателей. Лань Сичэню очевидно, что сколь бы не была просторна искомая потайная комната, всех она вместить не сможет точно. Насколько после этого посещения пострадает сам Благоуханный Дворец, он не хочет думать вовсе. Цзинь Жулань и Цзян Чжэньи, почётным караулом стоящие у медного зеркала в покоях Цзинь Гуанъяо, окончательно убеждают Лань Сичэня в наличии заговора. Юньмэн Цзян, кто бы мог подумать — Цзян Ваньинь всегда казался человеком, сходным характером с Не Минцзюэ; человеком, совершенно не склонным к интригам. Но если правда Цзинь Цзысюань, а после и Вэй Усянь погибли по вине Цзинь Гуанъяо... Нет, Лань Сичэнь не хочет в это верить. Не может! Не может ровно до того момента, как видит за отдёрнутой Сюэ Яном шторкой в потайной комнате — голову Не Минцзюэ. Мир рассыпается на тысячи осколков и собирается обратно каким-то другим: переломанным, искорёженным, неправильным. Цзинь Гуанъяо даже не пытается делать вид, что удивлён отрезанной голове названого брата в собственных тайных покоях. У Вэй Усяня глаза горят хищным алым огнём, а тени из углов льнут к его ногам. Лань Сичэнь не слышит ничего вокруг, в ушах ветер шумит листвой, не давая пробиться ни единому звуку. Остаётся только смотреть, как Цзян Ванинь беззвучно открывает рот, отдавая какие-то приказы — и почему ни у кого не возникает вопросов, что именно он командует? Как к Цзинь Гуанъяо подходят двое заклинателей в форме Юньмэн Цзян, уводя куда-то, — измученный разум отмечает чёрные полосы на шее одного и белую ленту на глазах другого, но тут же выкидывает эту информацию, как ненужную. Лань Сичэнь понимает, что всё только что перед ним — перед всеми заклинателями — разыграли идеальное представление. Правда в устах двух тёмных заклинателей щедро перемешана с вымыслом и изрядно переврана, так что до истинного положения дел и не докопаешься. Но даже тех преступлений, неопровержимые доказательства которых у них всё же есть, хватит, чтобы саньди никогда более не увидел белого света. Даже этого достаточно, чтобы понять — Цзинь Гуанъяо в полной мере заслужил свою участь. Лань Сичэнь не хочет понимать. Его взгляд останавливается на Вэй Усяне, который с довольным лицом рассказывает что-то Сюэ Яну — и не обращает ни единой капли внимания на стоящего рядом Ванцзи. — И как только мой брат мог влюбиться в столь отвратительного человека? — злые, недостойные главы ордена Лань слова сами собой срываются с губ. — Влюбиться? — первый звук, пробившийся сквозь плотный шум листвы — полный едкого пренебрежения голос ночной твари, которая почему-то так дорога сердцу его брата. — Когда это? На этапе «вздор», «мы не друзья» или «Тёмный Путь разрушает тело и душу»? Что-то, сколько я не припоминаю, даже в этой жизни никаких проявлений любви за уважаемым Ханьгуан-цзюнем не замечал. — Что может говорить о любви человек, никогда не любивший, да и не умеющий любить? — Лань Сичэнь произносит это раньше, чем осознаёт, что вообще сказал — и только после в голову приходит мысль, что всё может быть совсем не так. Даже если ни о каких чувствах Вэй Усяня к кому либо не было известно, это не значит, что их не было вовсе. Вряд ли дева Цзян — но вполне могла быть дева Вэнь. А то и Цзян Ваньинь. Не всегда же он был тёмной тварью. Вэй Усянь же после этих обвинений застывает статуей, даже тени опадают к черным сапогам, но каких бы слов Лань Сичэнь ни ожидал — точно не этих: — Не умеющий любить? — его голос становится ниже и пробирает холодом до самых внутренностей. — Что ж, быть может. Глава Лань, хотите, я расскажу вам сказку? О юноше, который однажды встретил божество. Оно явилось ему — под светом полной луны, будто сотканное из лунного света и горного льда. В белых одеждах, с белоснежным мечом и маской ледяного спокойствия на лице. Юноша влюбился — с первого взгляда и без памяти, но божество было холодно к нему. Что божеству до смертных, верно? — Юноша пытался забыть, пытался выкинуть прекрасное видение из головы — но лишь увидев его, не мог удержаться и не подойти ближе. Каждый раз, как у него, кажется, почти получалось заглушить это чувство, божество появлялось в его жизни вновь, и вновь этот холодный взгляд разжигал огонь в душе. — Когда же юноша, почти вырвав с кровью сердце из груди, был готов переступить через себя — божество стало подходить первым. Да, осуждая юношу и его путь — но ведь можно было позволить себе мечтать, что не из презрения, а из небезразличия. И ему было проще идти по своей дороге во тьме, веря, что путь ему освещает живой лунный свет. — Потом была моя смерть — а после и возвращение. И знаете, что было после моего возвращения? Вот, например, — и Вэй Усянь резким движением разрывает шнуровку левого наруча, обнажая запястье. Розовые следы дают понять, что ещё недавно оно всё в кровавых ссадинах от чего-то тонкого и крепкого, чем ему попытались связать руки — и через мяо до Лань Сичэня доходит, что это могла быть налобная лента клана Лань. — Да, понимаю, мне стоит принести извинения, — каждое слово Вэй Усяня буквально сочится ядом презрения, — я даже не подозревал, что ваш запрет на алкоголь имеет столь веское основание. Но всё же после такого верить в любовь вашего брата у меня не получается. Увы. Он уже разворачивается, чтобы покинуть Благоуханный Дворец, когда Ванцзи — демоны, стоящий рядом и всё это слышавший Ванцзи! — решается подать голос: — Но я правда люблю тебя. Вэй Ин! — Лань Сичэнь думает, что брат это зря. Поздно, он сам только что, кажется, испортил всё, что Ванцзи не успел испортить раньше — как? когда? — и лишние слова сейчас только больше разгневают Вэй Усяня. — А я — нет, — холодно и жёстко отрезает тот. — Я ошибся в тебе. Думал, ты будешь моим живым светом, моей путеводной звездой — а ты оказался обычным человеком. У тебя не хватит сил вывести меня на Свет, но и не хватит духу шагнуть за мной во Тьму. Прав был Цзян Чэн, всегда прав. И только черные полы ханьфу мелькают в дверях. Лань Сичэнь остаётся один: с разбитым собственным миром и отвратительным чувством, что сам только что в такие же мелкие осколки разбил мир брата.