Сердце рыцаря

— Зачем мы здесь?       Васечкин оглянулся, прищурив на ветру подрастерявшие былое лукавство глаза, и густой частокол мягких ресниц аккуратно скрыл от собеседника внезапно разлившуюся по радужке грусть. Ветер трепал его отросшие за лето волосы, и августовский загар непривычно контрастно смотрелся рядом с печальной бетонной стеной, на которую Васечкин опирался лопатками. Футболка на спине от этого вся была в серой крошке.       Они сидели на пороге заброшенного здания, некогда бывшего детским садом, но ныне пребывающего в плачевном состоянии от недостатка финансирования. Детские площадки, натыканные одна на другую, как грибы, одиноко скрипели заржавевшими качелями. Васечкин остро чувствовал, что детство уходит от него безвозвратно. Продолжая щуриться, он уставился прямо перед собой, и взгляд его уткнулся в деревянную конструкцию, разукрашенную под коня с седлом и сбруей. Было видно, что на него давно никто не садился.       Васечкин вздохнул, и Петров посмотрел на его изменившийся, уже почти взрослый профиль. Странно, что Маша Старцева когда-то не его выбрала. Но, по словам самого Васечкина, он не сильно расстроился. На Петровское "ну Маша" ответил своё последнее "ладно-ладно", и больше к этому разговору не возвращались. Всё-таки беготня за Прекрасной Дамой — это необходимый, но уже пройденный этап их мальчишеских жизней.       Петров вдруг непонимающе пожал плечами, вспомнив вопрос: — Ты же сам меня сюда каждый день таскаешь. Откуда мне знать, зачем мы тут?       Ветер просвистел, растрепав обоим волосы. — Я не об этом. — А о чём тогда? — Зачем мы... здесь? Ну, в этом мире вообще, — Васечкин нагнулся, чтобы сорвать под крыльцом травинку и сунуть её в рот, задумчиво закрывая глаза и откидываясь затылком на стену. — Зачем-то же мы нужны.       Петров хмыкнул. Философские вопросы Васечкину в последнее время были свойственны.       Детство, так стремительно ускользающее с каждой минутой внезапно подкравшегося взросления, забирало у них всё то, ради чего, казалось Васечкину, в принципе стоило жить. И его мечты о непобедимых рыцарях, сражающихся с врагами за честь благородных леди, с треском разбились о реальную жизнь и необходимость бороться в ней с настоящими великанами, а не их мельничными копиями. Мир, раньше казавшийся необъятной страной приключений, посерел и побледнел со временем, оставив после себя только пыль, ссыпавшуюся на пол с покрытых штукатуркой стен. Петю Васечкина — неисправимого идеалиста и фантазёра — реальность размазала до состояния зыбкой кашицы, которую своим присутствием ещё мало-мальски удерживал в форме Вася Петров. Он потянулся через ступеньку, чтобы стукнуть друга по плечу: — Ты чего, Петь? — Да так, — Васечкин повернул голову.       Они пересеклись взглядами и задержались надолго, считывая всё то, что словами передать нельзя. За правым плечом скрипела заброшенная карусель. — Понимаешь, Петров, нет в жизни места рыцарям.       Петров задумался, как бы взвешивая на ладони каждое ещё не сказанное слово. — Но мы же ими были. Точнее, ты был. — А ты? — А я твой верный оруженосец. Забыл, что ли? — Забудешь такое... — Васечкин слабо улыбнулся, выплёвывая травинку. — Горькая.       Он помолчал, собираясь с мыслями. — Так вот, Петров, понимаешь, я настоящим рыцарем никогда не был. Это всё игра, и я в неё верил, потому что остальные верили в меня. Ну, как остальные: ты верил. — Если мы оба верили, значит, всё по-настоящему было. Вот если бы только один из нас — тогда это уже психушка, — протянул Петров, вглядываясь в чужую нахмуренную переносицу. — Вот мне туда и надо, наверное. Мне мама с детства говорила, что у меня фантазия нездоровая. — Всё у тебя здоровое, чего ты.       Васечкин вместо ответа протяжно выдохнул куда-то в небо так, что облака заметно надулись, и посмотрел на Петрова с каким-то нечитаемо-нежным и безнадёжным чувством в глазах: — Ладно. Даже если это всё неправда, было здорово. Как мы подвиги совершали, помнишь? — Помню. Я потом тебя из колодца доставал. — Да я... да я промахнулся-то всего ничего! Я клянусь, у меня всё было под контролем, и если бы не этот дурацкий ветер... — Ты уже миллион раз мне это рассказывал, Петь, — Петров прервал его, однако всё равно с некоторым удовольствием отметил, как к Васечкину на секунду вернулся прежний азарт и в чёрных глазах заплясала знакомая хитрая искорка, которая делала Васечкина таким... Васечкиным.       Помолчали. Петя, только что переживший минутный всплеск прежнего энтузиазма, снова сгорбился и потёр тыльной стороной ладони нос. Сквозной ветер надул непрошеные слёзы. Мальчики наскоро смахнули их с щёк собранными в кулак холодными пальцами. Заброшенные качели в трёх метрах от крыльца напоминали о себе тоскливым эхом прошлого, скрипя и мерно раскачиваясь, как маятник.       "Ничто и никогда уже не будет, как раньше", — мелькнула в голове Васечкина мысль, и ему сделалось отчего-то ещё грустнее обычного.       Петров пододвинулся к нему ближе. — Слушай, Петь... про рыцарей. Мы ведь снова можем представить. Ну, поверить, как тогда. Хочешь?       Васечкин покачал головой: — Не выйдет. — Почему это? — Потому что мы взрослеем. Как тогда уже ничего не сделаешь, понимаешь? — Понимаю, — Петров вздохнул. Меланхолия Васечкина накладывала свой отпечаток и на него, но Вася твёрдо решил не поддаваться. Что это за оруженосец такой, который вместо того, чтобы помочь своему рыцарю, сидит рядом и слёзы льёт? — Значит, надо по-новому. — В смысле? — Новым рыцарем быть. Не таким, как раньше. По-взрослому. — Да ну, смеёшься, что ли? Рыцарские ордены знаешь когда существовали? — Да ну тебя, Васечкин, — Петров даже немного обиделся, — ты вроде понимать должен.       Он аккуратно сложил пальцы на чужой груди, стараясь не помять футболку, и жар тела через ткань приятно согрел ему ладонь: — У тебя сердце, как у рыцаря.       Васечкин опешил. Растерянная полуулыбка на его губах сдала его с потрохами. — И что это значит? — Не знаю. Что хочешь. Я тебе просто сказал.       Осознавая излишнюю сентиментальность своих действий, Петров сконфуженно отвернулся, гадая, какие на этот раз выводы сделает Васечкин.       Последний сидел, не шевелясь, так что Петров даже затылком чувствовал его замешательство. Наконец он заговорил, но медленно и как-то непривычно смущённо; даже будучи в расстроенных чувствах Васечкин так не разговаривал. Было похоже, что он... боится. Правильное слово. Чувство, подкравшееся к его сердцу прямиком из неизвестности, иначе как страхом окрестить было нельзя. Васечкин как будто шагал в прорубь, прекрасно зная, что вода в ней ледяная. — Вась. — М? — Если я всё-таки попытаюсь по-новому. — То? — Ты со мной? — А куда я ещё денусь? — Петров довольно-предовольно, как сытая кошка, улыбнулся и небу, и старым качелям, и деревянной лошади, и ветру, и августу, и даже рассыпающимся под подошвами кед ступеням.       В конце концов, не будь рядом толковых оруженосцев, все рыцари бы уже давно... того.