***
Есть что-то такое в пасмурном декабрьском полдне, когда тьма неумолимо ползёт по городу, навевая задумчивое, если не сказать меланхолическое настроение. Я не могу удержаться от насмешливого фырканья в ответ на свои сентиментальные размышления, очень хорошо зная, что сказал бы мой друг Холмс в ответ на эти слова. Я тут же почувствовал укол вины при этой мысли, которая отдавала предательством. Несмотря на то, как я изображаю Холмса в своих каракулях, никто лучше меня не знает, что он не бесчувственная машина, так часто описываемая на страницах «Стрэнда». Тем не менее, нас обоих устраивает, что в этот миф поверили все. Это особенно верно в прошлом году. Жизнь текла так быстро, что я был немного удивлён, осознав, что прошёл почти целый год с тех пор, как мы с Холмсом стали друзьями. Какое слово произнёс Холмс во время нашего знаменательного обеда у Симпсона? Ах да, «inamoratos»* − вот слово, которое я искал. Билли недавно встал, чтобы заняться камином, так что в комнате было тепло, а ещё огонь дарил уютное сияние, почти прогонявшее мрак за окнами. Обычно мне доставляло удовольствие сидеть в кресле со стаканом виски и трубкой в руке, и приглушённые звуки проезжающих внизу по Бейкер-стрит экипажей приятно смешивались с потрескиванием огня в камине. Но в этот день я не мог по-настоящему расслабиться в привычном ощущении комфорта. Холмс выслеживал мелкого воришку, который, как считалось, располагал информацией о недавней серии жестоких убийств в Саутуорке. Я должен был его сопровождать, должен был быть с ним, но вместо этого сдержал слово, данное старому другу по работе в Бартсе, и рано ушёл из дома на утреннюю операцию. К тому времени, как я вернулся на Бейкер-стрит, Холмс уже ушёл. Как обычно, меня раздражало то, что я не был рядом с ним, когда он рыскал по самым грязным улицам Лондона в поисках убийцы. А ещё мне было неприятно сидеть здесь, у камина, с виски и моей любимой трубкой, в то время как Холмс мог наткнуться на шесть видов неприятностей. У него талант к этому, у моего консультирующего детектива. Но сейчас все, что я мог делать − это сидеть, смотреть на огонь и ждать, когда рассеется мрак, думая о своём inamorato. И вот я снова становлюсь поэтичным.***
Бывают дни, когда мне хочется, чтобы моя профессия была хотя бы наполовину так романтична, как рисует её в своих рассказах мой Босуэлл. Он превратит каждый рассказ о гнусном преступлении в оду какому-нибудь мифическому образу рыцарской храбрости, как бы я ни пытался убедить его быть более научным и логичным. Я признаю, что мои попытки, вероятно, половинчатые. Никто никогда не смотрел на меня так, как Уотсон, и я с уверенностью могу сказать, что никто другой никогда не будет так смотреть. Что меня вполне устраивает. Я уверен, что с его пером он смог бы сделать что-то великолепное даже из этого бесполезного дня. Он превращал мои бесконечные выходы под холодный и прерывистый ледяной дождь, и безрезультатные беседы с несчастными нищими и бездомными, в волнующий рассказ. Хорошо рассказанная история более чем достойна двух пенсов за слово, что «Стрэнд» заплатит ему за усилия. Даже моё пальто и шерстяная шапка не могли согреть и спасти меня от сырости после стольких часов. В конце концов, моя самоуверенная упрямая натура, наконец, уступила реальности, и я устало направился к главной дороге, где кабриолет было бы легче найти. Когда я наконец (к счастью, надо признаться) устроился в кабине, чувствуя себя немного теплее, если не суше, я позволил своим мыслям блуждать по Бейкер-стрит. Это означало, конечно, что они направились к Джону Уотсону. Я откинулся на мягкое сиденье и закрыл глаза, чтобы лучше представить себе эту сцену. Несомненно, в камине ревело пламя, и мой друг придвинул бы своё кресло поближе. Его вторая лучшая трубка будет крепко зажата между зубами, и, вероятно, под рукой будет выпивка. Возможно, он читал. Но нет, не мой Уотсон. Вместо того чтобы погрузиться в одну из тех нелепых морских историй, которые он так любит, Уотсон будет беспокоиться обо мне. Ему интересно, где я и в безопасности ли. Мысль о том, что кто-то другой, кроме членов моей семьи, думает обо мне и беспокоится за меня, была для меня всё ещё новой, и она согревала меня даже больше, чем несколько потрёпанный плед на коленях в экипаже. Мне не терпелось вернуться домой. В дом на Бейкер-стрит и к Джону Уотсону.***
Уотсон услышал, как внизу открылась входная дверь, а затем послышались приветствия миссис Хадсон и предложение чая с бутербродами, так как он пропустил обед. Ответа он не расслышал, только низкий рокот голоса Холмса. Отложив трубку, Уотсон облегчённо вздохнул. Он стоял и ждал, пока Холмс поднимется по семнадцати ступеням, ведущим в их комнаты, его шаги звучали тяжело от усталости, но не более того. Значит, не ранен. Через мгновение появился сам мужчина, похожий на собаку, слишком надолго оставленную под дождём. По крайней мере как доктор, Уотсон пересёк комнату и начал снимать с Холмса промокшие пальто и шапку. − Боже мой, − упрекнул он. − Вы должны были вернуться домой ещё несколько часов назад. Холмс не забывал о мимолётных и совершенно ненужных с медицинской точки зрения тёплых прикосновениях к его шее, когда Уотсон снимал пальто, или о кончиках нежных пальцев, скользнувших по его влажным волосам, когда он снимал шапку. − С таким же успехом я мог бы это сам сделать, − проворчал он. − За всё хорошее, что принесли мне мои экскурсии. Уотсон всё ещё сидел за столом, снимая с Холмса пиджак и жилет, и наконец мягко подтолкнул его ко второму креслу, стоявшему перед камином. − Сядьте и снимите мокрые сапоги, − попросил он. Потом подошёл к буфету, чтобы налить в стакан изрядную порцию виски. − Выпейте это, − сказал он, протягивая стакан Холмсу. − Да, доктор, − последовал ошеломлённый ответ. Уотсон тоже сел в кресло и снова взял стакан с виски. Снизу доносился слабый шум − миссис Хадсон готовила поднос с едой. − Я и сам с нетерпением жду сэндвича, − сказал Уотсон. − За обедом у меня не было аппетита. Холмс смотрел на пламя, его волосы начали высыхать и завиваться. − Вы слишком волнуетесь, мой дорогой, − ласково сказал он. Уотсон покачал головой. − Чепуха. Я волнуюсь ровно настолько, насколько это уместно. Холмс перевёл на него взгляд и улыбнулся одной из своих редких (и тем более драгоценных) искренних улыбок. − Я счастлив быть дома. Уотсон кивнул и сделал глоток виски. − Я с нетерпением жду возможности выразить свою радость по поводу вашего возвращения позже. Вероятно, румянец, окрасивший острые скулы Холмса, был вызван теплом камина. Уотсон только улыбнулся. Они слушали, как миссис Хадсон несёт поднос с чаем и сандвичами, потрескивание огня в камине и цокот копыт лошадей в экипажах, которые тянулись по Бейкер-стрит. Уотсон расслабился и позволил комфорту окутать себя, как одеялу. Холмс тем временем размышлял, как бы ему сыграть алхимика и превратить обычные звуки в музыкальную композицию, которая определила бы Дом. − Несмотря на все мои усилия, «Душитель Саутуорка» остаётся на свободе. − Мы найдём его, − спокойно ответил Уотсон. Прежде чем Холмс успел ещё раз отчитать его за непоколебимую веру, в комнату вошла миссис Хадсон, и они сели за стол. Снаружи дождь превратился в снег.