Колючая проволока (Barbed Wire)

Сейчас в Генриетте, штат Вирджиния, 2:23 ночи. Где-то на окраине Джозеф Кавински и его компания швыряют пустые пивные бутылки в уличные фонари, просто чтобы понаблюдать за дождём искр от разлетающихся ламп. В остальном городе тихо. Ганси на Монмутской фабрике не спится. Обычное дело. Бессонные ночи ему хорошо знакомы. Сегодня он, сидя за столом в трусах, футболке и очках в тонкой оправе, убивает время домашней работой по математике. На столе, заваленном учебниками и тетрадями, бардак. Хотя Ганси довольно неплохо справляется с математикой, он никогда не понимал страсти, которую некоторые испытывают к этому предмету. Он может заставить цифры послушно маршировать по странице, пока те не выстроятся в правильный ответ, но ни разу ему не захотелось посвятить себя цифрам так, как поискам Глендауэра. Стол стоит лицом к окну, поэтому Ганси не замечает, как Ронан выходит из своей комнаты. Сосредоточившись на работе, он не слышит ни мягкого щелчка двери в спальне, ни шлёпанья босых ног по полу. — Ганси. Он оборачивается на стуле и видит Ронана, одетого в потрёпанные серые спортивные штаны — тот неуверенно смотрит на Ганси. — Ты как, дружище? Вместо ответа Ронан опускается на колени у его ног и прислоняется к нему. Ганси кладёт руку ему на голову и проводит пальцами по коротко остриженным волосам у основания черепа. После того, как убили Ниалла Линча, мир Ронана рухнул, и он решил похоронить себя под обломками. С посторонними он был резок, злобен, мог сорваться в любой момент и не признавал авторитетов. Но, оставаясь наедине с Ганси, Ронан становился более уязвим, чем когда-либо. И Ганси, вместо того, чтобы отстраниться, безоглядно отдал себя Ронану. Они стали единым целым. Несколько мгновений проходит в тишине. Ганси продолжает гладить Ронана по голове, пока тот не поднимает на него взгляд; на его щеках румянец. — Что случилось, Ронан? — мягко спрашивает Ганси. — Да глупости. Ганси обхватывает рукой его подбородок, большим пальцем касаясь уголка губ. — Всё равно скажи. Ронан медлит. — Да просто… Я, блин, так устал, а уснуть не могу. Несколько часов уже пытаюсь. — Он опускает взгляд. — Я не… я знаю, это по-дурацки. Ганси понимает. Отчаяние и раздражение, одолевающие Ронана — словно колючая проволока. Попавшись в эту западню, выбраться сложно. Чем больше он пытается, тем больше запутывается. Нужно, чтобы кто-то его освободил, вытащил колючки из кожи; эта обязанность теперь ложится на Ганси. — Вот и молодец. Если устал, давай пойдём спать. Отодвинув стул, Ганси встаёт и протягивает руки Ронану. Тот берётся за них и позволяет поднять себя на ноги. Когда оба стоят, Ронан оказывается сантиметров на пять выше Ганси, но это не мешает ему обнять того за талию и практически обмякнуть у него на груди. Однако благодаря бесчисленным утренним тренировкам Ганси вполне способен выдержать его вес. Он подводит Ронана к кровати, стоящей посреди комнаты, и усаживает на смятые простыни и одеяло. Снимает очки и взбирается на постель, устраиваясь рядом с ним. Взяв подушку, он откидывает простыни с одеялом в сторону. Потом тянется к Ронану и предлагает тому лечь. Ронан придвигается ближе, кладёт голову ему на грудь и обнимает его. Ганси обхватывает Ронана крепче. — Ганси. — Да? — Нет, ничего. Какое-то время они лежат в тишине. — Ганси. — Я здесь, Ронан. — Ты можешь… можешь поговорить со мной? Хочу забыться. Ганси начинает тихонько, едва слышно рассказывать ему о том, что у учителя математики явно кризис среднего возраста — Ганси понял это по его новым усам и чудовищной, вызывающе яркой рубашке. Ронан одним ухом слушает рассказ, а другим — тем, которое прижато к груди Ганси, — как бьётся его сердце. Рассказывая о последней выходке Хелен (инцидент, включающий в себя излишне самоуверенное пилотирование вертолёта, покалеченное дерево и поражённую ужасом миссис Ганси), Ганси замечает, что Ронан спит. Он глубоко дышит, тёмные ресницы бросают тени на его щёки. Ганси с мягкой улыбкой тянется к лежащему рядом одеялу — осторожно, чтобы не разбудить Ронана, — и накрывает их обоих. — Добрых снов, Ронан Линч, невероятное ты существо. Видит бог, тебе они нужны, как никому.