Физраствор, футляр и стерильная присоска

Каору уже третью минуту сверлит глазами нужную коробочку, но решиться никак не может. Казалось бы, обычное дело, а он всё дрейфит, задерживая очередь. — Вы там долго ещё? — как раз ворчит мужик за спиной, и Сакураяшики, зажмурившись, быстро жмёт на кнопку. Уличный автомат съедает банкноту, думает пару секунд и выпихивает упаковку контактных линз. Каору ледяной от страха рукой хватает коробочку. Физраствор куплен месяц назад, стерильная присоска и того давнее, футляр вовсе лежит со студенческих времён — а смелости всё не хватает. Сколько лет он же не может решиться на этот шаг? Сколько форумов перечитал, сколько врачей спросил? Сколько раз говорили ему не дрейфить и наконец вдеть эти несчастные контактные линзы? Каору приглушает свет в комнате и включает настольную лампу. Ногти подстрижены, футляр и линзы промыты, стерильная присоска тоже на всякий случай; с глазами шутки плохи. Первой на палец он цепляет правую линзу, чтобы удобнее было вдевать. Всё по инструкции. Первым препятствием становится присоска, которая не хочет держаться за линзу ни в какую. Десять минут Каору возится с ней, но, чуть не уронив в очередной раз линзу на пол, прекращает попытки. Значит, всё же пальцем — то, чего так хотелось избежать. Ещё раз вымыв руки, он пристраивает линзу на подушечке пальца, выдыхает и… рука, словно каменная, останавливается перед глазом и не сдвигается с места. Каору предпринимает несколько попыток, каждый раз останавливаясь вмёртвую. Выдыхает, готовится, встряхивает руку; ничего. Ничего не меняется. Хоть правый глаз, хоть левый, хоть правая рука, хоть левая, да попробуй он большим пальцем правой ноги вдеть эту несчастную, ничего не получается! Линза скользит, рука застывает, глаз в панике зажмурен. Закрутив крышечки футляра, Каору надевает очки и выключает настольную лампу. Завтра заказы он закончит к семи вечера, значит, можно будет попытаться снова, а за день взять себя в руки. Стоит ли говорить, что через день ситуация повторяется? Несчастная правая линза, наверное, скоро протрётся от ежедневных попыток — конечно, Каору знает, что такого быть не может, но обречённо закрывает футляр. Наверное, ему просто это не надо. Ведь в работе не мешает, на скейт не влияет, да и привык уже за столько-то лет. Ну почему интуиция так толкает его на это, будто требует довести дело до конца? — Чего? — спрашивает выпавший в осадок Коджиро, снимая фартук. — Помогимневдетьлинзы, — Каору сам не знает, почему, но получается только скороговоркой. — Пожалуйста. — Ничего себе! Неужто сам Каору Сакураяшики, безупречно владеющий руками и кистью, вдруг просит… Да ладно тебе, не дуйся, я сейчас! Нанджо возвращается, вымыв руки. На барной стойке разложены орудия пытки Каору: физраствор, футляр и новая стерильная присоска. — Уж не знаю, почему ты пришёл ко мне, потому что я в жизни такого не делал, — Коджиро ждёт, пока тот сядет поудобнее. — Но в кино вроде видел. Откидывай голову. Сакураяшики снимает очки и послушно выполняет указания — чтобы увидеть лицо нависшего над ним Нанджо. Вверх тормашками, прямо как в человеке-пауке, только в фильме Эм Джей ухватила поцелуй. Тёплыми руками Коджиро закидывает его голову сильнее, смахивает пряди с лица, будто нарочно. — Так, начинаем с левого глаза, — командует Коджиро. — Не дрейфь, Каору, всё пучком! Глаз очень похож на яблоко, так что представь, что я накрываю карамелизированное яблочко воздушным безе… Глаза касается что-то мокрое и холодное, Каору тут же пытается зажмуриться, но Коджиро настойчиво держит глаз открытым. — Первая пошла! Как оно? — Давай… давай вторую, — отчего-то заикается Сакураяшики. Уже через минуту он открывает глаза в другую жизнь. Сначала он видит счастливую физиономию Нанджо, едва ли не раздувшегося от гордости, после начинает рассматривать ресторан, потом оборачивается к двери на улицу, чтобы увидеть вечернюю аллею. — Я… так много упускал все эти годы? — невольно получается вслух, и Коджиро, как-то нежно улыбаясь, шепчет: — Пошли. Они идут сквозь шумную толпу, и теперь Каору видит не только впереди, а сверху, снизу и по бокам; они бодро проходят аллею, и теперь Каору видит сотни, тысячи резных листьев в свете фонарей; они стоят на автобусной остановке, и теперь Каору сам тянет Коджиро в нужный автобус. Парк наполнен миллионами огней, лиц, цветов. С колеса обозрения можно увидеть весь город и речушку вдали, за пластиковым окошком видно, как продавец наматывает на палочку тонюсенькие нити сахарной ваты, в саду над цветами снуют последние пчёлы, что никак не заснут. Разве что в тире Каору всё равно мажет, но Коджиро с улыбкой вручает ему свои четыре брелка. Коджиро ведёт за собой в новый, совсем волшебный мир, где переносица не ноет от резиновых стопов, за ушами не чешется, щёки под очками не потеют. Коджиро ведёт за собой в новый, невообразимый мир, в котором можно без опаски прыгнуть на дряхлый скейт из проката, не привязывая к дужкам специальную резинку. Коджиро показывает ему целый мир, а Каору всё не может наглядеться на ресницы, блики в карих глазах, шрам над бровью, непослушные зелёные локоны и очерченные мускулы на руках. Целый мир не идёт ни в какое сравнение. Когда они обходят весь парк вдоль и поперёк, Коджиро тащит его в старенький одноэтажный кинотеатр поблизости. Они пробираются в зал без билета — кассир мирно спит — и в любой другой момент Каору возмутился бы, но сейчас Нанджо сжимает его ладонь и озорно шикает, чтобы он не шумел. У Сакураяшики просто нет сил ему перечить. В зале одни подростки, целующиеся на задних рядах, а они, старики, едва ли сдерживают смешки. «О, давно хотел посмотреть», — шепчет Коджиро и кивает на экран. Картинка чёткая и не расплывается по краям стеклянной линзы в очках, мельтешащие огни не бьют в глаза так сильно, как обычно, и фильм, кажется, неплохой. Весь сеанс Каору видит только волосы на руках, следы от акне на щеках, проплешину в левой брови и кривоватый, чуть сдвинутый вправо нос. — Знаешь, мне кажется, что мы ничего не поняли про Стива, потому что пропустили начало, — щебечет Коджиро, пока они идут к его ресторану. Начинает светать. — Вот там наверняка говорилось что-нибудь про его тяжёлое детство или типа того, потому что должны же быть у человека причины быть таким мудаком, да? — Ага, — кивает Каору, хотя даже не вслушивается. Они до сих пор идут, держась за руки — какое тут тяжёлое детство какого-то Стива? — Чёрт, свет забыл выключить, счёт набежит дикий, — Коджиро открывает стеклянные двери в ресторан. — Садись, вынимать будем. — Уже? Вынимать? — Тебе вроде лучше знать, но в них же спать, кажется, нельзя? — кричит Нанджо из кухни, пока моет руки. — Да, нельзя, — Каору присаживается на стул. Он снова закидывает голову, и Коджиро, ласково смахнув волосы с лица, вынимает сначала левую линзу, за ней правую. На форумах в интернете Каору читал, что после снятия линз в глазах может ощущаться сухость — у него же готовы сорваться слёзы. Он больше не видит ни пылинок на воротнике, ни проступающих синяков под глазами, ни седых волосинок в висках. — Вроде всё, — улыбается Нанджо, закрутив крышечки на футляре. — Всё в порядке? Каору, уцепившись за воротник, тянет к себе Коджиро и целует. Скорее, пытается, потому что его лицо вверх тормашками, первыми стукаются носы и подбородки, а губы едва соприкасаются на короткое мгновение — короче говоря, в фильме про человека-паука им наврали. — Чур я — Эм Джей, — счастливо-пресчастливо хихикает Коджиро и, развернув к себе стул, целует Сакураяшики уже по-человечески. Следующие три дня Каору ходит с красными глазами, а линзы, физраствор, футляр и стерильную присоску под смех Нанджо выбрасывает к чёрту. Впрочем, больше они ему и не нужны — всё равно кроме Коджиро он никого не видит.