Между жизнью и смертью

      На старый деревянный стол, тускло освещаемым настольной лампой, легла тяжёлая рука.       Райнер сидел в углу маленькой комнаты и смотрел на пустой лист бумаги. В его голове крутилось слишком много мыслей, перебивавших друг друга и не дававших ему подобрать нужные слова. Казалось, ещё немного — и крики, обрывки старых разговоров разорвут черепную коробку на части.       Наконец Браун вышел из оцепенения и огляделся. Его взгляд тут же упал на узкое окно у самого потолка, за которым алел закат. Последний лучи заходящего солнца прощально заскользили по черепичным крышам домов, а за рыжеватыми полосами и бликами по пятам следовала густая темнота.       Наверное, этот закат станет для него последним. И от осознания этого в его груди родилось ощущение, наполнившее тело странным теплом.       Он больше никогда не почувствует боли. Какое облегчение.       Райнер поморщился и, вмиг сгорбившись, вернулся к бумаге.       «Дорогая мама», — начало записки было выведено аккуратным почерком, хотя обычно буквы ложились на листы кривыми и нечитаемыми загогулинами. Наверное, по закону подлости вскоре обязательно потекут чернила, или муха, приклеившаяся к потолку ещё задолго до вылазки на Парадис, неожиданно упадёт к крепким мужским пальцам, напугав Райнера.       — Чёрт, — сквозь зубы прошипел он.       Браун не думал, что написать последнюю записку в своей жизни будет так сложно. Он был уверен, что сочинить пару-тройку душераздирающих предложений о всех тяготах жизни, потом тысячу раз во всех формах попросить прощения у матери, вскользь упомянуть Габи, Фалько, Кольта, Пик, задиру-Порко и, упаси боже, проедавшего мозги Магата, а в конце поставить жирную точку и кривую подпись ему удастся за пять минут. А теперь он нервно постукивал костяшками пальцев, наблюдая, как на тонком листе бумаги лениво сохли чернила.       «Порко прав. Я и правда бесполезный мусор, от которого давно пора избавиться», — с ненавистью к себе подумал Райнер и вновь принялся за письмо.       Солнце уже давно село за горизонт, и по краю дороги зажглись фонари, а он продолжал выводить одну строку за другой. Выходило нескладно, коряво, нелепо, неправильно, однако бессвязные каракули не смущали Райнера. Действительно, почему они должны были его расстраивать: ведь вся его жизнь — это одно большое сочинение глупого мальчишки, не помнившего половины букв.       Когда Браун совсем исписался, он тяжело вздохнул и перечитал последнее предложение:       — Прости меня ещё раз… мама.       Он запнулся на последнем слове, и из правого глаза выпала маленькая слезинка. Ну, здравствуй, первое проявление страха и слабости.       Райнер тихо зарычал и ударил себя по лицу. Щека жалобно заныла и покраснела.       «Верно, так мне и надо».       Браун медленно встал из-за стола и неуверенной походкой зашагал к стулу, одиноко стоявшему прямо под окном. Он заранее подготовил место для собственной казни, поэтому ружьё, вычищенное до блеска, уже опиралось на крепкую деревянную спинку. Не нужно было на ватных ногах идти сначала к крючку и снимать с него оружие. Это послужило бы соблазном устроить эмоциональный диалог в голове: солдат и воин всегда нашли бы тему для спора.       Райнер поудобнее уселся на стуле и потянулся к ружью. Ствол знакомо охладил его широкую ладонь.       Сначала будет очень больно, а затем сразу наступит покой.       Браун широко расставил ноги и опустил приклад между ними. Несмотря на высокий рост, ему пришлось поднять голову, чтобы засунуть дуло прямо в рот. Язык ощутил странно приятный и одновременно отталкивающий металлический привкус. Пальцы неистово дрожали, словно в лихорадке, но продолжали тянуться к курку.       Сначала Райнер не чувствовал животного ужаса, предшествовавшего надвигающейся смерти, и только дорожка пота, покатившаяся по виску, заставила сердце бешено заколотиться. В ушах зашумело, а в горле разбушевался настоящий пожар.       «Сдохни! Сдохни! Сдохни!», — сквозь пелену воспоминаний прорезался крик Эрена.       Руки крепко обхватили ружьё, буквально прирастая к нему. Сдвинься указательный палец хоть на миллиметр — и всё закончится. Так же быстро и глупо, как когда-то началось. Браун закрыл глаза, и его слух пронзил оглушающий хлопок.       — Райнер… что ты делаешь?       Он распахнул глаза. Полупрозрачная тонкая кисть сжимала его пальцы, отдаляя их от курка. Испуганные карие глаза глядели на него из-под густых ресниц.       — Б-б-бертольд? — дёрнулся Браун, силясь произнести до боли знакомое имя.       Первой его мыслью было то, что он умер. Давно покинувший мир дорогой человек не мог предстать перед ним в мире живых. Наверное, его тело сейчас беспомощно валялось на полу, а из головы хлестала ещё не остывшая алая кровь.       — Райнер, позволь мне помочь тебе, — прошептал Гувер и поднялся с корточек.       Он ни на секунду не отрывал глаз от Брауна, даже тогда, когда лёгким прикосновением приподнял его подбородок, чтобы ледяное дуло больше не упиралось в нёбо. Когда оружие с грохотом рухнуло на каменные плиты, Бертольд подогнул колени и вытер ненавистную дорожку пота. Казалось, еле зримый призрак готов был расплакаться. По-настоящему. По-живому. Как пять лет назад в лагере, когда на него зверски наорал инструктор.       — Бертольд, я… я не знаю, что делать, — задыхаясь, давясь воздухом, начал Райнер. — Я долго боролся с собой. Правда. Я скрывал правду, я притворялся, говорил всем, что в порядке… Чтобы мама не расстраивалась, чтобы сестрёнка не видела мои слабости. Я ругал себя за мысли о смерти, старался, чтобы до этого не дошло… Знаешь, Бертольд, я сейчас должен быть дома, сидеть пить чай и… и слушать дурацкие рассказы родни по сотому кругу. Но… я не могу. На моих плечах столько крови. Тысячи смертей, у которых я забрал бесценное право жить.       Слёзы ручьями лились из глаз, однако Браун не всхлипывал. Из него выходила боль, скрытая ото всех и даже от самого себя.       Гувер наклонился к Райнеру и крепко обнял его. Даже сквозь грань между двумя мирами просачивалось тепло. Полупрозрачное тело ощущалось слишком реально, будто вместо призрака в комнате находился живой человек.       Пальцы Бертольда зарылись в мягкие светлые волосы, словно говоря: «Откройся мне, и тебе полегчает». Гувер всегда был единственным на всей земле, кому Райнер доверял самые сокровенные мысли.       -…тысячи жизней с обеих сторон. Я настоящий монстр, а не жители Парадиса. Если бы я тогда согласился вернуться, принять вину за гибель Марселя на себя, то умер бы с честью, а не загибался, как дохлая крыса, которую всё никак не могут добить. Иногда я совсем не понимаю, почему первыми уходят добрые, хорошие люди, пока гнусность, вроде меня, продолжает жить. Почему, Берт, почему вместо меня сожрали тебя? Разве это справедливо?       Призрак покачал головой. Ему было невыносимо больно наблюдать за страданиями, окутавшими Брауна, забиравшими у него последние силы.       — Райнер, твоё время ещё не пришло. Ты остался в этом мире, потому что судьба посчитала, что цель твоей жизни не достигнута, а мечты не исполнены. Возможно, в будущем именно ты окажешься единственным, кто сможет протянуть руку помощи в самый ответственный момент. Тогда, когда весь мир рухнет, когда надежды ни у кого не останется, именно ты поведёшь других за собой, освещая им путь. Возможно, ты никогда не будешь счастливым, но является ли это мимолётной счастье смыслом твоей жизни?       Браун, всё это время сидевший почти неподвижно, осторожно потянул руки к Бертольду. Он боялся ненароком повредить полупрозрачное тело, боялся, что хрупкое наваждение рассыплется, растворится в воздухе. Поэтому он невольно вздрогнул, почувствовав ладонью шероховатую ткань кофты. Гувер тепло улыбнулся.       — Но ведь твоя цель в жизни не была достигнута? Ты столько говорил мне о своих планах, о том, сколько всего сделаешь, когда вернёшься домой. Даже в последний наш разговор ты давал обещание, что обязательно вернёшься за Энни, — чуть тише сказал Райнер.       — Значит, не всем мечтам суждено сбыться, — ответил Бертольд. — Тем более, моё самое главное желание исполнилось. И я ни о чём не жалею.       Он сказал это так просто и непринуждённо, что понурый Браун не смог сдержать глупой улыбки. Лунная дорожка освещала призрака, отчего силуэт казался прозрачнее.       — И… и что это было? — нелепый вопрос прорвался сквозь тишину.       Бертольд приблизился к Райнеру и осторожно поцеловал его в тёплые губы. Блондин закрыл глаза и крепко сжал его широкие плечи.       — Я встретил тебя.       Райнер очнулся лёжа на полу. За окном было раннее утро, и улица ещё не успела наполниться звонкими голосами солдат и кадетов.       Браун поднялся на ноги и, потирая рукой ноющий висок, подошёл к столу. Законченная записка, небольшая капля от чернил, случайно пролитая на край листа, потухшая лампа — всё было на месте, как прежде. Смущали только последние строки, выведенные размашистым, но идеально ровным почерком:       «Я всегда буду защищать тебя. Б.».       Райнер поднял взгляд: на крючке, переливаясь под первыми лучами солнца, сверкало ружьё.