Флейта, кото и сямисэн

      — Почему бы тебе не остаться? — говорит Венти. А Итэр не знает, что ответить. Мысли в голове похожи на спутанный клубок ниток, и все они как будто одного цвета, но из разных материалов. От напряжения в висках давит.       — Ты имеешь в виду..?       Венти кивает и подпирает голову, с открытым интересом, граничащим с провокацией, глядя ему в глаза.       — Почему бы тебе не остаться с нами?       Почему бы тебе не стать нашим?       Сяо не поворачивается к ним, но Итэр видит по напряжённой линии плеч, по идеально ровной спине, контуры и изгибы которой скрыты под свободной белой футболкой Венти, что он слушает. Что мысли у него в голове такие же, но он, слишком непривыкший к подобному, не знает, что с этим делать. Поэтому доверяет всё Венти.       Итэр это понимает. Но что делать с собственной жизнью, тем не менее, не имеет ни малейшего понятия.       Он не может дать точного ответа. Если рассудить здраво и объективно, без паники и навязанных стереотипов, всего прочего, нет в этом ничего такого. Для него это не зазорно, не страшно, не против правил или, тем более, природы. Свою он изучает.       Итэр открыт ко всему на свете, кроме всяких совсем уж бешеных извращений, и чувства, поделенные между тремя людьми, не относятся к этой запрещённой для него категории.       Но, тем не менее, он не говорит "да". Не говорит и "нет". Он просит о времени подумать, успокоиться, не давать ответов сгоряча — потому что он хочет. Потому что сейчас ему по колено целый океан, и Марианскую Впадину он может открыть хоть всю полностью за раз. Итэр хочет протрезветь, хотя ни капли вина не оказалось у него во рту за последние сутки.       Венти понимающе улыбается и начинает что-то напевать, оставляя тему открытой, но не возвращаясь к ней больше. Сяо ставит перед ними по тарелке с рисом и карри и садится за стол. Разговор завязывается снова, но о совершенно другом.       Сессия закрывается будто сама собой, без единой четвёрки. Итэр может собой гордиться, но всё, на что его хватает, это сон примерно часов на 16 сразу после того, как он отписывает в общий чат: "Сдал". Он даже не дожидается поздравлений — сон мертвеца накрывает с головой в ту же секунду, как только он убирает телефон.       И вроде бы он должен чувствовать облегчение, но его нет. Теперь, когда сессия больше не является щитом от навязчивых мыслей, он обнаруживает себя обнажённым перед самим собой. Это не мешает ему довольно быстро прийти к тому, что в подобных решениях нет ничего сложного и страшного. Для него — нет.       Общество диктует быть моногамным, не допускать случайных связей, не поддаваться демонам, требующим крови и секса, не выделяться, не вести себя девиантно, хотя нет каких-то чётких границ девиантного поведения. Итэр в ответ лишь оттопыривает средний и большой пальцы, попивая кофе из большой кружки ранним пасмурным утром субботы, и чувствует себя замечательно.       Отказаться от мыслей о том, что о тебе подумают другие, трудно, но осознанность помогает. Никто не в ответе за чьё-то счастье, но каждый в ответе, если смеет осуждать. Итэр не собирается нести свои предпочтения в массы и кричать о том, что собирается быть с двумя сразу, не собирается вербовать людей в их секту полигамов. Он собирается быть счастливым и честным с самим собой, и делать то, что хочет он, а не что для него — за него — кто-то другой.       И не видит ничего плохого. В мире его всё в принципе просто, и поэтому он принимает решение без особых тревог и усилий. Но говорить о нём не торопится. Измотанный сессией и шумом, решает взять несколько дней, чтобы побыть с собой наедине, ходит в горы и бассейн, просто чтобы развеяться, и иногда гуляет в лесу и горах.       Смотреть фильмы одному привычно — это его зона комфорта. Говорить с сёстрами и опекуном по телефону вечером тоже, и он не прикладывает к обычным для него вещам особых усилий. Это то, как он живёт, вот уже несколько лет. Его не пугает то, что придётся многое поменять, подстраиваться не под одного человека, а под двух сразу. Он не знает, сколько ссор их ждут, и не представляет, как они будут приходить к компромиссам.       Это сложно, но, позволив себе просто помечтать о совместном с ними будущем, он ловит себя на какой-то скрытой уверенности, что у них получится. И Венти, и Сяо, и сам Итэр обладают хорошей сознательностью, умеют рефлексировать и анализировать, прорабатывать проблемы и отвечать на вопросы, когда это действительно нужно. Они уже не дети малые, а в принципе достаточно для подобных решений зрелые.       Только он всё равно к ним не спешит. Он ждёт, что будет дальше: напишут ли они ему, что поспешили, что передумали? Что решили остаться вдвоём? Перейти на другой уровень, где отношения уже не свободные, а ключи у Венти от квартиры Сяо теперь потому, что они решили жить вместе?       Он ждёт, пока жарит попкорн для какой-то старой комедии, которая должна помочь убить время. Ждёт, пока чистит зубы, а потом моет голову, потому что корни успели немного загрязниться, а он не углядел. Ждёт, пока ему лень вылезать из уютного кокона, в который превращается постель к утру, даже несмотря на то, что ему жутко хочется пить.       Он ждёт даже тогда, когда едет домой на пару дней; когда сидит с опекуном за столом, делая вид, что не замечает всезнающего взгляда единственного уцелевшего глаза; когда готовит для сестёр завтрак, едва продрав глаза. В этом городе время идёт по-другому, спешит на пару часов, и ночь наступает быстрее.       Он ждёт, но всё, что получает (чуть не словив сердечный приступ, как только видит в молчащем чате непрочитанные сообщения), это: "Мне предложили запись", — а потом: "Ссу ужасно!", — а следом: "Пожелайте мне удачи, что ли, ну!". Голос Венти звучит в голове звонко, капризно, дразнясь. Итэр не может сдержать улыбку.       Он пишет: "Постарайся уж. Файтин, и всё такое", — а прохладным утром, когда весеннее небо только начинает светлеть, понимает, что соскучился.       По загадочной, ласковой улыбке опекуна, что ловит его за тоскливым взглядом в окно, он понимает, что приёмный отец поддержит его. Он знает, что это так, ведь много с ним говорил раньше о всяких вещах. Но с его немой поддержкой, мерно плещущейся в льдисто-голубой радужке, ему спокойнее.       Последние часы проходят в томительном ожидании и дрожи в руках. Сёстры косятся на него с тревогой поначалу, но то быстро сменяется озорством. Оно напоминает Итэру о смешинках в чужих глазах, контрастирующих со спокойным золотом других. И без страха он признаётся себе в том, что он хочет обратно. Вот так просто. В какой-то момент человек, не знающий, где его место, обретает сразу два, и в обоих его ждут.       Итэр уезжает раньше запланированного времени без сожалений и чувства вины, но со сказанным ему напоследок: "Что бы ты ни решил, главное, чтобы был счастлив". А приехав в город, где Венти записывает свою первую песню профессионально, и где Сяо с утра до ночи репетирует, отказав себе в выходных, чтобы выступить на уровне, вдыхает полной грудью.       Ранним утром он обнаруживает этот город у подножий гор, в которых костьми к небесам устремлены отчаянные романтики. Поднявшись к вершинам, они так и остались здесь. И даже если кто-то ждал их там, даже если они взбирались сюда ради кого-то, о ком пело сердце, Итэр уверен, что сам сможет вернуться.       С рукой, прижавшейся к груди под расстёгнутой курткой, он говорит себе:       — Ты так сильно в них влюблён, — и тут же прячет улыбку за дрожащими ладонями.       И ему от этого хорошо. Смех струится по горлу пузырьками в небо, к облакам, похожим на перья. Чувство дарит свободу, какой у него не было. В это затянувшееся мгновение он позволяет себе поверить, что любим в ответ.       В новом клубе есть сцена, состоящая из трёх пьедесталов, соединённых подиумами. Тот, что в центре — с пилоном, но он стоит один, никто не танцует с ним или на нём. Это трон, ждущий своего настоящего, единственного короля.       Перед такой разделённой на секции сценой разбросаны круглые столики с мягкими диванчиками, за которыми выпивают и просто отдыхают люди.       Внутри клуба шумно и многолюдно. Не слишком широкое пространство заполнено танцующими и выпивающими, залито синим неоном и приближённым к нейтральному дымом электронок. Здесь запрещено курить сигареты, никто не хочет иметь дела с пожарной службой и самими пожарами — всё просто и легко: хочешь курить — покупай дудку на баре. Всё под отчёт и строго отслеживается.       Итэр теряется в шуме возбуждённой толпы, в сменяющихся одно за другим лицах. Чужие руки случайно мажут по спине и плечам, задевают собранные в высокий хвост волосы и щекочут заднюю сторону шеи, что покрывается мурашками. Он улавливает отголоски чужих запахов как будто самым краем всего, но все они не важны.       Он видит того, кто важен. И осторожно, чтобы не повредить нарванные совсем недавно и спрятанные в защитную упаковку цветы цинсинь, направляется туда.       Венти сидит за одним из столиков, подперев руками голову и обняв ладонями лицо. По выражению понятно, что ему скучно, что он где-то витает в собственных мыслях, мучая зубами зубочистку. Но, увидев Итэра, он оживляется и изгибает губы в плохо сдержанной яркой, почти плотоядной, заманчивой улыбке, которую до дрожи в пальцах хочется поцеловать.       — Сколько зим, — радостно урчит он, хоть и пытается казаться невозмутимым. Итэр неожиданно для себя насмешливо фырчит и падает в мякоть диванчика рядом. В процессе удаётся певца пихнуть в бок локтем, и тот посмеивается, дёргаясь от щекотки.       — Зачем ты врёшь? — беззлобно улыбается Итэр, заглядывая в глаза, в которых озорно бесятся чертята. — Мы виделись недели две назад.       — Целых недели две, — Венти ахает, передразнивая, и прижимается к его плечу своим. Он прилипает к боку, выдыхая, кажется, с каким-то облегчением, которое даже не особо пытается скрыть. Расслабляется, наконец-то успокаивается. О длительном ожидании говорит и быстро скользнувший по губам кончик треугольного языка; зубочистка, больше не нужная, ломается между пальцами напополам. — Мы, знаешь ли, успели соскучиться без тебя.       — Без? — Итэр смеётся, зарываясь в мягкие тёмные волосы пальцами. От нового хобби, нанёсшего на внутреннюю сторону ладоней мозоли, руки у него загрубевшие, но это не мешает ему чувствовать то, какими приятными остаются пряди на этой переполненной поддёвками и провокациями голове. — Не по?       — И по тоже. — Венти кивает на букет, который, Итэр надеялся, он не заметит так быстро. В прищуренных глазах этого хитрого лиса мелькает нечто Итэру незнакомое, но заставляющее его собой гордиться с маленькой улыбкой на губах. — Ты снова это сделал?       — Снова. Да.       — Ты такой безу-у-умец.       Венти почти мурлычет, почти по-домашнему разнеженный. Кажется, в нём нет никаких сомнений по поводу того, что происходит между ними, и Итэр не собирается ничего менять, не собирается поддаваться своим. Оказавшись здесь, в месте, залитом музыкой и переливающимся светом, он чувствует себя хорошо с одним конкретным, пока оба они ждут последний паззл этой истории.       Венти смотрит на него с всезнающим прищуром, с лучиками в уголках глаз, с загадкой, что уже разгадана, но ещё не озвучена, где-то на самом дне зрачков, что полны темноты. И в темноте этой Итэр находит спокойствие, о котором даже не знал, что оно ему нужно.       В помещении, наполненном людьми, что могут их видеть и осуждать, ему так на это плевать. Он прижимается к Венти в ответ и прикрывает расслабленно глаза, пока танцоры показывают, что могут, что умеют, на боковых сценах, оставляя неприкосновенной центральную. А зрители поощряют их, каждого и каждую, аплодисментами и одобряющими выкриками, кладут купюры на край сцен и свистят один другого громче.       Итэр кивает на сцену посередине, ту, что с шестом, но шестом одиноким.       — Он ещё не выступал?       Венти качает головой и лениво подносит ко рту бордо с тёмно-алым вином на самом дне. Взгляд его, трезвый и цепкий, плывёт от одной сцены к другой лениво и безучастно, следует по пути подиумов-мостиков, по узорам на стенах, выполненных темперой и флюоресцентом. Он обводит глазами лица танцующих, но ни на ком не концентрируется совершенно.       — Ещё нет, но с минуты на минуту должен, — немного отстранённо говорит он и вдруг дует губы. — Блин, тут такая классная сцена! Я бы хотел на ней станцевать, — а потом вздыхает и кладёт голову Итэру на плечо, расслабленно вытягивая ноги под столиком и скрещивая ступни в высоких ботинках на шнуровке. — Сяо такой счастли-и-ивчик.       Итэр хмыкает, трогая меню, но не открывая его, теребит уголок кончиками пальцев. Внутри у него откуда-то берётся непонятное ему волнение, трепетное беспокойство. Будет ли Сяо рад увидеть его? Не жалеет ли о том, что произошло между ними? Не рвался ли написать ему "нет", пойти на попятную?       Искал ли он отговорки?       Это вопросы, которые не имеют для Итэра ответов, которые он наверняка бы знал. Он не может додумывать за других, не может и решать, — и не стремится прекращать свою политику сейчас. Вместо этого он расслабляется тоже, заставляет себя дышать ровно и спокойно.       Так или иначе, как бы всё ни кончилось, к чему бы ни пришло, будет хорошо. Не имеет смысла переживать о вещах, на которые не можешь повлиять.       — Счастливчик, — согласно мычит он, расфокусированный взгляд прикован к шесту. — У него есть ты.       — Ты у него тоже есть.       Итэр ловит взгляд Венти — уверенный, яркий, искренний и искристый, как пузырьки в шампанском — и улыбается. Спокойствие окутывает пледом. Он пришёл сюда с тем, чтобы наконец-то всё нормально обсудить, а теперь чувствует себя хорошо, чувствует себя принятым и желанным — заранее.       Свет медленно начинает меняться вместе с тем, как танцоры уходят со сцены. Красивый золотистый заливает пространство, превращает в ожившую легенду, а вместе с небольшими клубами дыма и звуками традиционной японской флейты и сямисэна вовсе погружают в начавшуюся историю с головой.       Сяо возникает у пилона будто из ниоткуда, появляется снизу, словно цветок. За это время он меняется — Итэр мимолётно отмечает новый цвет волос, непривычный, похожий на изумруд. Несколько прядей выкрашены в него, как пёрышки, и у птицы этой нет имени, но Сяо знает, в чьи руки она опустится с небес.       На нём белый облегающий костюм, фиолетовые штаны-шаровары с тугими манжетами, обнимающими его узкие, но заметно рельефные благодаря тренировкам икроножные мышцы. За спиной вьются лоскуты ткани, похожие на крылья, а на открытых лопатках — красные линии, похожие на следы от крыльев, что были вырваны, отобраны без какой-либо жалости.       Сяо не танцует вокруг пилона долго, почти сразу же оказывается на нём, подальше от земли. Его движения быстрые и стремительные под стать музыке, но не лишены гипнотизирующей грации. Они заколдовывают, подобно приворотному заклинанию, зачаровывают, приковывают взгляд. В какой-то момент кажется, что он ведёт борьбу с демонами, скрывающимися в золотистом дыму, становящемся темнее, пока вовсе не превращается в кроваво-красный. Из того же ниоткуда, из которого прибыл, Сяо достаёт маску ханья и прячет за ней лицо.       У Итэра от того, как Сяо, держась ногами за пилон, неспешно и красиво извивается змеёй, тянется к зрителям, демонстрируя природную гибкость, что усовершенствована годами изнурительных тренировок, захватывает дух. Если бы прямо сейчас демон на шесте протянул ладонь, потребовал бы выложить всё, что есть, он бы наверняка это сделал, даже несмотря на то, что и так пришёл сюда в полной готовности отдать. Отдаться ему полностью.       В нагнетающей атмосфере истории, что рассказывают с помощью тела и меняющихся переливов японской музыки, Сяо борется с тенями, а кажется, что и с собой тоже. В головокружительных обрывах и кувырках, которые он делает у самого верха пилона, Итэр теряет дыхание и спокойствие. От скрюченных пальцев, выражающих отчаяние и боль, от дрожащей фигуры, повисшей на шесте и свернувшейся, такой маленькой и переполненной страданием, ком застревает в горле.       Ещё несколько месяцев назад Итэр не думал о том, что танцем можно рассказать так много, а сейчас не представляет, как о подобном можно говорить словами. Как можно сказать кому-то о битве, что ведёшь с самим собой, о том, как это страшно, просто принять себя, следовать по пути, о котором никто прежде не знал. О самой настоящей войне длиною в жизнь, в которой погибают и погибают виновные и не виноватые.       Во всполохе красного Сяо снова ныряет в дымовую завесу и теряется среди клубов. Чернота ослепляет, обескураживает, погружает на короткий миг в отчаяние, от которого горечь на языке острая, точно иглы. Свет медленно заливает сцену золотом, и среди неё, на самом краю, Сяо крепит маску к правому бедру. В сильном взгляде, устремлённом в толпу, так много о смелости и долге, о шагах в темноте, но ещё больше — ещё больше о нерушимом духе.       Восточный красавец покидает сцену в тишине — последние беззвучные шаги теряются среди нерешительных хлопков, превращающихся в настоящий взрыв оваций.       Говорить ничего не хочется, да и нет особой потребности. Итэр чувствует себя выпотрошенным, вывернутым наизнанку, наполненным до самого края чужими истинами, что впитываются ему в подкорки, пока не сливаются с ним полностью, не становятся ими. Венти напряжённо выдыхает сквозь зубы, сжимает под столом ладонь Итэра крепко и как будто нуждаясь.       Оба они впечатлены настолько, что не находят, что сказать.       Только:       — Вау, это…       И:       — Ого.       А сразу следом:       — Ты не знал?       Венти отрицательно качает головой. Едва заметно покачиваются косички, заплетённые некрепко, просто чтобы волосы не мешались. Одну из них Итэр убирает парню за ухо, поджав губы, а в ответ получает озадаченный взгляд.       — Откуда же я мог знать? — Венти вскидывает брови и дёргает уголком рта, выражая слабое подобие на улыбку (прячет смущение, — понимает Итэр). — Он никому и не показывал. Репетировал за закрытыми дверями.       — Я думал, тебе он показал, — честно признаётся Итэр, и как только слова срываются с губ, сразу же чувствует себя неловко, как будто говорит какую-то ерунду. По кислому выражению на чужом лице примерно то же самое видит.       — Мне показал, а тебе нет? — Венти хмыкает и неожиданно щипает его за бедро до острого вскрика. — С чего бы ему так поступать, ну?       "Потому что вы особенные друг для друга", — хочется сказать в ответ, но Итэр не говорит. На прикушенном кончике языка вьётся много чего, что так и не будет сказано, не в ближайшее время так точно. Венти, тем не менее, будто и не нуждается в том, чтобы всё это было озвучено, как-то слышит сам и опускает плечи с тяжёлым вздохом. Сквозь заигравшую снова современную музыку его голос доносится до Итэра отголосками:       — Для него мы оба играем не второстепенную роль. Мы не на галёрках застряли, и выделять кого-то из нас он не станет. Мы оба ему нужны, — Итэр слышит каждое слово. Венти сверкает сощуренными глазами и улыбается остро, будто режет пространство вместе с ним в тонкие лоскуты, даже не пытаясь скрыть того факта, что дразнится. — Хотя я не против быть единственным.       В момент затишья, когда кажется, что весь мир тормозит, чтобы только он смог собраться с мыслями, Итэр неожиданно даже для себя улыбается с нежностью и пониманием.       — Я знаю, что ты хочешь этого, — говорит честно, наблюдая за тем, как Венти коротко вздрагивает. — Думаю, ты ужасно ревнуешь. Тебе не хочется делиться тем, что ты считаешь своим. Он важен для тебя. Но я, — Итэр опускает голову и едва слышно хмыкает, улыбаясь чуть шире, — тоже о нём постоянно думаю. Тоже хочу его.       — Ты пришёл, чтобы… — Венти не договаривает намеренно, уже зная ответ, но желая услышать его. В глазах у него тёмное, сплошное понимание, граничащее с угрозой. Вместе с тем в темноте этой есть и принятие. Он ухмыляется и подпирает щёку рукой, прикрывая спокойно глаза.       Итэр не собирается юлить и бояться тоже. Он кивает.       — Да.       — Ну, наконец-то. Слава, блин, небесам!       От его смеха, лёгкого, похожего на звон колокольчиков, Итэр будто бы против воли расслабляется окончательно. Он не может проигнорировать оттенок горечи в чужом голосе всё равно. Но Венти будет стараться, и Итэр решает постараться тоже.       — Ох, — Венти кладёт голову ему на плечо и сплетает их пальцы, сцепляет их замком, туго сжимает, — он будет рад. Он очень переживал, хоть и старался не показывать этого, постоянно проверял телефон, ждал тебя. — Он вздрагивает и резко поднимается, щурится на Итэра и тычет ему в плечо пальцем свободной руки. — Не говори ему, что я тебе рассказал.       А Итэр не собирается. Вместо этого он склоняет голову вперёд, прижимается к чужому лбу своим и прикрывает глаза.       — Мы такие жадные.       Венти протяжно выдыхает носом и опускает плечи. Подушечка его большого пальца исследует костяшки Итэровых пальцев, оглаживает не нежно, но около того. От его прикосновений тепло и хорошо, Итэру они кажутся правильными. Как будто он для них был создан.       — Как говорит один мой друг: "Что бля, то бля".       Итэр смеётся до неприличного громко, даже несмотря на то, что закрывает рот рукой. Самодовольный вид Венти стоит всего на свете.       — Да уж.       Они не задерживаются в клубе надолго — больше незачем. Снаружи оказывается неприятно холодно, поднимается ветер и начинается морось, но с рукой Венти у себя в кармане Итэр терпит противную погоду легче. Она не так важна для него, пока он смотрит на мягкий профиль певца.       И пока певец этот курит купленную электронку на 200 затяжек, старается не думать о том, чем они могут заняться дома, и как всё теперь будет.       Не важно, что ждёт их, он этого хочет. С ними — хочет. С обоими.       Сяо выходит через запасной выход, встрёпанный, с этим своим смоки-макияжем, делающим его глаза просто невероятно красивыми, играющими на смелом контрасте золы и золота. От промозглой погоды он кутается в расстёгнутое пальто, а заметив Итэра, замирает у самой линии света, там, где тьма спускающейся ночи уступает искусственному солнцу.       Итэр не может сдержать открытой, счастливой улыбки. Даже если его отошьют, даже если Сяо скажет ему сейчас, что он поспешил и передумал, он просто рад его видеть.       — Это ты, — шёпот едва различим в шуме отдыхающего города, в гомоне прохожих и отдыхающих, в вибрациях и перекатах музыки, что льётся из-за приоткрытой двери главного входа. Итэр слышит всё равно, читает по губам, к которым так сильно ему хочется прижаться своими. Вкус чужой надежды ощущается на собственном языке сладковатой пылью.       — Если ты не против, — он улыбается ещё шире, просто не в состоянии себя контролировать, и протягивает ещё упакованные, немного всё же помятые цветы человеку, ради которого лез в головокружительное поднебесье, где ветер делился с ним чужими мыслями и мечтами.       Сяо принимает букет и выдыхает с облегчением, и там, за чуть размытой границей тьмы и света, он совсем не из этого мира. Итэр смотрит на него так, как не смотрят на просто кого-то. Сяо для него не эта категория, Сяо для него и не божество тоже — он не возводит человека в культ, потому что знает, что это неправильно.       Он не хочет любить древнего духа, но хочет любить того, к кому можно прикоснуться. Кто ответит, когда к нему взываешь.       И всё равно протягивает ему руку, предлагая присоединиться к ним с Венти здесь, в пятне света. Чужие пальцы ледяные и чуть влажные — их Итэр подносит к лицу, мягко целует костяшки и потирается о них щекой.       — Ты был неотразим, — шепчет он. Ему кажется, что он сам пытается тянуть время, но на деле попросту не спешит, не стремится к тому, чтобы момент был разрушен. Сяо смотрит ему прямо в глаза, почти не моргая, и Итэр видит, как мягко изгибаются его губы в маленькой улыбке, пропитанной теплом.       — Рад, что ты пришёл.       — Детка, — тянет Венти, повисая у Итэра на плечах, но обращаясь к Сяо, — ты даже не можешь себе представить, что с нами сделал.       Сяо неожиданно тихо посмеивается, убирая прядь волос за левое ухо так трепетно и аккуратно. Итэр думает о том, что его сердце однажды не выдержит с этими двумя, с этим одним конкретно. Он молится неизвестным никому, выдуманным им самим богам, чтобы этот момент настал как можно позже, и мягко притягивает Сяо к себе ближе, пока тот вовсе не оказывается в его объятиях.       — Так расскажите, — с едва заметной улыбкой говорит Сяо, заворачиваясь в их объятия. Так, с ними двумя на улице, где ветер задувает под расстёгнутые куртки и забирается под худи холодными ручонками, Итэр чувствует себя уютнее, чем где-либо ещё. А уткнувшись носом в позеленённые волосы человека, с которым разделил так много, и с кем планирует разделить гораздо, гораздо больше, и вовсе теряется посреди целого мира.       — Будь готов, — Венти вскидывает кулак в небо и тут же обвивает рукой талию Сяо, стягивая их в ещё более тугие объятия.       Итэр решает, что время пришло. Он говорит:       — Думаю, нам всем нужно поговорить.       А Сяо смотрит ему в глаза со спокойным мерцанием в гелиодоровых радужках, приютивших тьму самой тёмной ночи, самых глубоких космических далей. Венти отвечает уверенной улыбкой того, чью веру не разрушить никак.       Они уже и так всё знают.