Под присмотром Гуаньинь

Жизнь сурово обошлась с Не Минцзюэ. Сначала он родился в Цинхе Не (спасибо, безначальное Дао, с саблей он поладил). Потом у него родился брат (и мир об этом пожалел, пусть и не узнал. Не Минцзюэ этим даже гордился). Ранняя, чудовищная смерть отца, тяжёлая война, некромант, плен, пытки, предательство брата и убийство — им же. Но дао не хотело, чтоб его путь на земле окончился в гробу, семейной усыпальнице, в покое и почёте. Дао требовалось, чтоб Минцзюэ страдал чтоб останки несчастного Не Минцзюэ расчленили, подняли лютым мертвецом, использовали в интригах (спасибо, влюблённый некромант даже из посмертия у расчленённого лютого мертвеца вызывал нереализуемые приступы гомеррического хохота и желание рявкнуть на идиотов, чтоб потрахались уже) и наконец заперли в гробу с братом-убийцей. Одноруким братом-убийцей, для надёжности обмотав гроб смертельными ланьскими струнами, что было бы даже почти почтительно, если бы не время, место и компания. Гроб был узок и холоден, компания из брата-заклинателя, тоже восставшего от отчаянья и предательства (кто бы говорил!), была преотвратнейшая, а ещё они всё ещё были в храме. Под присмотром, мать его, Гуаньинь, да полнятся её груди молоком, а лоно благодатью, да не иссякнет, чтоб её, божественность, к миру ведущая. У Не Минцзюэ, сшитого лютого мертвеца, в продолжение его непростого жизненного и посмертного пути, встал. Банальнейшим, преотвратнейшим образом восстал янский корень, стоило только поднявшемуся от чудовищного количества окружающей ненависти и тёмной энергии Мэн Яо притихнуть в тесном гробу. Так Не Минцзюэ и запертый с ним Мэн Яо, оба — те ещё специалисты в нежити и тёмном искусстве, узнали, что у лютых мертвецов бывают плотские желания. Притихший было то ли мертвец, то ли переродок в демона Яо задумчиво ощупал оставшейся рукой твёрдую и мёртвую плоть старшего брата. И забился в крышку гроба с удвоенной силой. Нахождение в одном гробу с собственноручно убитым им Не Минцзюэ и так его не радовало. Когда же помимо банального разорвать-выпотрошить-убить-сломать что ломается к списку угроз добавился и твёрдый, внушительный янский корень, Мэн Яо пожалел о всём совершённым им в жизни второй раз и вдвое сильнее. Смертельные струны Лань И связывали гроб накрепко. — Мамочки! — взвыл в очередной раз случайно прижавшийся к Не Минцзюэ Мэн Яо. Так, помимо качественно новой информации, что у лютых мертвецов может крепчать янский корень (интересно, что на этот счёт сказал бы искушённый в движении энергий и целительстве Сичень?), они получили и некачественную информацию о том, что самовосставшие твари умеют говорить так же, как и поднятые некромантом. — Не ори! — рявкнул на писк Не Минцзюэ. И сам удивился. Он, оказывается, тоже мог говорить, а не только полосовать когтями тело убийцы или удивлённо ощущать тяжесть вертлявого мелкого мелкого третьего брата восставшим членом. Твёрдый янский корень (всеблагое Небо, откуда там вообще ян? И, судя по размером и крепости, столько ян?) не думал опадать, даже когда его обладатель ничего не хотел, а только удивлялся. Прижатый из-за размеров гроба к этому самому корню Мэн Яо — тоже, по идее, мертвец и тоже жадный, как и сам мёртвый Минцзюэ, до янской энергии, — положения своего не оценил и начал биться в крышку гроба ещё активнее. Хотя, казалось бы, куда уж. Эту бы энергию да в мирное русло. Необъяснимо успокоившийся Минцзюэ поёрзал на камне, устраиваясь поудобнее и наблюдая, как Мэн Яо единственной рукой пытается процарапать себе путь наружу, упираясь пятками в пол гроба и стараясь не падать при каждом движении на... ЭТО. (Для спокойствия своего собственного Не Минцзюэ, немало повидавший мертвецов и развлечений Вэй Усяня, решил называть своё... состояние? «этим». Некроэффектом) — Это всё твоя мать-шлюха, — с удовольствием припечатал он. Высказаться — впервые за тринадцать лет — было на удивление приятно. Как и снова скрутить рванувшегося к его горлу (не то чтоб это помогло против лютого мертвеца, но чувство гордости до сих пор грело Минцзюэ — этому приёму он своего когда-то помощника учил сам, вбил, так сказать, умения намертво) Мэн Яо. Он и при жизни не был противником для своего дагэ, а уж после смерти и без руки тем более. В «это» Мэн Яо в процессе впечатался случайно. Действительно случайно, и для Минцзюэ даже болезненно. Зато затих и старательно растёкстя молчаливым и бесчувственным телом. Не Минцзюэ, конечно, так этому и поверил. Вот раз Мэн Яо янским корнем ткни, он и попуститься. Успокоиться и будет почтительно внимать. Ну, запертый в тесном тёмном гробу со своей жертвой, немного, ну так, знаете, злой на своего убийцу и клятвопреступника, не то чтоб Мэн Яо имел другие варианты. С неописуемым удовольствием (второй раз за тринадцать лет) Не Минцзюэ продолжил, старательно припоминая увиденное в храме до сладкого звука хруста позвонков в своей руке: — Всё твоя мать. Вот кто тебя просил делать статую Гуаньинь с её лицом? Это её благословение, Мэн Яо. Вой Мэн Яо, в отличие от него самого, пределы гробы точно покинул. Впервые за все эти тринадцать лет, не считая момента, когда он всё-таки сломал шею третьему брату, Не Минцзюэ чувствовал себя совершенно довольным. Искренний первобытный ужас Мэн Яо, запертого с лютым мертвецом с «этим», ласкал мёртвое сердце Не Минцзюэ с силой сотни подыхающих от Баси вэньских псов. Странное чувство, возникшее внутри Минцзюэ при мысли о массовых убийствах, заставило мёртвый янский корень вздрогнуть. Следом вздрогнул и затрясся Мэн Яо. — Сделай же с этим что-нибудь, — велел ему Не Минцзюэ. Даже почти не издевательски, но Мэн Яо почему-то всё равно потерял сознание. Или крайне удачно это имитировал. Но совершенно, совершенно зря. У них было всё время мира и один на двоих гроб. И пусть довольной широкой ухмылки Не Минцзюэ в царящей темноте видно не было, но кое-что другое Мэн Яо всё ещё ощущал. И никуда, никуда не мог от этого деться. От избытка чувств Минцзюэ заключил Мэн Яо в тесные братские объятия. В отличие от некоторых, он не нарушал братских клятв, не творил столько зла, не шёл против неба и старшего брата. Так что ощущал себя в полном праве. В крайнем случае он просто узнает, что у тварей-переродков случается остановка сердца, и после этого упокоится в мире. В не крайнем у него всё ещё целая вечность, чтоб отомстить ублюдку Мэн Яо. Цзинь Гуанъяо. В объятиях мёртвых рук чужое мёртвое тело затрещало, ломались кости, расходилось и так подранное когтями мясо. «Заживёт, — с удовольствием понимал Минцзюэ. — Потому что уже мертво и в облаке окружающих их тёмной энергии тело вернётся в состояние на момент смерти.» Потому «брата» Минцзюэ обнимал всё крепче, не давая отстраниться от себя и собственного крепко стоящего янского корня. Ведь если Мэн Яо сейчас переполнен энергией инь, можно сказать, состоит из неё, то что может быть естественнее прижавшегося янского корня? — Дагэ, — хрипло взвыл Мэн Яо. И, умный засранец, не попытался вывернуться. А так, попробовал вытечь вниз из крепких рук, пользуясь отсутствием своей. — Не дагэй мне тут! — рявкнул Минцзюэ ещё раз, старательно водружая Мэн Яо на себя обратно, прямо на янский корень, на место, выбранное им самим, если учитывать, что к гробу ублюдок рванул по собственной воле. — Кто волю богини, матери и самого неба исполнять будет? Кто тут прикидывался сознание потерявшим? Так вот, ты теперь мёртвая тварь, сознания у тебя нет! «И души. И сердца, и чести, гордости и достоинства», — мог бы добавить Минцзюэ, но не стал. Этого у Мэн Яо ещё при жизни не было. — Так она от тебя хочет, не от меня, — немедленно огрызнулся тот. Ничего, Минцзюэ напоминания о собственной смерти тоже пару лет после убийства и особенно расчленения бесили. И печать на лбу. И то, что его части засунули в какие-то стрёмные дыры. Самой-самой дырой был кабинет Главы Цзинь, конечно же. Мэн Яо хотя бы в комфортном гробу и в благородной компании бывшего главы, мог бы быть благодарным! Ну да и при жизни лизоблюд и изворотливый ублюдок умел устроиться с комфортом. Но жизнь даже сейчас не была милосердна к Не Минцзюэ. — Но, дагэ, — совершенно испуганно, всё ещё в клещах чужих объятий, зашелестел Мэн Яо, трясясь всё больше, — дагэ, кажется, у меня тоже встаёт... Ладно. Вот теперь Не Минцзюэ тоже стало страшно. Одним словом «страх» то, что почувствовал Минцзюэ, не описывалось. Учила его матушка не шутить, упоминая имена богов. Особенно богинь. С изящным женским коварством Гуаньинь поставила их на колени (или уложила в гроб, что точнее) и недрогнувшей рукой повела к миру. К миру и благоденствию между братьями, ополчившимися друг на друга. Запертых ныне в гробу. Мёртвых. И с двумя крайне твёрдыми янскими корнями, и не думающими опадать от возни, травм, воплей и надоевшего «дагэ». — Мамочки, — тихо повторил Мэн Яо, — нам надо к Сиченю. Отвесить подзатыльник в гробу было сложно, но Минцзюэ справился. Мог ещё сунуть когтистую лапу Мэн Яо в кишки, но постеснялся. Там «это» оказывалось слишком близко. А если заденет? Что сделают лютый мертвец и неведомая тварь, которой стал Яо, если притронутся к определённо божественному посылу, думать было страшно. Они всё ещё оставались в гробу, но теперь кроме ненависти, убийств и некоторой доли лёгкой взаимной неприязни между ними было кое-что ещё. В то, что янский корень мёртвого тела (у него не бьётся сердце, не движутся кровь и прочие телесные жидкости, как, скажите на милость, без ян и живого жара ци у него могло встать?) восстал без вмешательства чего-либо со стороны, Минцзюэ поверить был не готов. Слиться в совершенствовании с Мэн Яо — тем более. К тому же кто знает, до чего досовершенствуются лютый мертвец с тварью-переродком. Твёрдые и абсурдно горячие на двух телах температуры окружающей среды янские корни от некоторых мыслей шевелились. Не стоило Минцзюэ вспоминать захлёбывающегося кровью Вэнь Жоханя, ой не стоило. Думать, что вспоминает Мэн Яо и от чего уже его янский корень вздрагивает, тоже. По крайней мере, совести надеяться, что ублюдок не думает о том, как именно с двумя янскими корнями (твёрдыми и всё ещё мёртвыми, о небо) может помочь Сичень, Минцзюэ ещё хватало. Он и сам о таком думал, но то он, а то ублюдок! Небо, Сичень не заслужил этого. Но, если взглянуть непредвзято, кто, как не глава Лань, разбирался в тонкостях энергий, усмирении восставшего и достижению гармонии? Гуаньинь же богиня мира и успеха? Удивительно, но сомнений в божественном вмешательстве у Минцзюэ не было. У Мэн Яо, старательно (не)ёрзавшего в тесном для двух мужчин гробу, тоже. Где-то над связанным струнами гробом улыбалась Гуаньинь с лицом матери Мэн Яо. *** — Нам надо к Сиченю, — угрюмо вздохнул Минцзюэ. За прошедшее время — он не мог посчитать сколько, простите, темно и неизменно в гробу было до сих пор, — он понял, что звать Мэн Яо ублюдком было плохой идеей. Эта плохая идея одарила его зудом, лечащимся крайне непристойно, и чем чаще Минцзюэ думал или говорил это слово вслух, тем сильнее был зуд. Мэн Яо тем же зудом одаривали за его мысли. Тоже наверняка крайне непристойные, но в сторону бывшего главы Не. Провести вечность с Мэн Яо в гробу, пока их души не провалятся в Диюй, было одним. Эта же вечность, но в изнеможении от страсти по чужой мёртвой плоти, была совершенно другим делом! И во всём мире не было никого, способного унять этот жар. Или хотя бы упокоить достаточно могущественную нежить в их лице, местами двуедином, двуспинном и прочие мерзости, с которыми Минцзюэ успел не то что свыкнуться, а смириться. Гроб, храм и божественные намёки, куда им идти и что делать, были недвусмысленны и неоспоримы. Они честно пошли по этому пути, неизменно движимые уважением к иерархии и вышестоящим и сыновьей почтительностью. Желание матери Мэн Яо привело того к посту главы Цзинь и Верховному заклинательству. После братания Мэн Ши, старая она ш-ш-швитая женщина, стала в некотором роде родительской фигурой и для Минцзюэ. Куда она их сейчас толкала, думать не хотелось. На этом пути при всех активных движениях, дважды расчленённом с особой страстью и тщанием Мэн Яо (о, вот это по-настоящему понравилось Не Минцзюэ) и бесчисленными часами стука во все стороны гроба, они всё-таки не дошли, не умерли и не освободились. Значит, что-то они делали не так. — Так давай его позовём, дагэ, — устало вздохнул Мэн Яо. Он привилегией расчленить соседа по гробу воспользоваться не мог в связи с ограниченным набором конечностей. Но пару раз он отлично Минцзюэ погрыз и даже что-то проглотил. Потом блевал, и они оба единогласно решили этот опыт больше не повторять. — Сичень услышит нас из Гусу и придёт? — удивлённо даже не съязвил на очевидно дурацкое предложение Минцзюэ. Мэн Яо вздохнул и отменно рассчитанным движением ударил головой. Под чужим лбом нос Минцзюэ хрустнул. В ответ он привычно сунул когти в мягкий бок, прямо в печень у-у-у-унылого соседушки. Обмен любезностями прошёл штатно, и Мэн Яо всё-таки поделился, что по его предположениям за гробом, еле-еле связанным Лань Ванцзи, кто-то должен был следить. Во избежание, так сказать, повторного явления Не Хуайсана, Цзинь Жуланя, Вэй Усяня, выбери, дагэ, чей визит пугает тебя или заклинательский мир больше. А раз следят и звуки гроб пропускает (вроде бы. Они равно надеялись, что да и что нет, потому что понимание приличий у них хоть и отличалось, но определённно не оправдывало некоторые изданные ими звуки божественного благословения), то, может, если они будут хором звать Сиченя, тот услышит? И что-нибудь придумает. Потому что, в отличие от Мэн Яо, братским клятвам Лань Сичень наверняка верен до конца, и, в отличие от Не Минцзюэ, жив и может что-то предпринять. — Си-чень! Си-чень! — договориться, что орать и как непристойно (максимально громко и мерзко, Мэн Яо, максимально! Чтоб даже обленившиеся адепты сквозь унылый гроб услышали и догадались, что если могильник орёт имя главы Гусу Лань, то этого главу надо хотя бы в известность поставить! И чтоб гроб наверняка проорать. Запертый от тёмной энергии, он не заперт от звуков, чему тебя учил этот уб-ублюдок Вэнь Жохань, а?). *** — Си-чень! — доносилось из гроба, в котором были запечатаны бывшие глава Не и Цзинь. Ритмично и с чувством. Следящие за крепостью печати адепты на это, в отличие от визгов и воплей нежити, действительно обратили внимание, Минцзюэ не ошибся. И полетели ставить в известность. Не Хуайсана, Цзинь Жуланя и Вэй Усяня соответственно. Как главных заинтересованных лиц и специалистов по тёмным энергиям и богомерзким тварям. И двух нефритов, со всем уважением. *** — Э-э-эрге, — счастливо взвыло из гроба звонким голосом Цзинь Гуанъяо. Счастливое «дядя» на лице Цзинь Жуланя сменилось недоумением под рык незнакомого голоса. Скорее всего, это был бывший глава Не. Скорее всего, если судить по тому, как покрылись краской смущения и негодования Незнайка и Цзян Чэн, этот рык действительно значил то, о чём подумал Цзинь Лин. Но, закалённые Лань Ванцзи и Вэй Усянем, что он, что остальные присутствующие ничем понимания своего не выдали, кроме неловкого румянца или глумливой ухмылки, спрятанной за веером. И продолжили обсуждение, что же делать с... «этим», раз уж явление выцарапанного из затвора Лань Сиченя не упокоило его братьев. (Не то чтобы они все в это верили. Надеялись, да, но верить под этой улыбкой Гуаньинь?) К счастью, глава Лань, послушав происходящее пару часов и опросив краснеющих адептов, что сторожили печать и гроб, пообещал взять все проблемы на себя. Что подумал об этом решении племянника учитель Лань, привлечённый как знаток тайных техник и методик усмирения, никто не узнал. Потому что учитель Лань был воспитанный и закалённый Вэй Усянем. Нежить в гробу, свалившая проблемы личных и тесных (судя по доносившимся из гроба звукам — очень личных и очень тесных) отношений на всю верхушку заклинательского мира, подумала много что. Но озвучила только радость из-за того, что, несмотря на многочисленные грехи, все они движутся дорогой праведности и по воле небес. Так как озвучивал это мнение Цзинь Гуанъяо, издёвки в голосе никто не услышал, но все поняли. К сожалению, бывшего Верховного Заклинателя могила и смерть не исправили. Следовало ли ожидать меньшего от убийцы Бессмертного Владыки? Тем же вечером Цзинь Жулань вверг в ужас и искажение ци половину старейшин Цзинь вежливым замечанием, что либо они как-то одобряют союз Лань Ванцзи и Вэй Усяня, либо однажды будут вынуждены хоронить Мо Сюаньюя. В гробу. С Лань Ванцзи. С точки зрения Цзян Чэна, услышавшего это в пересказе ржущего Вэй Усяня, племянник вырос хорошим человеком. Достойным и умным. Хорошим человеком, но жути нагоняющим не меньше, чем сам Старейшина Илин когда-то. Цзян Чэн собой гордился. Вэй Усян гордился ими обоими. Лань Ванцзи же ничего не сказал. Он, выученный дядей, как и Лань Цижень, был воспитанным человеком. И всё-таки беспокоился о брате, оставшемся с самым ужасающе неприличным захоронением последних веков трёх. *** — Сичень! Так ты придумал? — Да, — довольно зажмурился на оклик Лань Сичень. Голос из гроба звучал гулко, иногда прерывался, но глава Лань был совершенно счастлив. И определённо нашёл выход. Всё-так Гуаньинь, спасительница от бед, преисполненная состраданием и ведущая к миру, нашла дорогу и к этим исстрадавшимся сердцам. Сколь бы заковыриста и извилиста эта дорога ни была. Сколько бы усилий ей ни пришлось приложить, чтоб недогадливые смертные поняли. — И что мы будем делать с этим божественным благословением, эрге? Второму голосу из гроба Лань Сичень был рад не меньше. В конце концов, понять, чего хочет богиня, ради чего одарила двух мёртвых людей своей милостью и почему этот храм облюбовали попугаи, оказалось совсем не сложно для любящего и почтительного сердца. — Говорить, — радостно отозвался Сичень, с комфортом устраиваясь на крышке гроба (чтоб братья лучше слышали) и расправляя одежды (чтоб выглядеть пристойно в столь достойной компании благородных заклинателей). Пусть в некоторых вещах он и не присоединится непосредственно к братьям под взором тепло улыбающейся Гуаньинь, но компанию составит. Богиня будет довольна.