Малыш, ты скоро?

      Карсейн напряженно сидел на стуле, сложив руки на коленях и всеми силами стараясь не смотреть в глаза перед собой. Большие и зеленые, полные безудержной ненависти, презрения и осмысления, что человек, отражающийся в них — дебил.       — Где? — для того, чтобы голос звучал ровно, Аллендису пришлось сделать глубокий вдох.       — Что? — казалось, сожалея, что он не может превратиться в таракана и убежать в какую-нибудь щель между досками, отчаянно парировал Ласс.       — Мандарины, — уже сквозь зубы прозвучало утверждение.       Карсейн вжал голову в плечи, искренне надеясь, что как только истина сорвется с его губ, нечто большое и тяжелое не вызовет у него черепно-мозговой травмы. Как мужчина он признавал, что совершил большой грех… Его любимый муж, что носил под сердцем их общего ребенка, попросил его об одной, всего лишь одной маленькой вещи. Купить. Ему. Мандаринов.       Стоит отдать сэру Ласс должное: он честно сходил на рынок и приобрел добрый килограмм желанного фрукта, но… Кто же знал, что они бывают разных сортов?! Вот чем эллендале отличается от клементины? Оба маленькие, оранжевые и оба надо чистить! Жаль, что когда Карсейн осознал свою ошибку, менять что-либо было уже поздно… Вот они, «адамовы яблоки». Лежат перед прекрасным, несравненным и очень злым Аллендисом де Веритас и бродят от одного его «лучезарного» взгляда.       — Они перед тобой.       Послышался тяжелый вдох и медленный выдох. В нем Ласс услышал все: гнев, разочарование, попытку смирения и, наконец, напоминание о том, что траур Аллендису будет не к лицу.       С минуту в комнате было тихо, и лишь затем, обхватив округлый живот ладонями, Веритас снова заговорил:       — Ты нас не любишь?       Сердце Карсейна упало в пятки. Независимо от того, как часто звучала эта фраза из столь желанных им уст, она всегда одинаково причиняла ему боль. Он не расплакался только потому, что в ответ ему могут залепить пощечину и назвать слабаком. Поэтому, как настоящий мужчина, он лил слезы от несправедливости в душе.       — Как же я могу вас не любить после такого вопроса? — не решаясь приблизиться на расстоянии вытянутой руки, перешел в нападение Ласс. — Да для меня самый лучший день — это день, проведенный с вами! Вы даете мне уверенность в себе! Когда вы рядом, я чувствую, что у меня хватит сил абсолютно на все! Я не представляю, как можно жить без вас! По сравнению с вами, целый мир — ничтожный бродяга! Я не понимаю, как в такой красивой, мудрой голове, как твоя, могут появляться такие мысли? Неужели ты думаешь, что я бы смог разлюбить вас, моих самых дорогих и любимых людей?       По мере того как Карсейн заливался соловьем, складка между бровями Аллендиса постепенно разглаживалась. Ласс знал: после беременности неуверенность его супруга в себе возросла десятикратно. Его мучал токсикоз, настроение прыгало как сумасшедшее, он набрал вес, став более округлым, а из-за повышенной утомляемости, он ни на чем не мог сосредоточиться. Боли в спине и ногах так же давали о себе знать — Веритас практически не вставал с постели. От такой жизни кто угодно озвереет и начнет сомневаться в себе и окружающих. Ведь в отличии от него Карсейн ходил на работу… А это значит, что восемь часов в сутки, не считая сверхурочных, он был не в поле зрения Аллендиса. За это время изведенный дурным самочувствием мозг Веритаса начинал извергать самые худшие предположения…       Подливал масла в огонь и тот факт, что он был слабым Гером. Его капелька на запястье была почти прозрачной: шанс на удачную беременность с самого начала был мизерным. Когда Карсейн узнал, что в случае несчастья он может потерять и любимого мужа, и ребенка, его чуть не хватил удар. Он долго и искренне молился в храме Санктус Виты, и то ли Бог был тронут этим, то ли медицина сделала свое дело, но Аллендис держался по сих пор очень хорошо.       Конечно же Ласс делал все возможное, чтобы угодить ему и поддержать. Он был готов стерпеть все, лишь бы облегчить ношу супруга хоть немного. И он видел, чувствовал, что это не напрасно. Всякий раз, как его любимый улыбался, душа Карсейна воспаряла.       — Прости меня, — накрывая его руки своими, повинился Ласс. — Я знаю, что этим ртом ты сегодня сказал мне название сорта, — мужчина нежно коснулся своими губами губ мужа, улыбаясь от того, как заалели его щеки. — Я помню, как этими руками ты записал мне его на бумаге, — Карсейн целовал тонкие, холодные пальцы супруга, чувствуя, как его всего переполняет нежность. — Я сам виноват, что забыл его дома. Я дурак. Самый большой дурак, потому что расстроил тебя.       — Да, тут ты прав, — согласился Аллендис.       Если бы Ласс мог, он бы подпрыгнул на кровати и завертел над головой победоносным флагом! Далеко не всегда его красноречие могло растопить чуткое сердце мужа. Видимо сегодня тот чувствовал себя намного лучше, раз был так мягок с ним.       — Почисти мне мандарин, — вернув присущую себе уверенность, чуть легонько толкнул его Аллендис. — И подели на каждую дольку.       — Но ведь ты же сказал…       — Мало ли, что я говорил?! — глядя на него с чувством глубокой обиды в сердце, воскликнул Веритас. — Или ты меня теперь осуждаешь?! Если тебе не нравится то, как я себя веду, то почему бы тебе не убраться отсюда?! Можешь катиться туда, откуда пришел, прямо со свидетельством о расторжении брака! Мне все равно!       Карсейн только и успел, что открыть рот, прежде чем его снова толкнули, но в этот раз с ощутимой силой. Он упал на пол, оказавшись прямо перед животом любимого мужа. Аллендис поджал губы, глядя на него, как на страшного изменника. Охваченный ревностью, он переставал слушать разум и действовал порой крайне опасно… Как для себя, так и для других.       Их брак был договорным. Каким бы выдающимся и гениальным бы ни был Гер, если он не мог родить ребенка, мало кто хотел разделить с ним жизнь. Но Веритасу повезло. Главы их домов дружили долгое время, и их совершенно не смущала малая репродуктивная функция Аллендиса. В конце концов, у каждого в семье было по два ребенка, так что о наследственности беспокоиться не стоило. Они лишь подчинились воле родителей, только и всего. С самого начала между ними не должно было быть ни любви, ни привязанности. Да и на тот момент сердце Веритаса принадлежало другой женщине… Кто же знал, что как только она его разобьет, тем, кто все исправит, будет Карсейн? Его любовь достигла Аллендиса, и спустя долгие месяцы одинокой супружеской жизни они, наконец, стали настоящей семьей. Эта беременность не была сюрпризом. Они много старались для этого… Ласс не мог дождаться, когда прижмет к груди их общего ребенка.       Взяв мандарин, Карсейн начал очищать его. Запах цитруса тут же распространился по всей комнате, и Аллендис заметно успокоился. Разделяя уже очищенный мандарин на дольки, Ласс только тогда сказал:       — Я очень тебя люблю, Ален, но волнения могут навредить тебе и ребенку. Я понимаю, что сейчас ты не уверен во мне. Во многом это моя вина. Поверь, будь у меня возможность, я бы был рядом с тобой каждую секунду, но с тех пор, как ты ушел в декрет, все катится к чертям. Административные офицеры больше не испытывают давления, которое ты оказывал на них и, как следствие, работают хуже. Твоему отцу тоже никто не помогает. Раньше, благодаря твоим советам, нам удалось поднять Империю с колен, но теперь, когда ты больше не влияешь на политику, все стало почти так же, как было до твоего посвящения в офицеры. Руфелис, он… Ох, об этом лучше не говорить.       — Я мог бы работать из дома, — предложил свой вариант Аллендис. — Это ведь не проблема, верно?       — Это проблема, — протягивая ему дольки мандарина, нахмурился Карсейн. — Ты только вдумайся. Ты — беременный. Думаешь, я не знаю, что как только начинается работа, то ты не останавливаешься, пока не достигнешь идеального результата? И как потом ты выглядишь после этого? Я помню, как напоминал тебе о еде и сне, и как ты слал меня к какой-то матери в ответ и продолжал загонять себя. Нет, это невозможно. Вот родишь, восстановишься — тогда пожалуйста. А сейчас, любезный, извольте сидеть своей упругой попой на кровати и расслабляться.       Аллендис заметно смутился. Ему явно понравился комплимент про ягодицы, но он решил сделать вид, будто ничего не услышал. Для пущей убедительности он даже начал поедать мандарин, лишь бы не сказать ничего лишнего.       — Ты очень милый, — кладя руки на край кровати и кладя на них голову, с улыбкой заметил Ласс. — Эй, разве не пора выбрать имя ребенку? Восьмой месяц как…       — Это верно, — приложив палец к подбородку, согласился Веритас. — Что насчет Иренеус?       — Мне нравится, как звучит, но разве мы не должны перебрать все варианты? — неловко почесав щеку, спросил Карсейн. — Я вот думал насчет Каллистус.       — Это даже хуже, чем мое, — легонько ударив его по макушке ребром ладони, заключил Аллендис. — Тогда уж лучше Креон.       — Лучше — не значит хорошо, — не согласился Ласс. — Что скажешь насчет Лупус?       — Думаешь, ребенок будет похож на тебя? — с большим сомнением проговорил Веритас. — Нет, тогда уж лучше Мило.       — Я не хочу звать сына Мило! — возмутился Карсейн. — Ты только представь, как на него будут смотреть, когда я буду его звать на улице!       — Можно подумать, что если мы назовем его Лупус, то оглядываться будут меньше! — так же возмутился Аллендис. — Хорошо, что на счет Рэмирус?       — Похоже на Руфелис, — скривился Ласс. — Я в своем доме дураков не потерплю.       — Тогда вон отсюда, — махая ему рукой, с улыбкой сказал Аллендис. — А сына я назову Аелия.       — А вот это… неплохой вариант! — примирительно махая перед собой руками, с восхищением подхватил Карсейн. — Мне очень нравится! Звучит красиво! Аелия де Ласс! Или Аелия де Веритас.       Аллендис засмеялся, веселясь от того, как покорно муж принимал все, что он говорил, лишь бы не быть выставленным за дверь. Его смех, чистый и простодушный, заставил Карсейна забыть обо все тех тягостях, что преследовали его весь день. Потянувшись вперед, Ласс накрыл губы мужа своими, целуя его со всей нежностью и любовью, которую только тот в нем пробуждал. Удивленный, Веритас не сразу смог отреагировать. Некоторое время он сидел, застав в одном положении и хлопая ресницами, но затем все-таки расслабился, позволяя супругу любить себя.       — Мы назовем его Аелия, — гладя бархатную щечку Аллендиса, немного пухлую из-за набранного веса, решил Карсейн. — Что значит его имя?       — Оно значит «солнечный», — упираясь ладонями в плече мужа, ответил Веритас. — У этого имени хорошая нумерология. Ты ведь помнишь, что только 5 процентов детей рождаются ровно в срок? Врач сказал, что есть вероятность, что к концу месяца могут начаться роды. Я волнуюсь, хоть это и не проблема. К концу тридцать седьмой недели малыш уже практически полностью выношен, так что…       — Я приглашу врача жить в нашем доме, — верно поняв ход его мыслей, согласился Ласс. — Мы не можем рисковать, тут ты прав. Не волнуйся, все приготовления уже завершены. Наш ребенок самый желанный на всем свете. И когда он появится, то поймет это раньше, чем начнет говорить.       Аллендис облегченно выдохнул, обнимая Карсейна. Ему очень повезло с мужем. Но еще больше их малышу повезло с отцом. И Веритас думал так не потому, что любил супруга. Хотя и поэтому тоже. А потому, что Ласс всеми своими действиями доказывал это. Например, он лично обустраивал комнату для их ребенка, не доверяя никому даже малейшей вещи. Также он сам лично собрал кроватку, чем очень гордился на протяжении всего срока беременности Аллендиса. В комнате преобладали естественные и пастельные тона, а именно бежевый цвет. В декоре обоев и мебели было множество изображений животных, птиц, присутствовали цветы и растительные узоры. Стандартный комплект из тумбочки, комода, книжного и платяного шкафа, учебного стола и стульев благоверный дополнил креслом-качалкой, а также приобрел для их мальчика сундук для хранения «сокровищ».       Вспоминая, с каким восторгом и воодушевлением Ласс хвастался ему лично купленными детскими игрушками, Веритас втайне радовался, что не вызвал в тот момент душевного лекаря. Еще никогда, как в тот день, Карсейн не был похож на душевнобольного, вырвавшегося на свободу. Одежду, а именно ползунки, распашонки, пинетки, конверты и одеяла и множество других необходимых ребенку вещей Ласс уже выбирал под строгим руководством мужа. Аллендис и правда беспокоился, что Карсейн выберет что-то странное… Благо он не стал возражать и даже чуть не расплакался при виде милых маленьких шапочек.       Словом, благодаря беспокойству Карсейна и контролю Аллендиса малыша ждало огромное количество прекрасных вещей. Но еще больше его ждали двое мужчин, что крепко обнимали друг друга — его родители.