***
«Новый день» – это громкая фраза. В комнате нет окон, нет часов, никакой связи с внешним миром. Поэтому он лишён даже маленькой привилегии пленника – возможности отсчитывать проходящее время с помощью нацарапанных чёрточек или любым другим способом. Он не знает, сейчас день или ночь. Не знает, сколько прошло времени с тех пор, как он в последний раз видел другого. Он ходит вдоль стен, прикасаясь к ним кончиками пальцев. Комната достаточно большая, чтобы не чувствовать себя запертым в тесном ящике, но иногда всё равно возникает ощущение, что шагов будто стало меньше, потолок ниже, а воздуха не хватает. Но не прямо сейчас – пока. Стены белые, оставляют следы на подушечках пальцев. На пути по периметру возникают препятствия, но их совсем немного. Он вынужден огибать небольшой шкафчик, в котором есть немного одноразовой (не в его случае) посуды и еда, способная долго храниться в таких условиях: сухие завтраки, чипсы, зерновые батончики. Ему не оставляют консервы, потому что, если их открыть, получается достаточно острый край, чтобы попытаться сделать нечто глупое. Несмотря на малоподвижный образ жизни, он может ощупать каждый выступающий позвонок под кожей. Ещё через пару шагов старый, обшарпанный комод, в котором хранятся его скудные пожитки. Один ящик для нескольких пар штанов, футболок и нижнего белья, другой для бережно оберегаемой стопки потрёпанных книг, иногда пополняемой, если Кенни приезжает в особенно добродушном настроении. Последний, самый забитый и редко открываемый, наполнен игрушками и приспособлениями, которые он предпочитает забыть и вытеснить из своей памяти, когда есть такая возможность. На третьей стене пальцы ощущают смену поверхности, скользя вдоль двери, ведущей в крошечную ванную. Обведя приятно-прохладную, гладкую ручку, он идёт дальше, пока не возвращается к стартовой точке путешествия. Он замирает на несколько мгновений, сосредоточенно глядя на смятое покрывало, потом решает, что сможет поправить постель после следующего круга, и продолжает идти.***
По стакану стекают холодные капли налитой из-под крана воды. Оставив его на столе – ещё одном предмете мебели, одиноко стоящим посреди комнаты вместе со стулом, – он внимательно изучает содержимое шкафчика, мучительно пытаясь выбрать что-нибудь из представленного ассортимента. На самом деле, ему даже не хочется есть, но, когда хватает сил, он пытается придерживаться распорядка «дня», единственного, благодаря чему ему удаётся сохранять подобие рассудка. Подъём, прогулка, уборка постели, душ, завтрак. Он пытается растягивать каждое действие как можно дольше, чувствуя буквально за спиной давящую пустоту, которая настигнет его, как только все надуманные дела подойдут к концу. Она оглушительно ревёт тишиной ему в уши, выдирая хрупкую ткань реальности из пальцев. Он хватает коробку с шоколадными подушечками для завтрака трясущейся рукой и резко захлопывает дверцу, обрывая нарастающий гул в голове. Преувеличенно громко шлёпает босыми ногами к столу. Отодвигает стул с противным скрежетом, ласкающим ухо. Усевшись за стол, медленно наклоняет коробку и потихоньку, по штучке за раз, вытряхивает подушечки вдоль края, выстраивая их в линию. Смотрит на получившуюся шеренгу из четырёх коричневых квадратиков. – Вот, это он! – он отодвигает один из квадратиков в сторону, и берётся за следующий, заставляя его подпрыгивать на месте и фальцетом изображая женский голос. – Тот парень, который продавал травку моему мужу! – Не-не, миссис Уайт, йоу! Я больше этого не делаю, мы же договорились! – переходя к своему нормальному голосу, он отодвигает отставленный квадратик ещё немного дальше, изображая, будто тот пятится назад. – Ах ты мелкий говнюк, мне давно надо было посадить тебя, ублюдок! – рычит он сдавленным голосом, берясь за следующую шоколадную подушечку и угрожающе двигая её к подушечке-Джесси. – Нет-нет, Хэнк, подожди, это просто какое-то недоразумение! Скайлер, дорогая, ты что-то перепутала. Наверное, тебе просто пора купить очки, дорогая, я вообще не помню этого парня, – ему приходится попробовать несколько раз, прежде чем удаётся удачно сымитировать спокойный, рассудительный голос мистера Уайта. Он продолжает разыгрывать сценку ещё какое-то время, пока Хэнк не начинает раздражать его слишком сильно. Тогда он съедает его под громкие вопли Скайлер о появлении Годзиллы в городе. Такие развлечения заставляют его чувствовать себя полным идиотом, но, по крайней мере, это самый доступный способ разнообразить его жизнь. Методично расправившись с остальными подушечками, он запивает завтрак водой из стакана, и аккуратно смахивает крошки в ладонь, чтобы выбросить их в раковину. Ему, конечно, одиноко, но всё равно не хочется делить своё скромное жилище с тараканами на постоянной основе. Хотя… Он слышал, что их можно есть. Желудок уныло бурчит, и, вставая из-за стола, он буквально слышит, как вода плещется в пустом животе. Избавившись от крошек и заодно помыв стаканчик, он убирает его обратно в шкаф, и останавливается посреди комнаты. Взгляд упирается в дверь, которую он предпочитает игнорировать во время своих прогулок. Она выглядит чужеродным объектом в комнате, такой пустой, старой, уже изученной им вдоль и поперёк. Он не знает, что за этой дверью, стальной, холодной, непроницаемой для звуков и света. Когда Кенни запер его здесь, он был без сознания, поэтому может только фантазировать о том, что находится там, снаружи. Обычно он предпочитает не замечать дверь, делая вид, что её вовсе не существует. Если поверить, что комната последнее оставшееся место на планете и ничего другого не существует, жить легче. Но дверь молчаливо свидетельствует об обратном, являясь порталом в другой мир, куда ему больше нет доступа. Она словно издевается над ним, притягивая взгляд. Иногда он думает, что, если смотреть достаточно долго, то он сможет победить, и тогда дверь откроется. Один раз почти получилось. Только тогда в комнату зашёл Кенни.***
Хотя внешне почти ничего не происходит, внутри него периодически разыгрываются эмоциональные бури, подобных которым он ничего не знал раньше. Он буквально сходит с ума, бесконечно накручивая себя, думая, что мог сделать в жизни, чтобы не дойти до этого. Выбирая момент, в который лучше было бы умереть, как мистер Уайт миллионы лет назад рассуждал в лаборатории, заставив его поверить, что рак добрался до мозга бывшего учителя. Его рак – это место. Оно захватывает душу, перемалывает внутренности, порождает безумные мысли в голове. Заставляет тосковать по человеку, которого он ненавидит больше всего на свете. Ждать его, преданно, как собака, реагировать на любой показавшийся звук. Прокручивать в голове все прошлые визиты и их разговоры. Думать о том, можно ли заставить Кенни доверять ему, чтобы он выпустил его, пусть даже не насовсем, пусть даст возможность ещё хоть раз увидеть небо. Или, наоборот, можно ли разозлить его настолько сильно, что он покончит с ним, и его мучениями заодно. Он откладывает книгу в сторону, всё равно глаза бегают по строчкам впустую, буквы расплываются, а мысли уносят его в совсем другом направлении. Снова и снова он задаётся вопросом, как можно одновременно ненавидеть человека с такой силой, что хочется напрыгнуть и перегрызть горло зубами, и в то же время нуждаться в нём, отчаянно, не только ради выживания, но просто чтобы услышать чей-то голос, ощутить тепло человеческого прикосновения. Даже если после этих встреч он безвылазно торчит в душе, пока не исчерпывает все запасы тёплой воды и пока ему хватает сил терпеть обжигающий холод, но всё равно не может почувствовать себя чистым. Старая шутка про «даже если бы ты был последним человеком на земле» превратилась здесь в поистине дьявольскую насмешку. Он мог бы попытаться утешиться воспоминаниями о других в его жизни, тех, что заботились, были достаточно добры, тех, кого он любил, но чувство вины лишает воспоминания любой радости, заставляя рыдать и выть в подушку. Поэтому проще стараться не думать вообще ни о чём, но пустота внутри, пустота снаружи… А он словно тонкий листок, зажатый между ними. Когда раздаётся звук, ему кажется, что трескается и скрипит в его голове. В прошлой жизни, когда он проводил кучу времени перед телевизором, заполняя себя шумом информации, он слышал, что от долгого одиночества у человека могут возникать галлюцинации. Рано или поздно это должно было случится. Он боится того, что может увидеть, услышать. Звук повторяется, в комнату сквозь трещину дверного проёма начинает поступать свежий воздух. Джесси наконец отмирает, резко садясь на кровати, с трудом удерживаясь от того, чтобы кинуться навстречу. По многим причинам. Он не хочет показывать, как близко он в очередной раз подошёл к грани безумия, из-за которой можно не вернуться. И не хочет, чтобы Кенни подумал, что Джесси пытается выслужиться, или, наоборот, караулит его у входа чтобы попытаться напасть и вырваться. Всё так запутано. Он чувствует, как нарастает напряжение, тело вытягивается, как натянутая струна. – Ну привет, детка. А что такой холодный приём? Даже не подойдёшь? – мерзкая ухмылка на лице. Хоть бы раз он постарался не быть таким отвратительным, не провоцировать Джесси на желание сгрызть его лицо прямо с порога. – Привет, – он звучит тихо, почти робко, пробуя слово на вкус. Настоящий разговор отличается по ощущениям от игр с самим собой, в которых он скорее бормочет себе под нос, как сумасшедший. Медленно, буквально по миллиметру, он сползает с кровати, зная, что пару шагов спустя его тело перестанет принадлежать ему. Его взгляд быстро ощупывает Кенни, желая и одновременно опасаясь увидеть, что он принёс, но руки мужчины пусты, и Джесси трудно спрятать разочарование и злость, отражающиеся в лице. – О, да брось, злишься, что папочка без подарков? – он замечает, конечно, замечает, и Джесси заставляет себя приблизиться, опуская глаза в знак покорности. Кенни может посмеяться над ним, но на самом деле он не любит, когда Джесси позволяет себе быть слишком эмоциональным. – Главное, что ты здесь, – он пытается исправиться, всё ещё не поднимая глаз, и тут же досадливо морщится про себя. Кенни не любит и то, что считает откровенной лестью. Такие вещи заставляют его ещё больше сомневаться в каждом слове и действии Джесси, хотя уровень его недоверия уже настолько высок, что больше некуда. – Да уж, конечно. Кенни недоверчиво фыркает, а Джесси чувствует, как на него наваливается нечеловеческая усталость. Он столько мучался в одиночестве, думал о новой встрече, хотел попытаться наладить их отношения, но всё разваливается с первых секунд. Сдерживая слёзы, он входит в личное пространство Кенни, и утыкается лбом в грудь, всё также не поднимая головы и вдыхая его запах. – Пожалуйста, я правда тебя ждал. – Оу, очень мило, Пинкман, – голос не становится менее саркастичным, но он чувствует пальцы в своих непривычно отросших волосах, и, пока эти пальцы не причиняют боль, можно надеяться на лучшее. – И чего же ты хотел от меня, м? – Просто… Поговорить. Не знаю. Как давно тебя не было? Он собирается с духом, чтобы запрокинуть голову и встретиться взглядом. Разговоры с Кенни как движение по минному полю, есть чёткие приметы, но полным-полно настолько искусно запрятанной взрывчатки, что ему ни за что не угадать, что было бы правильно сказать. Но в чём Джесси уверен, так это в том, что Кенни любит его глаза. – Почём мне знать? Неделю, месяц? По-твоему, ты отмечен у меня в календаре, как важное регулярное дело, Пинкман? Возможно, когда-нибудь я вообще забуду, что нужно приехать сюда. – Неправда, ты не бросишь меня. Это могло бы прозвучать дерзко, но на самом деле в его голосе смешиваются отчаяние и страх. Было легко быть гордым и смелым первые дни, когда он бесконечно ломился в железную дверь и поносил Кенни последними словами. С тех пор у него было много времени, чтобы представить все этапы голодной одинокой смерти в этой чёртовой комнате. Прежде, чем Кенни успевает разразиться очередной порцией насмешек и негодованием, он закидывает руки ему на плечи, приподнимается на цыпочки и целует, закрывая глаза. Это больше не кажется таким мерзким и унизительным. Джесси ценит то, что получает: тепло, прикосновение, контакт. Кенни обхватывает его за пояс и издаёт низкие утробные звуки в его рот, как большой хищный зверь. Как долго может оставаться интересной добыча, запертая в клетку? Лишённая любой возможности сопротивляться и бежать? Когда кошка устаёт играть с мышью, она перешибает ей позвоночник и пожирает заживо. Джесси ждёт этого момента всем сердцем, но тело прошибает холодной дрожью. Пока он дышит, сердце бьётся и заставляет кровь течь по сосудам, пока его мозг продолжает посылать приказы к каждой части организма, тело не готово сдаваться, оно хочет бороться. Невольно напрягаясь в руках Кенни, он ощущает его ответную усмешку и то, как сильнее сжимаются пальцы в его волосах. Кожа на затылке натягивается, и Джесси вынужден позволить запрокинуть свою голову, чтобы избежать болезненных ощущений. Но его надежды не оправдываются, потому что Кенни тут же прикусывает подставленное горло, заставляя его вскрикнуть от боли. – В чём дело, Пинкман? Я тебе всё ещё не нравлюсь? – Кенни тут же прижимается губами к месту укуса, изображая нежность и сожаление. – Мне казалось, мы всё-таки нашли общий язык. – Тебе нужно приезжать почаще, – он улыбается, стремясь к тому, чтобы звучать легко, будто заигрывает, но он ещё не успел переключиться и настроиться на правильный режим, поэтому нервозность мешает. – А тебе нужно закрыть рот и не выёбываться. Я сам решу, что мне надо делать и когда. Выпрямившись, Кенни ищет его взгляд, но Джесси не поддаётся, опуская глаза и молча пережидая вспышку раздражения. Ему ведь и велено молчать, в конце концов. Не дождавшись ответа, Кенни толкает его через всю комнату, пока он не натыкается на кровать, и резким движением опрокидывает его на матрас, слегка пружинящий под его весом. В спину неудобно упирается уголок твёрдой обложки книги, и приходится слегка изгибаться, избегая давления. Видимо, для Кенни это выглядит достаточно соблазнительно, потому что его усмешка перестаёт быть такой злобной, но хищное выражение в глазах никуда не пропадает. – На тебе слишком много одежды, – кончиками пальцев он прикасается к голой полоске коже между штаниной и носком. Противоречие между приятностью касания и ожиданием дальнейшего развития событий посылает мурашки по телу. – Может быть, мне забрать у тебя все шмотки. Выход в люди тебе всё равно не светит. Он снова бросает взгляд на лицо Джесси, застывшей в напряжённой попытке сообразить, что лучше: делать вид, что ему плевать на сказанное, или начать спорить. Правильного ответа нет, показное равнодушие может подтолкнуть Кенни к действию ровно также, как и эмоциональный протест. – Тут холодно, – осторожно пробует он. – Я не очень сексуальный, когда простужен. – Вот ты хитрый жук, Пинкман, – Кенни засмеялся, заставив его облегчённо вздохнуть. – Ладно, давай, раздевайся. Выгнув спину, Джесси стягивает с себя футболку, обнажая впалый живот и просвечивающие сквозь кожу рёбра. Запертый вдали от солнечного света, он бледный настолько, что татуировка на груди буквально горит ярким тёмным пятном. Кенни удовлетворённо хмыкает и отходит к комоду, пока Джесси избавляется от носков, штанов и нижнего белья. Обнажённое тело тоже больше не является поводом для стеснения. Хотя иногда, бросая взгляд вниз на самого себя, Джесси радуется, что здесь нет зеркала. Он всегда был достаточно мелким, но не тощим, как Пит или знакомые доходяги, слишком сильно злоупотреблявшие тем же метом. Сейчас же он почти может разглядеть некоторые особенности строения своего скелета, и это пугает. Даже если бы он вдруг решил сейчас побороться с Кенни за свободу, момент явно упущен. Он и раньше не мог составить ему достойную конкуренцию в драке, а сейчас и подавно. – Ты мог бы тут качаться. Я же тебе говорил, – видимо, Кенни тоже не до конца устраивает его внешний вид. Он возвращается с тюбиком смазки в руках, скидывая его на живот Джесси, и оглядывая с ног до головы. – Нужно поддерживать активность, знаешь ли. – Да, ну, если бы у меня была нормальная еда, это бы тоже помогло. – Хочешь жрать – заработай, детка. Давай, – он с лёгкостью обхватывает пальцами его щиколотки, заставляя раздвинуть ноги и устраиваясь между ними. У Джесси нет другого выбора, кроме как взять в руки смазку и отвинтить крышку. Он должен быть благодарен, что Кенни позволяет ему использовать это, но дело исключительно в удобстве и отсутствии лишних проблем, а не беспокойстве о его комфорте. Выдавив гель на пальцы, он потирает их между собой, стараясь быстрее нагреть до температуры тела под торопящим взглядом. Ему приходится неудобно изворачиваться, чтобы начать растягивать себя. Несмотря на то, что он проделывает это не первый раз, вот теперь становится неловко, и он откидывает голову на подушку, стремительно ускользая в потайной уголок сознания и одновременно стараясь максимально расслабить мышцы. – Эй! – руки на щиколотках резко сжимаются, и боль заставляет тело напрягаться так сильно, что он чувствует, как стискиваются пальцы внутри. – Смотри на меня. Нечего отключаться, или что ты там делаешь. Резко втянув воздух, пытаясь справиться с болезненными ощущениями, Джесси поднял голову, встречаясь с Кенни глазами. Видимо, боль отражается на его лице, и Кенни не торопится ослабить хватку, медленно проведя взглядом вниз, до точки между его раздвинутыми ногами, и только после этого разжимает пальцы, освобождая одну руку для того, чтобы сжать собственную промежность через штаны. – Продолжай. Не зли меня, Пинкман. Тяжело сглотнув, Джесси подчиняется, возобновляя движения пальцами. Он растерянно скользит взглядом по лицу Кенни, его рукам, занявшимся расстёгиванием ремня и ширинки, пытаясь подумать о чём-либо, что могло бы его возбудить хоть немного. Не для себя, он бы предпочёл просто переждать, пока Кенни получит от его тела всё, чего хочет. Но в том-то и беда, простой покорности и податливости ему было недостаточно. Кенни хотел ответной реакции, и иногда приходил в ярость, не получая её. – Ты можешь… Поцеловать меня? – О, мой котёнок хочет нежности? Встав с постели, Кенни быстро избавляется от своей одежды, и его гордо прижавшийся к животу член демонстрирует отсутствие каких-либо проблем с возбуждением. Не успели скомканная рубашка и джинсы ворохом осесть на полу, как Кенни снова ложится на него, потянув за запястье заведённой за спину руки, заставляя вытащить пальцы. – Думаю, достаточно, – прижав руки Джесси к подушке над его головой, Кенни нависает над ним, снова разглядывая лицо. Это длится так долго, что хочется кричать. Наконец, Кенни наклоняется к нему ещё ближе, почти касаясь губами. – Всё твои чёртовы глаза, знаешь? Грёбанный магнит. Он не знает, что сказать, но это и не нужно. Кенни, к удивлению, исполняет его просьбу, целуя. На самом деле, он лукавит. Это не просто не противно. Поцелуи с Кенни одно из его любимых занятий сейчас. Не нужно говорить, нет повода злиться на него, есть физический контакт, в котором можно представить любого другого человека. Кого-то, кто заботился о нём. Не причинял боли. Но эти моменты никогда не длятся долго. Кенни не любит лишнюю нежность. С каждым движением языка он вдавливается в тело под собой всё сильнее, и Джесси начинает задыхаться под натиском. Он подаётся бёдрами навстречу, имитируя желание и стремясь воодушевить Кенни двигаться дальше. Пошарив рукой по покрывалу, Кенни наткнулся на смазку и отстранился, чтобы использовать её. Чисто рефлекторно Джесси потянулся за ним, садясь. Наблюдая за движениями его ладони, он импульсивно протянул руку, обводя большим пальцем вокруг кончика его члена. Подняв взгляд, он видит скептически изогнутую бровь Кенни, и нервно дёргает уголком губ, убирая руку. – Я скучал… – Не пизди, Пинкман. Заткнись, – не давая договорить, Кенни опрокидывает его обратно на спину, резко меняясь в настроении. – Кенни, я правда… – Я сказал, заткнись, – пощёчина не очень сильная, открытой ладонью по лицу, без серьёзного желания навредить, но достаточно, чтобы его голова мотнулась в сторону. – Хватит уже ебать мне мозги. Что я тебе говорил? Больше ни одного лживого слова от тебя! На стене рядом с постелью есть участок облупившейся краски, с проглядывающей сквозь неё кирпично-красной поверхностью стены. Похоже на кровавый потёк. Джесси вцепляется в него взглядом, когда Кенни наваливается и резким рывком проникает в его тело. Это всё ещё больно. Но не так сильно, как было в начале. Он обхватывает Кенни руками и ногами, пытаясь впитать чужое тепло. Кенни пахнет пустыней, кожаной курткой и машинным маслом. Его руки стискивают так крепко, что трудно дышать, но странным образом это успокаивает и даёт ощущение опоры. Он нависает сверху, жадно раздвигая губы Джесси языком, и он чувствует себя источником, к которому припадает измученный жаждой путник. Кенни питается им, пожирает, поглощает, не только самого Джесси, но всё пространство комнаты, схлопывающееся до их разгорячённых тел. Горькая, язвительная часть внутри Джесси шепчет, что в некотором смысле он получает то, чего хотел всегда. Кого-то, кто хочет обладать им целиком, каждой частью его существа с такой силой. Он закрывает глаза, и позволяет темноте Кенни поглотить его полностью.***
Он чувствует жаркое дыхание на шее, прямо рядом с биением ускорившегося пульса, постепенно возвращаясь в реальность и собственное тело. Чужие руки больше не причиняют боли, он медленно растекается по кровати под тяжестью Кенни, желая полностью раствориться в ощущении тепла. Ему кажется, что он весь состоит из жидкостей – скользкая плёнка пота на коже, шум крови в ушах, сдерживаемые потоки слёз, застрявших в глотке, мокрота между бёдер. Если бы он действительно мог распасться на элементы, впитаться в малейшие трещины пола и стены, выбраться наружу. Если бы это было возможно, он предпочёл бы так и остаться чем-то неуловимым, бесконечно малой частичкой некогда живого целого. Дыхание на шее сменяется настойчивым напором губ. Кенни прикусывает кожу, обновляя уже почти сошедшие синяки. Его тело реагирует раздражённым, почти непристойно громким урчанием желудка. Звук заставляет Кенни смеяться и побуждает подняться на ноги. – Давай, Пинкман, нечего валяться. Бегом в душ, – кажется, его раздражение снова улеглось, по крайней мере, он выглядит сытым и довольным. – Давай-давай, шевели своей тощей задницей. Не испытывая никакого желания двигаться, Джесси сгребает себя в сидящий на кровати комок, тяжело вздыхает и заставляет себя опустить голую стопу на леденящий пол. По крайней мере, у него ещё есть достаточно горячей воды для душа, это хорошая новость. Себя Кенни гигиеническими процедурами не утруждает, по крайней мере, никогда в его ванной. Забравшись в крошечную душевую кабинку, Джесси тут же врубает воду, отрезая от себя мысли, чувства и возможный приступ паники. Шум воды позволяет вернуться к отрешённому состоянию, ощутить всё более текучим и зыбким. Закрывая глаза, он запрокидывает голову и представляет, будто стоит под дождём. Тёплые капли редкого в пустыне ливня бьют по лицу, вдалеке мерцают вспышки молний, раскалывая небо ломаными линиями, а после – грозный рык грома, сотрясающего землю. Картина настолько яркая, что он почти чувствует ветер, прилипшую к телу одежду, запах пропитывающейся влагой земли. И небо. Небо в его голове заполняет собой весь мир. – Пинкман, ты там утонул? – в обычных обстоятельствах был бы вежливый стук в дверь, но Кенни просто вламывается, как медведь, и распахивает дверцу душевой. Приходится поспешно закручивать ручки, останавливая подачи воду, чтобы потом не ползать по полу, вытирая лужу единственным полотенцем. – Я думал, ты жрать хочешь. Пошли уже, – Кенни отступает, давая ему возможность вылезти из кабинки, наскоро обтереться и повязать мокрую ткань вокруг бёдер. В комнате на столе уже стоит пакет из Макдональдса, который Кенни должно быть принёс, пока он торчал в душе. До боли знакомый запах жирной вкусной еды заставляет желудок мучительно сжиматься в спазмах и вызывает привычный сумбур мыслей в голове. Может ли быть, что ресторан, в котором Кенни закупался, совсем близко отсюда? На вкус бургеры и картошка всегда были похожи на разогретые в микроволновке, что неудивительно, наверняка остальная часть дома самая обычная, со всей положенной техникой, необходимой для жизни современного человека. Но представлять, что может быть где-то рядом есть люди, которые ходят, работают, смеются и живут, пока он задыхается прямо здесь, может быть, всего в нескольких метрах, было гораздо тяжелее. – Ну и? Почти подбежав к столу, пока Кенни не разозлила его медлительность, Джесси суёт руку в пакет и набивает рот целой пригоршней солёных ломтиков картошки. Он жмурится от удовольствия, наслаждаясь ощущениями от горячей еды, стараясь прожевать всё тщательнее, чтобы желудку было легче справиться со значительно более тяжёлой пищей, чем обычно. Он разрывает пакет, доставая бургер и стремительно разворачивая упаковку. Джесси чувствует себя голодным животным, вгрызаясь в мягкую булку и почти сходя с ума от вкуса спрятанной внутри мясной котлеты. – Не хочешь мне ничего сказать, детка? – Кенни подходит ближе и опирается руками о стол. Раздаётся низкий ворчливый звук, и только через несколько секунд до Джесси со стыдом доходит, что это он рычал, непроизвольно сгребая еду ближе к себе и защищая её, как голодный пёс отгоняет хозяина от миски с кормом. Рассмеявшись, Кенни присел на край стола. – Не переживай, не отниму. Так как насчёт волшебного слова? – Спасибо, – он шепчет в ответ, опустив глаза и выжидая, чтобы убедиться, что больше от него ничего не требуется, прежде чем продолжить жевать.***
Когда с едой покончено, Кенни приносит ноутбук и они смотрят кино, лежа вместе на кровати. Рядом с ним Джесси чувствует себя чужим не только в собственном теле, но и в комнате, с которой он уже почти сроднился, врос кожей и костями. Кенни как будто искажает пространство, расширяя его маленькую клетку до места, в котором помещается громкий большой человек, звуки их разговоров и техника, которую он приносит с собой. В этом есть нечто тревожное. – Кенни… – он шепчет, надеясь, что Кенни не слишком увлечён фильмом и обратит на него внимание. – Чего тебе? – Могу я… Я хочу тебя попросить, – он пытается сделать голос максимально нейтральным, внутренне сжимаясь. – Ну? – Я просто подумал… Что, может быть, ну, если это в принципе возможно, и не будет слишком сложно, то… – он начинает нервничать и садиться, прижимаясь спиной к холодной стене. – Я хочу выйти. Я имею в виду, минуты на две. Просто воздухом подышать. Я ничего не сделаю, клянусь! – Пинкман… – Пожалуйста! Пожалуйста, ты не понимаешь… – И нечего мне понимать. Нет. Точка. Конец разговора. Иди сюда, – Кенни протягивает руку, призывая лечь обратно. Всё, что ему нужно сделать, это заткнуться, послушаться и попытать счастье в другой раз. – Да что я тебе такого сделал? – руки начинают трястись, и он сцепляет пальцы, пытаясь удержаться, но дрожь в голосе не удержать. – Ты хоть представляешь, какого это, сидеть тут… Я даже не знаю, сколько! Я… – Рот закрой! Продолжишь в том же духе – огребёшь. Лёг, быстро. Градус агрессии быстро растёт, но, хоть его буквально распирает от желания кричать в ответ, Джесси запирает крик внутри, делая несколько глубоких вдохов. Он должен быть умнее. Он должен постараться. Вытерев глаза тыльной стороной ладони, Джесси медленно ложится, чувствуя напряжённые мышцы Кенни. – Прости. Мы можем хотя бы обсудить это? Чуть позже? – Ты, Пинкман, неблагодарная грёбанная свинья, – рука сжимается вокруг него, и Кенни больно впивается ногтями в бок, будто пытаясь проткнуть кожу и схватиться прямо за ребро, когда он злобно шипит, наклоняясь ближе. – Я тебе даю всё необходимое, живёшь за мой счёт, дышишь, потому что я тебе позволяю, и ты ещё смеешь устраивать истерики и требовать, блядь, ты ничего не перепутал, мальчик? – Прости, – слёзы на глазах выступают сильнее, и Джесси не может удержать всхлип. – Прости, мне жаль. Кенни резко отпускает его, отпихивая от себя и рывком садясь на кровати. Джесси даже не рискует прижать руку к больному месту на боку, где наверняка останутся синяки, чтобы не выглядело, будто он жалуется. Одной рукой захлопнув ноутбук, Кенни поднимается на ноги, и только тогда до Джесси доходит, что происходит. – Нет. Нет-нет-нет, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Прости меня! Я не хотел! Громкость его голоса нервно скачет, быстро переходя с шёпота до почти крика. Джесси вскакивает с кровати, едва не падая из-за тянущегося следом за ним покрывала, скомканного их телами, но Кенни никак не реагирует на весь производимый им шум. Он почти уже у двери. Неудивительно, Джесси прекрасно знает, что для этого требуется всего пять шагов. – Кенни, останься, ну пожалуйста. Я только хотел спросить, это было глупо. Ну пожалуйста, ты же только что пришёл! Что-то в голове щёлкает и в ушах начинает звенеть, как будто тишина комнаты снова навалилась на него всей тяжестью. Плохо соображая, что делает, не слыша собственных рыданий, Джесси кидается следом и пытается удержать Кенни за руку. Тот отмахивается от него с лёгкостью человека, отгоняющего комара, и мир вертится перед глазами несколько секунд, прежде чем он осознаёт, что получил оплеуху и оказался на полу. Щелчок закрывшейся двери звучит как выстрел.***
Очень холодно. Резкий кисло-металлический запах бьёт в нос каждый раз, когда он подносит руки, покрытые царапинами и ссадинами к лицу. Он слышит дрожащий шёпот, повторяющий его имя снова и снова. А потом мир погружается во тьму.***
Истерика парня продолжалась больше полутора часов. Разумеется, жилая часть дома достаточно хорошо звукоизолирована от того, что происходило внизу, но Кенни пару раз спускался послушать, не пошло ли дело на спад. Он не ставил себе цели изводить Пинкмана специально, но, чёрт возьми, иногда мальчишка становился совершенно невыносим и сам всё портил. От него требовалось всего лишь помалкивать, когда велено, и радовать Кенни в постели. Самая тупая шлюха справилась бы с этим. Но нет, Пинкману обязательно нужно было открывать свой рот, ныть, жаловаться и требовать. Как будто, блядь, Кенни обязывался делать его жизнь лучше. Избалованный нытик. Привык наверняка, что стоит только посмотреть этими чёртовыми голубыми глазами и изогнуть в улыбке розовые губы, как всё желаемое тут же принесут на блюдечке. И вот вместо того, чтобы приятно завершить вечер, трахнув Пинкмана ещё раз, он снова вынужден был дать ему урок хорошего поведения. И нет чтобы угомониться, тот распсиховался ещё больше, бился о дверь, как сумасшедший, орал про то, что лучше бы Кенни его наконец просто убил уже, потом снова рыдал и извинялся. Устав от этого цирка, он просто выключил подачу электричества в подвал, рассчитывая, что в темноте парень быстрее придёт в чувство. Теперь же, хорошенько выспавшись и позавтракав, он раздумывает над тем, достаточно ли прошло времени, или стоит дать Пинкману подумать над своим поведением ещё немного. А может, ему самому следует хорошенько прикинуть, сколько это ещё может продолжаться. Да, это было довольно забавно, и Пинкман всё ещё притягивает его к себе, несмотря на все свои выкрутасы. Чёрт его знает, почему. Но он тратит на парня много времени и денег, и непонятно, стоит ли оно того. С другой стороны, соблазн иметь в своей собственности другого человека… Это было чувство власти и могущества, которое не надоедало. Пинкман мог быть надоедливой ноющей занозой в заднице, красивый мальчик, не привыкший к жизни в ограничениях и рамках, но только от Кенни зависит, увидят ли эти яркие глаза что-нибудь или кого-нибудь ещё в своей жизни. Только Кенни может брать его, когда захочет, не обращая внимания на то, протестует ли тонкое тело в его руках или отдаётся отчаянно, целуя его так, будто чувствует что-то ещё кроме ненависти. В конце концов, даже если парень просто необъяснимый каприз, он имеет на него полные эксклюзивные права. Мысли об этом поднимают ему настроение и заставляют чувствовать нарастающий жар внизу живота. Никогда не поздно наверстать упущенное прошлое ночью. Пинкман наверняка будет счастлив отсосать ему прямо с порога от радости. По дороге он включает свет, сигнализируя о своём приближении. Интересно, хватило ли парню ума сообразить, что он не собирался уезжать далеко? Иногда Джесси – такое, чёрт возьми, смешное девчачье имя – изображал из себя настоящую королеву драмы, и мог рыдать полчаса после его возвращения, даже если Кенни просто отъезжал в ближайший магазин за продуктами. ОК, ладно, возможно, если он хочет, чтобы это продолжалось, ему следует помягче относится к ранимой психике парня. Они вполне могут провести остаток его небольшого импровизированного уикенда как настоящая сладкая парочка, так уж и быть. Пинкман обнаруживается съёжившимся в комок прямо возле двери. Он не реагирует на появление Кенни, все коленки ободраны, как будто он часами ползал по голому бетону подвала. Присаживаясь на корточки перед ним, Кенни предполагает, что Джесси задремал, но не похоже на то, если он только не умеет спать с широко открытыми глазами, чего раньше за ним не замечалось. – Эй, ау! Есть кто дома? – Кенни щёлкает пальцами перед абсолютно пустыми глазами Джесси, но тщетно, всё ещё никакой реакции. Выглядит достаточно жутко, и он двигает плечами, чтобы избавиться от ощущения бегущих по спине мурашек. Непривычное чувство тревоги и другое, неприятно напоминающее страх, быстро вызывает в нём гораздо более знакомую и комфортную злость. – Не смей меня игнорировать, Пинкман! Он уже готов ударить, но на парень откликается на своё имя, моргая несколько раз и наконец сосредотачивая взгляд на его лице. – Ну вот, так-то лучше. Ну, что, успокоился? Пинкман продолжает молча смотреть на него, пауза затягивается и желание применить физическое насилие опять набирает силу. Всё то же самое, он идёт в хорошем настроении и с благими намерениями, чтобы получить в ответ такое поведение? Если Пинкман считает, что бесить его высокомерным игнором хорошая мысль, то ему следовало бы подумать ещё раз. Но потом губы мальчишки начинают дрожать, и из по-прежнему широко раскрытых глаз льются слёзы. По-своему даже красиво, переполненные влагой глаза кажутся особенно голубыми, и дорожки слёз по щекам. Не беспорядочные рыдания со слюнями и соплями по всей комнате. Но это-то странное спокойствие и продолжает напрягать. – Я ведь здесь умру, правда? Ты никогда меня отсюда не выпустишь. – Пинкман… – Ты убьёшь меня? Или просто забудешь приехать в один прекрасный момент? Знаешь, от трупного запаха очень сложно избавиться. – Пинкман. – Я имею в виду, если я пролежу здесь долго, даже не знаю, что ты будешь делать с этой комнатой. – Чёрт возьми, знаешь что? Ладно, хрен с тобой, – Кенни не знает, почему, но настроение парня чертовски действует ему на нервы. – Я выведу тебя на прогулку, лады? А потом ты заткнёшься и перестанешь пороть эту хрень. Договорились? Как будто не слыша его, Джесси придвигается ближе и лихорадочно шепчет почти прямо в лицо. – Я не хочу умирать здесь, Кенни. Пожалуйста, когда ты захочешь от меня избавиться, только не здесь. – Так, всё, пошли. Слегка оттолкнув Пинкмана от себя, Кенни подошёл к комоду и вытащил из него штаны и футболку для парня. Швырнув шмотки ему в руки, он задумался о том, куда дел его кроссовки. Наверное, так и валяются где-нибудь в багажнике. – Одевайся, я сейчас обувь принесу.***
Его голова всё ещё немного мутная, как будто наглотался снотворного, проспал всего пару часов и вынужден был снова встать. Джесси даже не пытается удержать всё ещё текущие слёзы. Время в темноте тянулось так долго, словно не кончится никогда, словно он уже умер или погребён заживо, невелика разница. Но ведь так и есть, верно? Он всё равно что мёртвый, здесь, со своим личным демоном, который варит его в персональном адском котле, даже не понимая, что он делает. Он спотыкается на лестнице, куда Кенни тянет его за руку, ещё не до конца понимая, что происходит. Есть мгновенный, но очень сильный порыв ухватиться за проём и не идти дальше. Он так смутно помнит их совсем недавний разговор. Он просил Кенни не убивать себя? Или наоборот? – Куда… Куда мы идём? – Успокойся, Пинкман. Ты просил пару минут на улице, так ведь? Я теперь тоже думаю, что тебе не помешает освежить голову. Ступеньки лестницы скрипят под ногами, и Джесси не верит собственным глазам, когда они доходят до ещё одной двери, за которой начинается другая лестница. Насколько же глубоко под землёй он проторчал всё это время? И кому вообще понадобилось устраивать подобное убежище? Хотя он уже знал о мании нацистов постоянно готовится к грядущей войне и апокалипсису, но всё равно. Наконец, за очередной дверью оказалось небольшое подсобное помещение, заваленное какими-то коробками и консервами – столько еды, так близко, всё это время! – и Кенни потянул его дальше, вытаскивая в гостиную, выглядевшую, как жилище охотников-холостяков. Продавленный диван, обшарпанные ковры, бутылки из-под пива, зато огромный телек на стене, и развешанные трофеи: рога оленей, голова кабана, какая-то рыбина. После аскетично пустой комнаты обилие предметов кажется удушающим, Джесси сам хватается за руку Кенни, прижимаясь к его плечу сзади. – Можешь даже не пытаться кричать или вытворять что-то в этом духе, ясно? Мы в глухом лесу, хрен тебя кто услышит, – по-своему трактует его напряжение Кенни. – Я не буду. Он жмурится от солнечного света, ударившего в глаза после того, как открылась входная дверь. После спуска по низким ступенькам крыльца Кенни отпускает его руку и отступает чуть в сторону, наблюдая со сложенными на груди руками. Джесси делает ещё несколько шагов чисто по инерции, запрокидывая голову и с изумлением разглядывая окружающие их высокие деревья, сквозь ветви которых просвечивало ярко-голубое, нереальное небо. Снаружи очень тепло, гораздо теплее, чем в его комнатушке. Хочется протянуть руки к солнцу, словно о него можно было согреть израненные о железную дверь, замёрзшие ладони, но ноги подкашиваются и вместо этого он оседает на землю, впиваясь пальцами в нежную поросль травы на земле. Он не узнаёт ничего вокруг, эта природа так непохожа на сухую прожжённую землю Альбукерке. Вокруг так много зелени, где-то неподалёку слышны хлопанья крыльев, стрёкот насекомых, звонкая птичья перекличка. И трава, когда он сминает её пальцами, издаёт такой пронзительный аромат, что кружится голова. Этого так много. Слишком много. Джесси закрывает глаза ладонями, но мир вокруг по-прежнему слишком шумный, плотный, полный звуков и запахов, будто так и кричит ему прямо в лицо всем буйством природной силы, что ему здесь не место, что всё это тепло, и солнечный свет, и зелёный лес вокруг для настоящих, живых людей, а не для душ, застрявших в аду при жизни, вынужденных гнить в подвале. – Я хочу обратно, – он шепчет едва различимо, чувствуя себя слишком голым и беззащитным здесь, в месте, не окружённом четырьмя стенами, незнакомом, чужом, хищно ощетинившимся вокруг него. – Что? – Мне нужно обратно! – он начинает задыхаться, не сразу понимая, что происходит. Мир вокруг кружится перед глазами разноцветными пятнами, всё размывается, кажется то больше, то меньше, чем есть на самом деле. Джесси с трудом поднимается на ноги, чтобы тут же рухнуть обратно, не удержавшись.***
Открыв глаза, он утыкается взглядом в знакомый белый потолок, пожалуй, впервые за всё время нахождения здесь с чувством искреннего облегчения и почти радости, которое, впрочем, быстро переходит в горечь и такое жгучее чувство боли в груди, что хочется рыдать и биться в истерике. Но он чувствует себя слишком разбитым и уставшим, сложно даже пошевелить рукой. Раздаётся металлический лязг двери, а затем стук ботинок по полу. Кенни без предупреждения приподнимает его голову и прижимает к губам стакан воды, и Джесси едва не захлёбывается водой от неожиданности. – Пинкман, ты сегодня меня реально выводишь. Что за херня, а? Я что, похож на мать Терезу, с тобой возиться? – в сердитом голосе слышатся незнакомые нотки, и будь он способен предположить подобное, решил бы, что Кенни обеспокоен его состоянием. – Ты сам хотел эту ебучую прогулку, что не так? – Я думал, мне будет лучше. Ему самому кажется, что его голос не громче, чем писк новорождённого котёнка, но в комнате мёртвая тишина, так что услышать не трудно, и до Джесси легко доносится ответный недовольный вздох. – И что, теперь мне тебе корзину шоколада принести или ещё чего? – Просто побудь со мной. Пожалуйста. Несколько секунд ничего не происходит, но потом Кенни легко сдвигает его ближе к стене, поворачивая на бок и прижимая спиной к себе. Он уютно лежит, спрятавшись в теле обнимающего его человека. Стены, пол и потолок смыкаются вокруг них, и Джесси вспоминает ужастик про смертоносный Куб, из которого нельзя выбраться. Но почему-то сейчас, именно в эту минуту, он чувствует себя в безопасности здесь. – Ты скажешь мне, когда решишь убить? – Заткнись уже, – Кенни ворчит ему на ухо, как медведь, прижимая к себе сильнее. – Это вообще не твоё дело. Ты мой, Пинкман. Он утыкается взглядом в трещину на стене, зияющую красной кирпичной внутренностью, как открытая рана. Джесси кажется, что, если прижать к ней ладонь, можно будет ощутить тепло и податливость, как будто это живая, пульсирующая плоть. Неожиданно трезвый голос в голове, подозрительно смахивающий на старого учителя, велит ему взять себя в руки. Но, закрывая глаза и ощущая горячее дыхание на шее, он слышит, как шум комнаты нарастает, становится всё громче и накрывает его знакомой волной.