влюбленный дурак/a boy of hans

І. Диагноз Он чистит зубы, когда это происходит впервые. В одну секунду щетка проходит по его коренным зубам, двигаясь в бешеном темпе взад и вперед; а в следующий момент он ощущает внезапную боль в груди и делает резкий инстинктивный вдох. Он проглатывает пену, и его легкие сжимаются — а затем он сгибается пополам, зубная щетка выскальзывает из его пальцев, когда он цепляется за мрамор, и кашляет, плачет, и кашляет, пока его рот не опустошается. Задыхаясь, он на мгновение оседает, прежде чем вытереть влагу с глаз. Когда он смотрит вниз, у него холодеет кровь. В пенистом белом море нежно покоятся два малиновых лепестка. Что не имеет смысла, потому что люди не могут просто выкашлять цветы, даже если они волшебники, в любом случае есть только одна причина, которая могла бы приблизительно объяснить, что это такое, и это просто… не может быть, потому что этого даже не существует. Быстрее, чем проблеск света, его рука поднимается и включает кран на полную мощность. Зубная паста растворяется в воде почти мгновенно, а затем стекает в водоворот по центру. Лепестки пытаются следовать примеру, но у них ничего не получается, вместо этого они прилипают к металлической горловине слива. В отчаянии он ударяет их концом зубной щетки. Когда они наконец исчезают, он опускает кисть и тяжело выдыхает. Он в безопасности. ІІ. Первый контакт Когда он впервые видит Гермиону Грейнджер, он не особо впечатлен. Она маленькая, громкая, раздражающе самоуверенная и еще более раздражающе нетерпеливая — он практически чувствует запах грязи в ней — и она оценивает его, сморщив нос от отвращения, как будто его безупречная внешность не поражает ее, когда это она даже не попыталась причесать все эти волосы. И у нее ужасный прикус. К концу года его суждение не изменилось. Почти. Ей все еще ошеломляюще сильно хочется угодить учителям, она так же невыносимо уверена в себе, и ее внешность ничуть не улучшилась. Прикус все еще неправильный, это точно. Но девять месяцев обратили его пренебрежение в явное презрение, превращая каждую мелочь, которую она делает, в ничто иное, как самое раздражающее преступление против человечества. Половину занятий он бормочет ехидные комментарии, чтобы повеселить своих друзей-слизеринцев, а другую половину пытается сбросить ее с вершины. Он терпит неудачу. Каждый. Раз. Наверное, это раздражает больше всего. И хотя гриффиндорцы просто невыносимы, а половина из них с трудом выносит Грейнджер шестьдесят процентов времени, они используют каждую возможность, чтобы позлорадствовать над Драко, когда Гермиона его побеждает. Глупые, бестолковые гриффиндорцы. Мерлин знает, как им вообще разрешили поступить в школу. Половина из них, вероятно, держит палочки не за тот конец. — И снова превосходно, мисс Грейнджер! — радостно пищит профессор Флитвик, сияет улыбкой шириной больше мили, возвращая ей экзамен. — Сто и десять процентов! Рядом с ней Уизли раздраженно поворачивается к Поттеру. — Что — как это вообще возможно? Нельзя получить больше максимума — вот почему он называется максимумом! — Обычно это так, мистер Уизли, — говорит Флитвик. — Но мисс Грейнджер написала ответ на дополнительный вопрос в конце работы, объяснив базовое происхождение Парящих чар, чему учат на четвертом курсе. Вы же понимаете, я просто не мог оставить это незамеченным. Уизли закатывает глаза, словно не удивлен. Грейнджер же розовеет. — По правде, это не было проблемой, профессор, — улыбается она. — Тема была настолько увлекательной, что мне было необходимо изучить ее самостоятельно, и я подумала, что будет ужасно обидно, если я не воспользуюсь этими знаниями. Все это было для развлечения, на самом деле. — Только тебе что-то подобное может казаться веселым, — с отвращением говорит он. Флитвик смеется: — Глупости, глупости. Когда я был вашего возраста, у меня уже был интерес к логике, что скрывалась за чарами. Продолжайте работать. Он возится с остальными бумагами, все еще улыбаясь про себя. Наблюдая за его уходом, Поттер с сомнением спрашивает: — Ты действительно написала собственный вопрос и ответила на него? Драко не мог не наклониться через проход, когда ее щеки приобрели интересный лососевый оттенок. — Конечно, она написала, — усмехается он. — Маленькая мисс Книжный Червь не переживет, если люди не будут знать, как много она знает о магии. Трио мгновенно заняло оборонительную позицию. — Заткнись, Малфой, — мрачно бормочет Уизли. — Ты просто расстроен, что Гермиона тебя превзошла. Снова. Он искусно поднимает плечи в небрежном пожатии. — Я добился стопроцентного результата. Это на девяносто девять больше, чем у вас, так что я считаю это победой. — Но ты все еще не победил нашу Гермиону, правда? — вмешивается Поттер. Уголки его рта складываются в намек ухмылки. — Это, должно быть, больно, Малфой. Так сильно стараться и все равно терпеть неудачу. Каждый раз. Это волнительный момент, в котором два мальчика смотрят друг на друга, молодые, дерзкие и вибрирующие энергией, которая просит высвободиться в быстром заклинании или двух, и кончики ушей Грейнджер пользуются возможностью, чтобы вернуться к своему обычному оттенку, и... — Нет, совсем нет, — наконец говорит Драко. Серый взгляд пренебрежительно скользит по ней. — Видишь ли, в отличие от Грейнджер, у меня есть чувство собственного достоинства, и мне не нужно признание учителя, чтобы спокойно спать по ночам. — Ой, замолчи, — рявкает она, и он усмехается, цепляясь за ее раздражение, как стервятник набрасывается на объедки. — Ну вы только взгляните на это. Она может говорить сама за себя! Скажи мне, Грейнджер, как давно ты влюблена в Флитвика? — он изображает высокий голос с манерным придыханием. — О, профессор, не говорите глупости. Час дополнительного чтения — ничто по сравнению с тем временем, что я потратила на грезы о вас. — Очень по-взрослому, Малфой, — холодно отвечает она, но бесполезно. Слизеринцы уже смеются, Пэнси громче и пронзительней всех, и даже некоторые гриффиндорцы скрывают ухмылки ладонями. Драко удовлетворенно усмехается. Позже он пишет домой матери, чтобы пожаловаться. ІІІ. Внимание: не продолжать Лето пролетело чредой размытых воспоминаний. Месяц он навещает своих дедушку и бабушку во Франции, его бледная кожа покрывается волдырями и становится ярко-розовой под резкими лучами южного солнца, пальцы ног скользят по раскаленному песку и погружаются в прохладное море. Он лакомится вредным шоколадным мороженым под зонтиком на аллее Лабат со своей бабушкой, весело болтая о школе, рассказывая ей истории, которые она слышала уже один, два или даже три раза. Он поднимается в небо со своей матерью, отблеск золота держит их в воздухе часами, улыбки растягивают их рты. Иногда он даже сидит в кабинете деда, пытаясь обратить на себя внимание, пока Абраксас Малфой ведет дела с различными клиентами. — Ты в курсе, что слишком много говоришь об этой девушке, Грейнджер? — спрашивает однажды его бабушка, прерывая чаепитие. Драко замолкает в середине своей миллионной жалобы на Флитвика и его любимчиков.  — Нет, это не так, — заметив ее изогнутую бровь, он поспешно добавляет: — Бабушка. Она недовольно мычит: — Да, это так. Я слышала о ней больше, чем о ком-либо из твоих друзей. Ты ведь знаком с внуком Крэбба? — Ну да, — говорит он, гримасничая. — Но Крэбб и Гойл на самом деле ничего не делают. Только едят. Больше нечего о них рассказать. — А что насчет мальчика Валентины? — Имеешь в виду Блейза? — Он самый. Драко хмурится. — Он… хороший. Я предполагаю. На самом деле мы не очень много общаемся. Он предпочитает быть в одиночестве, — он делает паузу, тщательно подбирая следующие слова. — Я не… я имею в виду без обид, бабушка, но я… Я не понимаю, какое это отношение имеет к учителям, которые относятся к Грейнджер лучше, чем ко всем нам. — Никакого, — говорит она. — Но это очевидно, что ты сказал, скажем, три предложения о Забини и где-то в сто раз больше об этой… грязнокровке. Грейнджер. Галлеон был подброшен в воздух. Он крутится, кружится, блестит на фоне белых стен столовой, но еще не падает вниз. Нахмурив брови, Драко медленно и растерянно говорит: — Я не… Мы не друзья с Грейнджер, если ты об этом подумала. Она… ну, она ужасная. Я не могу выдержать с ней и часа. Его бабушка с очередным хмыканьем подносит к поджатым губам изящную фарфоровую чашку. Ее глаза, круглые и серебристые, врезаются в него острым, смертоносным взглядом. Он никогда не видел, чтобы кто-то выглядел так элегантно, грозно и устрашающе, потягивая чай. — Убедись, что все так и останется, — приказывает она. IV. Сцена первая Проходит два дня, когда он снова это чувствует. Он только что вошел в общежитие и бросил свою сумку на пол, как человек, у которого был адски долгий день и которому абсолютно наплевать на опрятный внешний вид в момент изнеможения, когда глубоко у груди появляется острая боль. Он вздрагивает, инстинктивно прижимая к ней руку — а потом снова чувствует. Грубо и остро, царапая его трахею, поднимается вверх, как стекольная крошка. Мир расплывается, когда он не может глотнуть воздуха, задыхается, потому что, Мерлин, он не может дышать, он не может думать, он не может… он не может… Рыдая, он валится на землю и выплевывает полный рот окровавленных лепестков. — Это не происходит, — выдыхает он, прижимаясь лбом к ковру. Черные пятна танцуют перед его взором. — Это не… Нет, этого не происходит. Черт. Черт. Это не — это не может… Медь заливает ему рот; он сплевывает. — Черт, — повторяет он. — Дерьмо. Этого не может быть… Его тошнит, он поднимается на дрожащих руках и нащупывает палочку. Он чувствует себя таким слабым. Мысли проносятся со скоростью сто миль в час, он проводит по воздуху палочкой из боярышника и смотрит, как исчезают улики. Затем во владение вступает чернота. V. Романтика мертва — Это так трагично, не правда ли? — вздыхает Лаванда Браун. Одна из близняшек Патил — кажется, ее зовут Парвин или что-то в этом роде — согласно кивает. — Это действительно так. Честно говоря, всякий раз, когда я читаю книгу об этом, она разбивает мне сердце. — Что именно? Они все разместились на траве возле третьей оранжереи, закутанные в утепленные мантии и шарфы, дрожащие от приближающейся зимы и пронизывающего ветра. Слизеринцы на одной стороне, гриффиндорцы на другой, хотя сегодня разрыв между ними не велик — все молчаливо признали потребность в тепле человеческих тел. Драко стоит рядом с Крэббом и Гойлом, и даже не старается сделать вид, что его интересует их скучная дискуссия о том, что лучше есть зимой — пирог с патокой или бананово-карамельный. Он раздумывает над тем, чтобы лечь спать после этого занятия или, может быть, приказать одному из домашних эльфов принести ему горячего шоколада. Но затем Уизли, всегда громкий, как чертов мамонт, звонко произносит этот вопрос, и по какой-то причине Драко подключается к разговору. Наверное, потому что он злится на гриффиндорское трио еще больше, чем обычно. Сегодня Грейнджер обошла его в зельях — зелья! его любимый предмет! — он услышал, что святой Поттер, сын печально известного капитана Сенненских Соколов Джеймса Поттера, получил место ловца в команде Гриффиндора. Что до Уизли… ну, он всегда чертовски надоедливый. — О, мы только что говорили о книге под названием «Корни моей любви», — начинает Лаванда. Уизли морщится: — Неважно. — Не будь таким! Это действительно интересно. Она о девушке, больной ханахаки. Это привлекает его внимание. На самом деле, внимание всех, включая Грейнджер. — Имеешь в виду мифическую болезнь, когда кто-то откашливает цветы из-за невзаимной любви? — говорит она, не впечатленная. — Почему это кажется тебе интересным? — Потому что! Тебе не кажется, что это романтично? — Нет. — Это так романтично, — настаивает Лаванда. — Представь, что любишь кого-то так сильно, даже если не получаешь того же в ответ, настолько, что готова умереть за свои чувства. Такая верность и преданность — это… — Нелепость, — одновременно говорят Драко и Грейнджер. Наступает поразительная тишина, когда ученики оживляются достаточно, чтобы обратить внимание на то, что он вмешивается. Грейнджер бросает на него испытующий взгляд — долгий и удивленный, окрашенный ее обычным недоверием — прежде, чем поворачивается к нему спиной и продолжает тоном человека, который отказывается поддаваться влиянию. То есть ее обычной манерой говорить, поскольку Гермиона Грейнджер упряма, как осел. — Это полное варварство, — возражает она. — Авторы романтизируют медленное самоубийство из-за неразделенной любви. Я имею в виду, вы не понимаете, насколько это неправильно? В жизни есть гораздо больше, чем просто отсутствие взаимности от того, в кого вы влюбились. Да, это печально, но эти истории описывают болезнь как нечто прекрасное, когда это просто ужасно! Когда она делает глубокий вдох между предложениями, Лаванда быстро вмешивается: — Мерлин, Гермиона, ты действительно знаешь, как разрушить все удовольствие. Это не ужасно, это… Это… Как же ты не понимаешь, как прекрасно — так сильно любить кого-то? Что ты сделаешь для человека что угодно? Ее страстная речь о привлекательности таких сказок заинтересовывает весь класс. Драко бесстрастно осматривает других учеников, отмечая приоткрытые линии ртов своих приятелей-слизеринцев, неловкие движения некоторых гриффиндорцев и пар, который всерьез валит из ушей Грейнджер, пока она слушает с нарастающим недоверием. Болезнь ханахаки часто вызывает такие реакции; она колеблется на грани мифа и реальной истории, и этого достаточно, чтобы потревожить весь волшебный мир. Эту тему давно стараются избегать, за исключением подростковых любовных романов. Устав от болтовни, Драко рявкает: — Ой, спустись на землю. Это глупая фантазия для безмозглых идиотов, и это все, на самом деле. Любой, кто пытается убедить себя в обратном, жалок. Еще одна оглушительная тишина. А затем гриффиндорцы объединяются, чтобы вступить в бой против него — злобного маленького Драко Малфоя, который задел одно из их бедных чувств, озвучив правду, которую они и так знают, — а Грейнджер направляет свой хмурый взгляд в его сторону, свирепствуя, как львица. Но Драко только ухмыляется, один край рта поднимается выше другого, что раздражает ее больше всего, потому что он знает — она согласна с каждым сказанным им словом. И когда все они входят в третью оранжерею, зеленые локти цепляются за красные бока, он привлекает ее внимание и молча говорит ей об этом. Что в этом вопросе их мысли сходятся, и разве это ее не раздражает? Спустя несколько минут, неохотно покрывая грязью шероховатую голову мандрагоры, он понимает, что это мнение двояко. VI. Биография Когда доходит до этого, все мы — набор фактов. Иногда история запоминает их, записывает на страницах, которые в конечном итоге стираются, а затем совсем исчезают. Всего через пару поколений земля, по которой мы когда-то ходили, больше не вспомнит ни ощущение наших ног, ни вкус наших имен. Вот факты из жизни Драко: 1. Он Драко Абраксас Малфой, сын Люциуса Малфоя и Нарциссы Блэк, внук Абраксаса Малфоя и Ликорис Селвин. 2. Он чистокровный волшебник. 3. Он стал старостой школы на седьмом курсе. 4. Он влюблен в Гермиону Грейнджер. VII. Танец Смерти На их четвертом году обучения Турнир Трех Волшебников возвращается с большой торжественностью. Шармбатон и Дурмстранг отправляют тщательно отобранных студентов, самых смелых и сильных, которых только нашли в своих школах, чтобы собрать всю славу, и замок превращается в место опасностей и волнений. Пылкие ссоры с иностранными студентами и школьное соперничество, завершающееся магическими дуэлями. Драконы, чемпионы, ставки, значки и баннеры, кричащие в их поддержку… А еще был Святочный бал. Драко приходит под руку с Пэнси, он одет в лоснящийся черный, а она сияет розовым, и им относительно весело, учитывая, что праздник проводится под присмотром учителей. Слизеринцы смеются над тем, что сбивают людей с ног на танцполе с помощью нескольких коварных заклинаний, и Пэнси улыбается ему ярко, широко и полностью увлеченно. Они даже целуются раз или два, сцепив руки. Он не влюблен в нее, нет, но что-то трепещет в его сердце, поэтому они выходят на танцпол, демонстрируя типичное подростковое поведение. Драко Малфою было не привыкать к бальным танцам. Он вырос на приемах, где взрослые снисходительно потягивают вино и много говорят, не обсуждая ничего конкретного. Он научился правильно ставить ноги, узнал, как обращаться со своей партнершей и как держать голову высоко, потому что он Малфой, и все эти события были созданы для него. Но Драко никогда не учили, что делать, когда после смены партнерами он столкнется с грязнокровкой. Гермиона Грейнджер стоит напротив него, ее легкая улыбка быстро исчезает, когда она понимает, кто оказался ее партнером. Зáмок кружится вокруг них, мантии разлетаются, скрипки звучат в ушах. И все же они остаются неподвижными, словно два каменных столба в центре Большого зала. Наконец она приподнимает бровь: — Боишься не поспеть за мной, Малфой? — бросает вызов, откидывая назад свои непривычно гладкие волосы. Здравый смысл подсказывает плюнуть ей под ноги и уйти — в конце концов, она его не достойна, и он поступил бы правильно, если бы не стал пачкать руки, держа ее. Но в карих глазах есть раздражающий блеск, а вздернутый подбородок настораживает, и он провел почти три года, подстрекаемый тем, что Грейнджер считает себя лучше него, полностью его узнав и сделав свои выводы. — Просто думаю, достаточно ли ты чистая, чтобы я мог дотронуться, — отвечает и затем шагает вперед, чтобы обнять ее. Близость довольно омерзительна. Он никогда не был так близко к ней, никогда не мог видеть родинку, затерянную в линии ее ресниц, или еле заметные неровности на верхней части ее лба, никогда не был достаточно близко, чтобы ее дыхание касалось его горла или чувствовать изгибы ее тела под теплом своей ладони. Голос бабушки приказывает ему отвернуться; его собственное упрямство заставляет сжимать ее крепче. — Ты свинья, — шипит она и намеренно наступает ему на носки каблуком своей туфли. Он не морщится, чтобы не доставить ей удовольствие. Просто кружит ее с холодной улыбкой. — Я называю все своими именами. Не принимай близко к сердцу. Когда она поворачивается, то делает это неуклюже. Хмурясь, она возражает: — Ну, я полагаю, тогда ты начинаешь все с чистого листа, танцуя с грязнокровкой вроде меня. Как прогрессивно с твоей стороны. Он должен отпустить и уйти. Он этого не делает. — Этикет, Грейнджер, — вместо этого шепчет он, побуждая ее к следующему шагу. Он смотрит через ее плечо на остальную часть зала, определяя, кто его видит, пока он находится в гуще толпы. — Не обольщайся. Она усмехается. — Ты вообще слышишь, что говоришь половину времени? Я не понимаю, как можно верить в чистокровный треп, это же полная чушь. Я не хуже тебя или любой другой ведьмы или волшебника здесь. Я заслуживаю свое место так же, как и все остальные, — он лишь хмыкает в ответ на ее речь. — Ты купился на эту пропаганду, будто у тебя нет своего мозга и логического мышления. Ты просто извергаешь этот ядовитый мерзкий вздор и не чувствуешь за это никакой вины. Разве ты не понимаешь, насколько это неправильно? Ее каблуки врезаются в гладкую плитку, чтобы резко остановиться. Замерев, Драко снова бросает на нее взгляд, смущенный ее близостью. Ее макушка почти касается его подбородка, упругие кудри чудесным образом укрощены, и карие глаза пристально смотрят на него. Сила взгляда почти невыносима. Что-то глубоко внутри его живота переворачивается. — Тебе никогда не было стыдно? — спрашивает она его. По позвоночнику проносится неприятное ощущение. Все еще держа ее руку, он признает: — Нет, не особо, — потому что чистокровность, которую она так легко называет токсичной и мерзкой — это все, что он когда-либо знал, и Грейнджер вряд ли это изменит. Она вырывается со свирепостью, которая противоречит обстановке. — Ты жалкий, — выплевывает и уносится прочь. VIII. Сцена вторая Книги описывают это как нечто великолепно трагическое. Безответная любовь превращается в нечто осязаемое. Корень, закрепившийся в глубинах легких, расцветает под нежными прикосновениями времени и постоянным поливом отторжения. Цветы распускаются и ползут по извилистым дорожкам бронхиол жертвы, пока лепестки не попадают в грудную полость, чтобы сбежать в реальный мир к своей любви. Романы заставят поверить, что это нечто завораживающе красивое. Реальность же совсем другая. Драко просыпается рано утром, его грудь разрывает от боли. Он чувствует, как острые края лепестков врезаются в горло, когда он заходится хрипящим кашлем, изо всех сил пытаясь втянуть воздух, чтобы дышать. Боль распространяется вверх вместе с лепестками, пока он не сгибается в постели, слезы текут, и его рвет медью на колени. Он чувствует их вес сквозь одеяло, тяжелые и неизбежные. Когда он неуверенно зажигает кончик своей палочки, он почти теряет сознание. На простыни покоится не горстка лепестков, а три бутона красных гвоздик, измазанных кровью. Болезнь прогрессирует. С другой стороны двери раздается стук. — Малфой? — звучит робкий голос Грейнджер. Само имя вызывает очередной спазм боли в его легких. — Ты в порядке? Нет. Нет, он не в порядке. В его легких лепестки, во рту кровь, и его тело не перестает бесконтрольно дрожать. Он мельком видит свое отражение в зеркале в углу комнаты, он выглядит таким худым и хрупким в пижаме, просто тень самого себя. Его глаза расширяются от испуга — разве можно так сильно измениться за несколько месяцев? — Малфой? — повторяет Грейнджер. А потом мягче: — Драко? Он закрывает глаза, тоска играет с уголками его рта. Это моменты, которыми питается болезнь — те, которые он воспроизводит в своей голове, как наркоман, который смакует каждой каплей своей дозы. Когда Грейнджер такая нежная и добрая, и он не враг, а тот, о ком нужно заботиться. Когда он не чистокровный, а просто Драко. — Да, — кричит он хриплым голосом. Он прочищает разодранное горло. — Я в порядке. Просто… Просто немного простудился. — Ох, ладно, — говорит она, все еще по ту сторону двери. С тех пор, как они переехали в новое помещение, они стали уважать частную жизнь друг друга. — Хочешь, я принесу бодроперцовое зелье? — Нет, нет, все в порядке, — он в панике бросает взгляд на три компрометирующих цветка у себя на коленях. Он не может позволить кому-либо увидеть их и понять, что они означают. — Я просто схожу в лазарет утром. Даже сквозь пять сантиметров дерева он чувствует ее нерешительность. Половицы скрипят, когда Грейнджер неуверенно топчется, разрываясь между тем, чтобы выразить свое беспокойство и оставить его в покое. Его сердце отмечает это с предательской надеждой. «Она заботится», — шепчет оно. Она заботится. Драко крепко сжимает гвоздики, ожидая, что она зайдет, готовый засунуть их под подушку при первом повороте дверной ручки. В конце концов, она вздыхает и уходит. Через несколько минут после того, как ее шаги растворяются в ночи, он опускается на подушки и закрывает глаза в изнеможении. Кровь во рту на вкус как разочарование. IX. Так же быстро, как уснуть? Для Драко влюбиться — дело вынужденное. Это происходит над учебниками в общей комнате, его перо втискивает утомительные главы информации в аккуратные строчки с цветными заметками, потому что будь он проклят, если Грейнджер снова обгонит его в конце года. Прячется в злорадных ухмылках, которые они бросают друг другу в классе, полные невысказанных обещаний победить. В оскорблениях, которые он говорит специально для нее, в том, как его глаза выискивают гриву волос в другом конце Большого зала, и в тени его шагов, когда он разворачивается, чтобы испортить ее настроение. Он маленький мальчик, который не перерос этап дерганья косичек своей возлюбленной, чувства превратились в разочарование, признательность — в откровенный гнев. Предательское трепетание бабочек в его животе вызывает тошноту, а зацикленность на ее действиях — не восхищение, а неверие в то, что кто-то ее происхождения может быть таким талантливым. Он не замечает ни гладкой персиковой кожи, ни изгибов ее бедер. Он ничего не думает о маленьких руках, когда она прижимает свои драгоценные книги к груди, его не заботят круглые ореховые глаза и ему наплевать на несколько одиноких прядок волос, отказывающихся отлипать от затылка. Такое поведение подходит для предателей крови по типу Уизли — тупого ублюдочного Рональда Уизли, который бросается на нее, чтобы утопить в бесполезных комплиментах, который следует за ней, как послушная собачка, отчаянно нуждающаяся во внимании. (Она уделяет ему внимание: щеки розовеют, она широко улыбается, раздвигая губы и обнажая немного большие передние зубы. Еще один недостаток.) Влюбленность подкрадывается к нему медленно, потому что Грейнджер воплощает в себе все, от чего Драко следует держаться подальше. Много лет назад бабушка даже приказала ему сделать это, предупреждающе сжав тонкие губы. Потому что такие девушки, как Гермиона Грейнджер — отвратительные и воинственные, которые требуют уважения, уважения, в котором они не нуждаются… Но ведь она заслужила его, не так ли? В конце концов, Драко никогда не встречал кого-то более грозного, чем она. Кто так непримиримо отстаивает свои убеждения, вонзаясь глубоко ногтями и обнажая зубы. Кто дышит магией, как будто она была создана специально для нее, и колдует красиво, что едва ли может вызвать отвращение, которое он ожидает почувствовать. Она — воплощение всего, на что Малфой смотрит свысока, и он восхищается ею еще больше. Когда он так думает, влюбиться становится очень легко. X. Десять вещей, которые я в тебе люблю Вот некоторые из причин, почему Драко любит Гермиону Грейнджер: 1. Она способнее любого чистокровного волшебника их возраста, включая его самого. 2. Ее жажду знаний о волшебном мире превосходит только желание его изменить. 3. Воскресным утром Гермиону можно найти свернувшейся калачиком у камина в их общей гостиной, одетую в пушистую пижаму и тапочки в форме медведей, с магловским романом в руках. Ее любимые — «Гордость и предубеждение», «Повесть о двух городах» и «Ребекка». 4. В кофе она должна добавить не менее трех ложек сахара, прежде чем сочтет его приемлемым для питья. 5. Когда им исполнилось двенадцать, она дописала свой собственный вопрос вместе с ответом на экзамене, потому что хотела показать, как много она знает о Парящих чарах. 6. Иногда они сидят в общей гостиной и вместе делают домашнее задание. 7. Ее волосы такие спутанные и пушистые, что однажды в них застряла расческа. 8. Когда они перешли на седьмой курс, она убедила его объявить о перемирии в их небольшом соперничестве, и он не мог не восхищаться тем, как она пыталась поговорить, наворачивая круги возле него. 9. Когда она особенно счастлива, уголки ее глаз морщатся, и она улыбается так широко, забывая прикрыть передние зубы руками. 10. Теперь она зовет его Драко. XI. Сцена третья Плитка усеяна гвоздиками. Он не думал, что внутри его тела может быть так много цветов. Сейчас они вырываются чаще, срываются с его языка с той же готовностью, что и сделать вдох — из-за этого он постоянно носит платок, чтобы скрывать их при каждом кашле — но это редко случается безболезненно. Стебли повреждают горло, делая его голос грубым и хриплым, а лепестки покрываются брызгами крови. И когда он дышит, боль охватывает всю его грудь. Он их ненавидит. Он так сильно их ненавидит. Снаружи весна призывает к появлению новые цветы, и от этого зрелища ему хочется сжечь мир. Каждый лепесток, который он видит, умоляет его закричать или свернуться клубочком и плакать — но затем Грейнджер кивает ему, когда проходит мимо по коридору, или оставляет чашку лимонного чая с медом, наложив согревающие чары, чтобы он оставался горячим, и он кружится по спирали ближе к своей смерти. Это ведь то, к чему все идет, не так ли? В конце концов, его легкие захлебнутся цветами, которые он так ненавидит. Драко Малфой отойдет в небытие — мальчик, пораженный болезнью, которой даже не существует. Потому что он влюблен в то, как Гермиона Грейнджер прогуливается по замку со своим блестящим значком старосты школы, а она не чувствует того же. Для нее он всего лишь приятель, хотя сейчас она занимает все его мысли. Да, она заботится о нем. Но только как пример для подражания заботится о тех, кто находится под его руководством, потому что это ее обязанность — следить за тем, чтобы он был в порядке. Неважно, что она стучит к нему в дверь в четыре часа утра, когда ему особенно плохо, или заваривает чай с каплями бодроперцового зелья, добавленного на всякий случай. Неважно, что она хмурится, глядя на него, беспокоится о том, что он, кажется, тонет в своей слишком большой мантии, и молча перекладывает на себя некоторые из его обязанностей. Потому что при этом ее пальцы крепко сжимают пальцы Уизли. Потому что он — тот, кто царапает ей дрянные записки в классе и приносит завтрак, когда она забывает поесть, и подносит тяжелую сумку между уроками, несмотря на ее протесты, что она может делать это сама, неубедительно фыркая лишь для вида. Потому что она нежно целует его веснушки, прислушивается к его неуверенности и делится своей. Потому что они уютно устроились на диване в общей гостиной, в то время как Драко в полном одиночестве смотрит на кафель, усеянный унылыми гвоздиками. Даже через дверь ванной он слышит, как Грейнджер фыркает и восклицает: — Рональд! — изо всех сил пытаясь сделать выговор. — Не будь таким смешным, ты же знаешь, что это не ответ! Уизли бормочет что-то невнятное и, вероятно, неразумное, но, похоже, ей все равно, потому что через несколько мгновений раздается мягкий звук поцелуя, и что-то в животе Драко дергается. На мгновение он думает, что его действительно вырвет, а затем возникает знакомый спазм под ребрами, и он чувствует в горле подступающие цветы. Сука. В отчаянии он пытается сдержать их, со всех сил прижимая руки ко рту. Но на его языке бархат, а на щеках — слезы, и все проходит сквозь его пальцы. Он освобождает их долгим мучительным кашлем. Задыхаясь, он оседает, пока его лоб не упирается в плитку, его тошнит от вкуса собственной крови. — Драко? — звучит встревоженный голос с другой стороны двери. Грейнджер стучит по дереву. — Драко, ты в порядке? Он изо всех сил пытается отдышаться. — Да, я… — Задыхаясь, он пытается встать на колени. Черные пятна проносятся перед взором, заставляя его пошатнуться. — Я в порядке, просто… Немного нездоровится. Не о чем беспокоиться. — Уверен? Звучишь очень плохо. Она заботится. Она заботится. — Да, я уверен… Новая волна цветов обрывает его. Они ниспадают из него, словно водопад, вытесненный рекой крови. Драко задыхается, беспорядочно машет руками в воздухе, пытаясь заставить его остановиться; движение выводит его из равновесия ровно настолько, чтобы черные пятна захватили власть. Он с громким стуком падает на пол в ванной. — Драко? — тревожится Грейнджер. — Что это было? У тебя все нормально? Драко? Как будто ее голос за тысячу миль передается по старому радио. Он слышит, как несколько раз она окликает его по имени и как отчаянно бьется в дверь. В своем бреду он даже не может заставить себя ответить. — Дверь заперта! — отчаянно говорит она кому-то на той стороне. Кто снова с ней? Ах да, Уизли. Всегда Уизли, не так ли? — Я не знаю, что делать, я думаю, он упал в обморок! — Ты не знаешь, что… Гермиона, успокойся, у нас не зря есть волшебные палочки. Смотри, все хорошо, моя прямо здесь. Не волнуйся, я разберусь. Алохомора! Заклинание прорывается сквозь пелену, застилающую его разум. На грани истерики, Драко подтягивается, хватает пригоршни цветов и швыряет их в унитаз. Они не могут узнать, они не могут узнать, он должен держать это в секрете, никто не может знать… Дверь распахивается. — Драко, ты…? — замолкает Грейнджер и смотрит широко раскрытыми глазами. Драко лежит посреди ванной комнаты в луже гвоздик. Кровь залила его подбородок и забрызгала мантию. Он встречает ее смущенный взгляд и падает в обморок. XII. Падение всесильного Он просыпается в больничном крыле. Здесь белый завладел всем. Отсутствие красного — алых лепестков, багровых мантий — заставляет его голову кружиться почти так же сильно, как разъяренный голос отца. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, что у изножья его кровати горячо спорят люди. Когда он поднимается на слабых руках, он видит, как его родители смотрят на Грейнджер и Уизли, а мадам Помфри выступает в роли невольного рефери. — Это лазарет, — шипит она. Его отец взбесился. — Что ж, я хочу, чтобы они вышли, — говорит он, дерзко указав носом на двух студентов. — Это личное дело, не имеющее отношения к таким… — Таким, как что? — требует Уизли. — Именно мы нашли его, а Гермиона — та, кто работает с ним, поэтому мы имеем полное право быть здесь, если захотим… — У тебя ничего нет, — рычит он. — Наглый мальчик, это приватный… — Драко! — внезапный крик исходит от Грейнджер. При звуке его имени все кидаются к нему со смесью облегчения и удивления. — Ты очнулся! Все аргументы иссякают, когда пять пар глаз смотрят на его дрожащую фигуру, тяжелое молчание, отягощенное невысказанной правдой, оглушает. Нету нужды в словах, чтобы подтвердить подозрения Драко. Нерешительность на их лицах говорит сама за себя: они знают. Они знают, что цветы растут в зазорах между его ребрами, стебли укоренились в стенках его альвеол и прокладывают путь ко рту. Что он неуклонно теряет контроль над своим телом, поскольку его легкие отказывают, в то время как сердце продолжает биться для той, кому это не интересно. Закрытые глаза его отца переплетаются с ужасом в глазах его матери, и становится понятно: они знают, кто стал этому причиной. Он сглатывает. — Да, — хрипло бормочет он. — Я думаю, что да. XIII. Давным-давно Хотите услышать историю? Нужно предупредить, не самую счастливую. Все случилось в то время, когда волшебники и маглы были не в лучших отношениях. Последние все больше опасались проклятий и колдовства, боясь, что дьявол заведет их в заблуждение и украдет души. Волшебников преследовали за их способности и они, объединившись, начали с холодностью и подозрительностью относиться ко всем, кто угрожал их безопасности. А маглорожденные? Что ж, они сделали так же. Так было не всегда. Когда-то, много лет назад, немагический народ и волшебные существа сосуществовали в относительном мире, а маглорожденные были началом чего-то нового и прекрасного. Но страх может легко превратиться в ненависть, а ненависть гноится в щелях грудной клетки, затрагивая сердце. Поэтому некоторые так легко начали презирать целое общество людей, считая их глупыми и неполноценными. Маглы подвергнулись оскорблениям, а их волшебные дети стали изгоями — слишком опасными, чтобы быть принятыми в любом мире, и очень быстро волшебники начали хвастаться многовековой магической родословной. Жил-был волшебник, который очень сильно гордился своей. Чего не скажешь о его дочери. История поведает, что она трагически умерла от болезни в юном возрасте, возможно, во время Великой лондонской чумы. Приглушенный шепот некоторых целителей намекнет на другое, укажет на старые пожелтевшие страницы и упомянет интересный миф, который беспокоит волшебное общество по сей день. Говорят, что если болезнь ханахаки когда-либо и существовала, то только из-за этого человека. А история примерно такова. Однажды дочь волшебника влюбилась в сына фермера. В жилах мальчика текла грязь, в руках — магия, а его глаза смотрели на симпатичную соседку-маглу, но, тем не менее, дочери нравилось любить его на расстоянии. Ее отец был не таким понимающим. Злоба капала из его палочки — наказание в виде красивых лепестков — его дочь должна была давиться ими, пока ее чувства не получат взаимность или не исчезнут. Иначе она умрет. Помните, что это была история без счастливого конца? Вот правда о ханахаки, которую знают только некоторые целители: она была создана чистокровными, чтобы наказать других чистокровных. Болезнь появляется, когда волшебники влюбляются в маглорожденных, и исчезает только когда им отвечают взаимностью. Ее происхождение стерли из истории, чтобы сохранить чистокровное имя. И за это Драко умрет. XIV. Лечение Гермиона Грейнджер не любит Драко Малфоя и никогда его не полюбит. Поэтому он уходит. Собирает чемоданы, соглашается сдать экзамены наперед и прощается с Хогвартсом в ту ночь, когда падает в обморок. Он делает это без лишнего шума, не позволяя Крэббу, Гойлу или кому-либо еще узнать об этом, потому что его состояние — позорный секрет, который нужно хранить в тайне, и так будет лучше. Если он уйдет сейчас, есть шанс, что расстояние в корне пресечет его чувства, и он будет жить. Прежде чем войти в камин, он делает паузу и в последний раз впитывает ее образ. Его губы изгибаются в задумчивой улыбке. — Неужели нет никаких шансов? — он не может не спросить. Грейнджер смотрит на него со слезами на глазах. Когда она моргает, они проливаются ей на щеки. Она изучает его — как подрагивают его тонкие плечи под слишком большой мантией, впалые скулы, голодный блеск серых глаз — и качает головой. Прижимает дрожащие пальцы к губам. — Я… я не могу, — шепчет она. — Это просто… Рон, он… Мы. Драко прерывисто хохочет: — Я так и думал. До свидания, Гермиона. У нее такие грустные глаза. — До свидания, Драко, — говорит она. Он покидает Хогвартс под покровом ночи, как беглец и предатель. Спустя несколько головокружительных вращений сквозь камин, он оказывается на французской земле. Пустое пространство дома бабушки и дедушки встречает Драко холодным и неумолимым, молчаливым осуждением его действий и ошибок. Герб Малфоев, выгравированный на полу, снисходительно ухмыляется. Его слабые колени поддаются и ударяются о него с болезненным стуком. Когда мать спешит его поднять, он издает короткий безумный смешок. — Драко, дорогой, — обеспокоенно говорит Нарцисса. — Ты в порядке? Он снова смеется, его размытый взгляд скользит по новой тюрьме. Глаза цепляются за огромные окна в дальнем конце гостиной, сквозь которые открывается вид на ухоженный сад и звезды на небе. Звезды. По крайней мере, это единственное, что у него осталось. Он сможет взглянуть на созвездия и почувствовать себя не таким одиноким. Его тело горит от боли. В груди хрипит кашель. XV. Печальная правда Следующим утром бабушка входит в его спальню с холодными глазами. Взмахом палочки распахивает шторы, и солнечный свет врывается внутрь, ослепляя его. — Я думала, что сказала тебе держаться от нее подальше, — тихо размышляет она. — Ты сказала. Тишина. — Если ты умрешь из-за этой девушки, — наконец говорит Ликорис Малфой, — я не стану оплакивать тебя. XVI. Прогноз Он выбрасывает осколки своего разбитого сердца.