С молчаливого согласия

За окнами сгущались сумерки, заставляя комнату тонуть в тенях. Белоснежная днём, вечером она приобретала некую серость и безликость, не помогали даже всевозможные безделушки на полках и растительный орнамент на стенах. Массивная, резная мебель теряла свою эфемерность и казалась тяжёлой, уродливой. Не помогал избавиться от этого поганого чувства и свет огромной люстры. Та добавляла комнате лишь операционную «стерильность» и холодность. Наверное, потому и была сегодня так безжалостно выключена и заменена обычными свечами, да зажжённым камином. Занзас в чем-то и любил эту комнату. Она была словно кривым отражением Джессо. Точно такая же белая, на первый взгляд безликая, особенно в вечернее время, но если приглядеться внимательнее, то можно заметить, что и она наполнена жизнью. По обе стороны от камина располагались углубления с живыми цветами, а над ними изящные полки с фотографиями личного характера. Эркерные окна гостиной выступают изящным полукругом, скрывая в себе пуфики и белоснежный рояль, покрытый шёлковым муслином. Тихо звякнули кубики льда, когда янтарная жидкость наполнила бокал. Мужчина поднимает стакан на уровень глаз, ловя стеклом отблески пламени камина и свечей, и смотрит сквозь искривленное пространство на женский силуэт у самого камина. Бьякуран, словно фотомодель, царственно возлежала на пушистой шкуре белого медведя пред камином, полубоком облокотившись на спину лигра. Занзас смотрит на то, как изящные пальчики рук путаются в снежной гриве зверя, перебирая ласково и осторожно, как округлые плечики, не скрытые привычными тряпками одежды, ласкает тепло камина, окрашивая кожу золотым блеском. Лигр отзывался тихим урчанием, больше похожим на усталое ворчание какого-нибудь побитого жизнью старика. Бестер явно не был в восторге от того, что эта наглая особа использует его в качестве подставки для своего — к счастью, лёгкого — тела, но хозяин строгим взглядом останавливал любые поползновения. И зверь повиновался, стараясь принять её поведение так же, как принимал хозяин. Она только хитро щурилась, наблюдая за игрой света — отблески камина превратили виски в бутылке и стакане в жидкий огонь, которому явно было мало места в обычном стекле. Такие же янтарные блики украсили и смуглую кожу мужчины, в полумраке казавшуюся особенно тёмной. Она любила эту кожу — касаться её горячей поверхности, обводя чувствительными пальцами каждый шрам, или же дарить поцелуи, чувствуя на губах привкус соли, словно тот полностью пропитался морем, что сейчас шумело за окном. Ран знает, что на неё смотрят, потому нарочно вскидывает голову, выставляя на обозрение свою лебединую шею — такую же белую и гибкую. На ней впервые ничего нет: ни бархатного чокера, ни шипастого ошейника. Лишь нежная кожа, остающаяся обнажённой непозволительно долго — до самой груди, скрываемой за треугольным лифом короткого шёлкового пеньюара. От неё сложно отвести взгляд, и она пользуется этим, завладев безраздельно его интересом. То прогнёт спину, открыто демонстрируя изгиб ягодиц, то выставит длинную ногу, прикрытую лёгкой тканью едва ли до середины бедра. Она знает, чем это всё закончится, и взамен требует лишь его внимания, которого так не хватало в перерывах между работой. — Не поделишься? — она едва ли не мурлычет, растягивая тонкие бесцветные губы в мягкой усмешке. — Мог бы хоть второй рокс поставить ради приличия. Он не скрывает своего восхищения её видом. Ни тем, как мраморная кожа покрывается золотистым ореолом, ни изгибами её чувственного тела. Карие, почти алые в свете камина, глаза мужчины внимательно смотрят на Ран. Неотрывно, жадно, с нотками гордости за то, что эта женщина принадлежит ему. Он отпивает немного виски, откидываясь на спинку кресла. Полы бордовой рубашки разъезжаются сильней, позволяя рассмотреть широкую грудь и шрамы на ней. Некоторые из них едва заметны за давностью лет, иные, хоть и зарубцевавшиеся и без швов, но ещё свежие и сейчас потемневшие в янтарных сумерках. — Зачем? — с хрипотцой и легкой насмешкой интересуется, чуть наклоняя бокал и позволяя льду мягко звякнуть о стеклянные стенки. А после одним рывком встает, делая два быстрых, но коротких шага к камину. Опускается рядом с Бьякуран и, сделав короткий глоток виски, подцепляет пальцами подбородок, приникая к чужим губам в поцелуе, чтобы передать малую толику напитка. — Если можно сделать так. Она облизывает тонкие губы от следов алкоголя и поцелуя и нагло улыбается. Прикосновения горячих пальцев к подбородку и шее вызывают тихое, почти кошачье, мурлыканье. Бестер демонстративно отворачивает от них морду, только заслышав странный звук — он поведения хозяина не одобряет, но и противиться не может. Ран скользит ладонями под бордовую ткань, сбрасывая её с широких сильных плеч. Там, где кожа свободна от уродливых шрамов, виднеются тонкие полосочки, оставленные её же ногтями в порыве страсти. Что ж поделать, ей тоже хотелось обладать. — А если бы я попросила ещё, залил бы сзади прямо из бутылки? — она тихо смеётся и прижимается вплотную, глядя прямо в его глаза и зарываясь пальцами в смольные волосы. Ей хочется ощутить его тепло ещё ближе, потому она льнёт к нему, как домашняя белая кошка, требующая ласки. Ей хочется этой ласки, хочется его внимания и желания во взгляде. Хочется видеть, что оно обращено только к ней. — У меня есть предложение получше о том, что можно залить в тебя сзади, — он хрипло смеётся и всё же не выдерживает этой медленной игры, прижимая её к себе за талию, чтобы вместе упасть на шкуру. Лигр лишь разочарованно ворчит что-то на своём, кошачьем, прикрывая морду мохнатой лапой.