За гранью пустоты

      Донсик лежал в темноте. Он не стал зажигать свет с наступлением сумерек – зачем? Это место не станет уютным, даже если зажечь все лампы во всех комнатах. Не дом –семейный склеп. У Донсика зверски болела нога, но он даже не подумал взять таблетки – сейчас эта боль была кстати, она отвлекала. Он лежал на кровати и смотрел в потолок, кажется уже не один час, ни о чём конкретно не думая. Его голова была пуста, так, словно это его ударили чем-то тяжелым. Пустота – такое привычное чувство. Многие думают, что нет ничего хуже острой боли – они ошибаются. Нет ничего хуже пустоты. Эта беззвучная, бесцветная, бесформенная боль ест тебя изнутри, и ты не можешь вытащить её из себя, даже слезами. Сколько этих дыр в его душе – сестра, отец, мать, напарник, Мичжон, Нам сонбэ… – они всё множатся, грозясь слиться в одну большую пустоту, в которой исчезнут остатки его разума. «Может и к лучшему?» – эта соблазнительная мысль тоже посещала его не в первый раз. «Нет, нужно бороться», – так же привычно он ответил сам себе. «Но за что? За что сражаться, если я уже всё потерял? За справедливость?» Он горько усмехнулся. При мысли о справедливости в памяти высветилось лицо Хан Дживон. Эти гордые, будто вытесанные из мрамора черты. Этот прямой и сдержанный взгляд тёмно-карих глаз, в глубине которых, если присмотреться, мечется скрытое пламя. Ну вот, теперь к боли в ноге добавилась другая – щемящая боль в груди. «Уж лучше пустота», – подумал Донсик, но его кривая полуулыбка в темноте была почти счастливой.       В его застывшую тишину ворвался посторонний звук – аккуратные, нерешительные шаги. Не близкий друг и не вор. Она. Донсик, поморщившись от боли в ноге, поспешил принять сидячее положение. Почему-то он не мог лежать при ней. Дживон зашла в комнату, по-хозяйски включила настольную лампу. На ней был чёрный деловой костюм, как всегда безукоризненный. Только одна из пуговиц пиджака была не застёгнута. Такая мелочь для других, и такая важная деталь для Дживон. Достаточно важная, чтобы пробудить в Донсике любопытство. Он всмотрелся в её лицо – взгляд всё такой же прямой, но как будто чуть потускневший, веки покраснели.       – Джихва просила тебя проведать. Она бы сама пришла, но… «Но ей сейчас не легче моего», – додумал Донсик про себя. А вслух сказал:       – Что ж, можешь передать Джихва, чтобы за меня не беспокоилась. Я на редкость живучее существо, – он коротко рассмеялся.       Обычно Дживон раздражал этот смех, но сейчас она, кажется, даже не заметила.       – Завтра похороны, – она сказала это отвернувшись к окну. Всё такая же прямая, только сейчас эта идеальная осанка казалась особенно неестественной, застывшей.       – Это моя вина, я не должна была… Я – плохой полицейский, – её голос по-детски дрожал, и только последнюю фразу она произнесла твёрдо, как приговор. Теперь она снова смотрела прямо на него – не робко, а с вызовом и болью. А в Донсике боролись сострадание и какая-то нервная ирония. Он встал и подошёл к Дживон совсем близко. Ближе, чем это прилично для напарников. Дальше, чем ему бы хотелось.       – Да что ты знаешь о вине, глупая, – усмехнулся он, прямо ей в лицо.       Теперь он мог наблюдать свою любимую картину. Как разгорается пламя в глубине карих глаз, как смятение вытесняется обидой, а обида яростью. Раз, два, три – взрыв!       – Похоже, больше чем вы, раз не сдались после всего что сделали, ещё и повышение приняли! – она была прекрасна, она почти готова была его ударить. Донсик уже не мог сдерживаться, он самым нахальным образом ухмыльнулся. Только глаза его оставались печальными.       – Да, я оказался слишком хорошим учителем.       Он подошёл ещё ближе и положил ладони на стену за её спиной. Теперь в её глазах был испуг и что-то ещё, будто ожидание чего-то. Он пытался прочитать, понять это «что-то» и думал – неужели она не понимает, какую власть над ним имеет? Не догадывается, как трясло его от ужаса, когда её вызвал к себе этот «паук»? Как земля уходила из-под ног, когда он заглядывал в скорую на набережной, боясь увидеть там два тела? Не понимает, что он чувствует, когда она улыбается, как скрывает иронией внутреннюю дрожь? И сознание пронзила паническая мысль – а вдруг понимает? Всегда, с самого начала. Кто он тогда? Жалкий старик, одержимый влечением к юной, невинной девушке? Да, до пенсии ему ещё не один десяток лет, но сейчас, рядом с ней, он действительно ощущал себя стариком.       Вот её губы, словно нарисованные художником, её тонко очерченные скулы сейчас залиты румянцем. Он мог бы коснуться этого тепла, достаточно просто наклониться. Но какой взгляд он встретит потом? Даже в эту минуту, они жили в разных мирах.       Донсик отодвинулся и рассмеялся. Тем рваным смехом, за которым он всегда скрывал сильную боль. Тогда то самое «что-то» невыразимое в глазах Дживон приобрело определённость, словно она нашла ответ. И её руки легли ему на плечи.       Это было уж слишком, даже для его выдержки. Гордость, полицейская этика, даже боль от утраты старого друга – всё смыло неистовой волной. Мгновение он смотрел ей в глаза – предупреждая, давая шанс уклониться, выскользнуть из его рук. Дживон встретила его взгляд так же смело, как встречала опасность. Только зрачки её стали ещё шире, и от того глаза её казались совсем чёрными, как бездонное ночное небо.       Он поцеловал её прямо в губы, так, словно это последнее, что он делает в жизни. Её губы были горячими и напряжёнными, но они быстро сдались под его натиском. А потом он почувствовал, как расслабляется под его руками её тело, будто сняв жёсткий бронежилет. Всё его тело горело от желания близости, так что это было почти больно. Но это было самое приятное чувство в его жизни. Он уже не пытался что-либо контролировать, он позволил огню заполнить себя целиком, не оставляя ни малейшего уголка пустоте.