Никому не нужные картины.

Иб давно ушла из галереи, скорее всего, она уже достаточно взрослая. Сколько лет прошло с той пары, как она ушла? Когда она оставила позади и Гарри, и Мэри... Они остались в этом богом неизвестном месте. Они сначала, как змеи, ненавидели друг друга. Разговор их состоял правилом "клин клином". Кажется, они до безумия друг друга ненавидели. Но спустя неизвестное, но до ужаса долгое, время они привыкли друг к другу. Гарри так и не понимал, что за ревность такая могла бы двигать Мэри чтобы хотеть убить и его, и Иб. Мэри, в свою очередь, не могла понять почему Гарри всё-таки старательно шёл вперёд с Иб, оставляя одинокую картину позади. Но их отношения перешли с ненависти на нейтральность. Они больше не ругаются, у Мэри всё меньше и меньше нервных срывов лишь из-за голоса мужчины, у Гарри смогли восстановиться нервы (он уже успел привыкнуть ко всем "чудесам" проклятой Галереи). Но одно и тоже чувство гложет их каждый месяц, каждый день, каждую минуту... Они очень сильно скучают по этой маленькой девочке с красной, как её глаза, розой. Но они вместе понимают, что больше они ей не нужны. Да и вряд-ли Иб снова захочет с ними общаться. Они - больное напоминание о прошлом. Прошлом в котором каждое действие могло стать последним, в котором она жила каждую минуту как последнюю, в котором боялась умереть. — Какой смысл жить без сердца...? — вдруг поинтеревался Гарри, пока его голос раздаётся эхом в голове блондинки. У Гарри и Мэри нет сердец, нет жизни. Они стали пустыми картинами, фальш пропитывается везде где только возможно. Особенно, у Мэри. —Ты не умрёшь.. Ведь твоей сердца нет. Выживешь как-нибудь — сказала Мэри. Но смерти она никогда не боялась, и не будет боятся. Её картина спрятана в самой глубине этого ада. Никто не сможет его найти. Даже сам Гарри не знает где хранится его картина или картина Мэри. Но и Гарри не боится того, что он умрёт. Ведь глубоко в душе он уже давным давно не живой, а все его эмоции это фальш чтобы не напрягать Мэри. Ему не хочется снова доводить её до ежедневных срывов, слёз, и криков. Ведь она не выдержит того что даже Гарри, что сидит с ней каждый божий день, врал ей в лицо. Наступает тишина. И она, впервые, не давит ни на кого. Гарри не хочет говорить мысли (ведь считает Мэри до сих пор ребёнком), а Мэри лишь погружается в собственные мысли. Чирк-чирк. Чирк-чирк. Чирк-чирк. Мелок начинает трескаться оттого, как сильно Мэри сжимает в руках этот предмет для рисования. — Мэри? — окликнул девочку Гарри, и смотрел как её хватка за предмет становится всё более и более слабой, — Снова нервы подскочили? Последние слова уже давно не слышатся в голове Мэри как упрёк. Она успела действительно понять, что Гарри не станет над ней издеваться из-за давно сломанной психики. Даже у картины, как Мэри, есть своя психика. И она с треском сломалась ещё давным давно, даже раньше чем в галерее появилась Иб. — Хочешь...Мы умрём вместе? — Мэри откладывает альбом с мелком, и смотрит Гарри прямо в глаза. Этот голубой цвет глаз словно самый настоящий лёд. Никакой живой эмоции. Мэри не маленькая девочка, даже если выглядит таковой. Да, много она не знает из-за неосведомлённости что есть в реальном мире. Но она ещё тогда показала себя прекрасным манипулятором и стратегом. Она продумала почти каждые пять шагов вперёд, но от безумия сбилась со своих расчётов. И потеряла желанное. Гарри в полном шоке смотрит на свою собеседницу и подругу по несчастью. Она сейчас...предложила двойной суицид? Но как же правило, что сколько бы картины, как Мэри и Гарри, не умирали - они вернутся снова? — Мы никому больше не нужны...даже друг другу. Я знаю, где наши картины. Давай..сожжём их? — продолжает девочка. Уже плевать ей на всё в этом свете. Ей нет места не в реальном мире, не в своей норке, названный Отец уже давным давно умер. Тогда, какой смысл вообще жить? Гарри ведь тоже никому не нужен. Реальность вычеркнула его из своей истории, а все остальные сознательные картины относятся к нему как к пустому месту. А мать Гарри в реальном мире, скорее всего, умерла от горя уже тоже давным-давно. И они не нужны даже друг другу. В тайне каждый винит другого в том, что они не смогли выбраться на волю. — Да...хочу.